Клаве шестнадцать, у нее тонкие ножки, как у цапли, которые вряд ли видели юбку длиннее тридцати сантиметров. Ну ладно, сорока. Клава ненавидит свое имя, не носит шапку, грубит матери и соседкам, поздно возвращается домой. У Клавы большая любовь с соседом Вадиком. Ему тоже шестнадцать, он учится в техникуме и больше всего на свете боится свою мать.
Несмотря на внезапно ударивший мороз, старушки сегодня все в сборе. Мария Ивановна с третьего этажа, Вероника Петровна с десятого и Анна Николаевна из третьего подъезда. Сидят, кутаются в пуховые шали, скучают. И тут повезло – Клава идет. А время, между прочим, десять утра, ее одноклассницы небось на русском сейчас сидят или на математике.
— Ты чего школу прогуливаешь, бедовая? Все матери расскажу! – кричит ей вслед Вероника Петровна.
— И без шапки опять! Голову застудишь, менингит будет, ты о матери хоть подумай! – добавляет Мария Ивановна. – И рейтузы надо поддевать, а то детей никогда не будет!
Одна Анна Николаевна помалкивает, у нее у самой внучка такая же тут шастает…
Вечером Вероника Петровна идет за хлебом и встречает мать Клавы – высокую красивую женщину, заведующую детским садом.
— Твоя сегодня опять школу прогуляла, — сообщает она. – Ты бы повлияла на нее, не ровен час, из школы ее турнут!
— Спасибо за бдительность, любимая соседка! – в руках у матери Клавы пакет с продуктами, она устала и не хочет в очередной раз выслушивать все это, и так знает, что упустила дочь.
Вероника Петровна недовольно трясет головой и шагает в магазин.
А матери Клавы сегодня не повезло – ее мечтам об отдыхе не суждено сбыться. Клава, вся зареванная, сидит посреди коридора.
— Я беременная, — говорит она.
Заведующая детским садом садится рядом, даже не сняв сапоги, тоже рыдает, потом кричит и наконец, набирает номер Верочки, своего гинеколога, и записывает дочь на аборт.
Через два дня мороз отступил, и старушки сменили валенки на сапоги, распахнули шали и обсуждают правительство. И тут Клава опять. Правда, они ее сначала не узнали – на ней шапка, рейтузы и юбка до колена.
— Ну вот, совсем другое дело! – радуется Мария Ивановна.
— Как бы снег ни растаял от таких новостей, — охает Вероника Петровна.
Клава вдруг останавливается, подходит к ним и садится рядом. По щекам девочки бегут слезы.
— Да ты чего, Клав? – начинают суетиться старушки.
— Баб Маш, — сквозь слезы говорит она. – А сейчас еще не поздно? Я про рейтузы. Ничего с ребенком не случится, если я их раньше не носила?
Старушки замолкают, в недоумении смотрят на Клаву. С крыши звенит капель, словно тоже оплакивает девичье горе.
— Так это, — подает голос тихая Анна Николаевна. – А отец кто?
Клава шмыгает носом и говорит:
— А отца больше нет.
— Как это нет? – пугаются старушки. – Помер?
С Вадиком Клава говорила вчера, в пиццерии за углом. Он сначала молчал. Прятал глаза в стаканчике с колой. Клава жаловалась, что мать отправляет на аборт и предлагала сбежать. А Вадик сказал:
— Ну а что – мать права, по сути. Куда тебе сейчас ребенок?
— Что значит тебе? – взрывается Клава. – А ты что, ни при чем? Сам же про любовь говорил!
— Ну… Да, была любовь. А теперь нет.
Это она и рассказывает, сидя на лавочке у подъезда, в надежде, что эти ворчливые, но умудренные опытом соседки, помогут ей найти выход. Но они только вздыхают – что тут поделать?
Клава не разговаривает с матерью и отказывается идти на аборт. Каждый вечер в их квартире разворачивается очередной виток сражений, который заканчивается слезами и ледяным молчанием. Однажды, в разгар этих самых сражений, в дверь звонят. Клава надеется, что это Вадим, но на пороге стоит его мать, дородная женщина в клетчатом пальто и с красной помадой на губах.
— Я мать Вадима. Скажите, это правда? – спрашивает она.
Мать Клавы чувствует в этой незнакомой женщине подмогу.
— Правда, — всплескивает руками она. – Вот сколько я ей говорила, и все без толку! И сынок ваш хорош – сразу в кусты! Да вы не переживайте – я на аборт ее записала. Только она идти не хочет, боится, видимо.
Мать Вадима смотрит на нее с удивлением.
— То есть вариант рожать вы даже не рассматриваете?
Заведующая детским садом возмущается:
— Куда рожать? В однушку нашу? Ей учиться надо! Мы с ней вдвоем, помогать нам некому. Не ваш же сынок будет помогать!
Гостья обводит глазами квартиру, словно только что ее увидела. А потом смотрит на Клаву и спрашивает:
— А ты сама чего хочешь?
Клава заливается слезами и, заикаясь, произносит:
— Я хочу оставить ребенка. Все-таки у нас была любовь…
Мать Вадима молчит, а потом проходит на кухню и садится за стол.
— Я помогу, — говорит она. – Давайте решать как.
Клава смотрит на нее с такой надеждой, что ее мать вдруг понимает – а ведь дочь не просто боится, она и правда хочет этого ребенка. Она поворачивается к будущей второй бабушке и спрашивает:
— А почему? Почему вы решили помочь?
Та молчит, а потом говорит:
— У меня тоже была любовь.
