Баба моя Иришка, видно, творогу несвежего переела. Лежит сегодня весь день и смотрит какую-то мелодраму.
— Ах! – говорит. – Ох! – говорит. – Шёл бы посмотрел, леший бородатый, как за женщинами правильно ухаживать надо. Романтика!
Вовсе спятила от безделья. Рюмантику ей подавай.
Ну, сел я к телику, посмотрел общего развития ради. Что там? Идёт, значит, какой-то фильдипёрстовый романтичный Абросим. Небритый, весь в щетине как бобик — видно, только из запоя вышел.
— Много ты понимаешь, — говорит Иринка. – Это мода такая.
Ха, у меня такая мода каждый раз, когда Ирка мне лезвия купить забудет. И вот идёт этот Абросим, в руке телефон, в руках бумаги – а вид до того деловой, что сразу ясно: чего-то стырил. У нас школьный завхоз с такой же умной рожей по деревне ходит.
Я всегда на обувь смотрю. Обувь — больная тема, потому что у меня сорок шестая лапа, трудно размер подобрать. Башмаки у этого Абросима, смотрю, ничегошные. На рынке у нас такие тыщ за восемь торгуют, не меньше. Ну и смокинг на нём, часики, и всё как полагается у этих воротил.
Смокинг у меня, допустим, тоже есть. После свадьбы остался, больше я его никуда и не надевал. Недавно вспомнил, раскопал в шкафу. Еле нашёл. Правда, оказалось, что моль нашла его раньше. Дырки кое-где образовались.
С обувью у меня, конечно, хуже. Обувей у меня таких пижонских нет. Вы не знаете, для романтики с бабой кеды подойдут? Может, их ваксой в чёрный цвет замалевать и сойдёт?
Далее выходит этот Абросим на улицу, типа Нью-Йорка, а может, Саратова. И мимо скачет такой тушканчик на шпильках. Это его будущая зазноба, я так понимаю. Главное, на улице сушь, а эта ласточка шпарит в сапогах до колен в обтяжку. Я не въехал — по грибы, она собралась, что ли? А почему без корзины?
Эта Магдалина в сапогах так-то на лицо ничего, только худа больно. Моя Иринка телесно богаче гораздо. А вот декольта у этой Магдалины мне понравилась. Глубокая такая декольта, чуть не до колен. У нас пониже острова ямка есть, где я леща таскаю… вот у Магдалины примерно такая же яма в декольте. То есть, думаю, если туда ей морду сунуть, то к утру рыбёшки с полведра набежит.
— Не туда зыришь, — говорит жена. – У Магдалины очень печальная судьба. В её жизни разлад, она потеряла работу в модельном агентстве, а хозяйка выселяет её из квартиры.
— Тоже мне печаль! – говорю. – Бросала бы свой город и дула к нам в Кондратьевку, шиза пятиамперная. Вышла бы тут замуж за Сашку Букина. Он вдовец, дом строит, ему баба как раз нужна позарез – раствор подносить некому.
Поворчали, глядим эту романтику дальше. И стал-быть, Абросим вышел на улицу и треплется по телефону, а по сторонам ни шиша не смотрит. Магдалина шкандыбает перед ним и мотает своей худой авоськой, которая у неё заместо задницы. Может, на биржу труда идёт отмечаться, раз её с работы попёрли?
Тут-то у неё и случилась авария. Я своей Иринке тоже всегда говорю: идёшь ты на каблуках, так какого ляда задницей мотылять влево-вправо? У тебя же центр тяжести смещается и выходит из-под контроля, понимать надо!
И эта курица в декольтятине, естественно, ломает каблук, шлёпается на задницу перед Абросимом. Бац-бабац! — давай голосить благим матом на весь Нью-Йорк. Одно разорение с этими бабами. Купили тебе сапоги, так чего под ноги не смотришь, кобыла плюшевая? Считай, за ремонт рублей пятьсот выложишь.
Абросим, конечно, видит эту простоквашу на тротуаре, бросается к ней и за каким-то лешим снова поднимает на ноги.
— Куда ж ты лезешь, анафема? — говорю. – У неё там вывих как пить дать. Надо голеностоп пощупать да дёрнуть, чтоб на место сел… мне ли не знать, я столько вывихов телятам вправил. Посадить кость на место и вызвать Петьку-фельдшера… если он не в хлам, конечно, с утра.
Потом посмотрел на её худую лапку и говорю:
— Нет, или не дёргать, сразу Петьку звать? Если сил не рассчитать и её за эти хрящики со всей дури рвануть – так нога в руках и останется.
— Молчал бы, остолопина, — злится Иринка. – Самые сердечные моменты портишь!
Короче, туда-сюда, Абросим хватает эту Манюню на руки и тащит в свой кабриолет. А каблук с пола не поднял, дубина! В мастерской же первым делом каблук спросят, вдруг у них там подходящего не окажется?
Кабриолет у Абросима ничегошный, это я оценил. Думаю, движок лошадей на сто там сидит. Но посадка низковата, зараза. С таким дорожным просветом на путной рыбалке делать нечего, только по морозу если… или так, у моста мальков шкулять.
Опять же мысленно прикинул, что ежели мою «Ниву» помыть, пепельницу вычистить, пампушечки и цветомузыку на бока налепить, то для романтики с женой вполне себе подходяще. Только техосмотр у меня не пройден, но это дело наживное. Две банки мёда – и техосмотр в кармане.
И везёт, значит, небритый перец Абросим эту обломанную и отовсюду выгнанную Магдалину в ресторацию. Кабак приличный, полы чистые. И вахтовики там не гудят, видимо, все в заезде. Лампы мухами не засижены и официанты при галстуках. Даже салфетки на столах стоят, а вот горчицы нету, растащили, злодеи. И в углу какая-то баба, похожая на товароведа Нюрку, на пианине вальсы наяривает.
— Обрати внимание, как они друг на друга смотрят! – талдычит Ирка. – Между ними рождается высшее чувство! А как он её за руку держит? В этом жесте море страсти!
— Страсти заметно не особо, — говорю. – У твоей безработной хабазды столько брюликов на руке, что, конечно, придерживать надо. Я бы ей вообще сейф на руку надел, или, допустим, на сварку все колечки посадил. Иначе вон ушлый официантишко разует деваху в момент, все цацки уведёт – и митькой звали.
Потом по ходу пьесы сидят этот Абросим с Магдалиной и что-то там треплют, и официант приносит им какие-то корешки – по три штуки на тарелке. Вот к гадалке не ходи – надул влюблённых олухов! Куда это годно, я бы на месте Абросима все порции тут же перевесил.
— Нет, Иришка, — говорю. – Это не еда, а так, производство поганого ветра. Он бы ей холодца заказал, что ли, или рыбы какой? Скупердяй твой Абросим. Разве ж это питание? Баба, понимаешь, без работы осталась, и когда в следующий раз пожрёт – неизвестно. А он ей тут вчерашний силос втюхивает. Ты главное скажи: тити-мити у них будут? В смысле, постельный прецедент? Или другой серии ждать надо?
— Ничего ты не понимаешь, баран, — сердится жена. – Зря тебя звала к телевизору. Всё наизнанку вывернул, всю страсть опарафинил.
— Врёшь, баба, — говорю. – Я как раз всё посчитал. Туфли и галстук я себе беру. «Ниву» вымою, а то с прошлого года немыта ездит. Всякие цацки-бряцки мы опустим, как незначительные, а сапоги с платьем тебе завтра же купим – и даёшь романтику в массы! Ты же на это намекала, язва? Только каблуки не ломай с первого дня, как эта худая дурында, аккуратнее ходи. Чуешь?
— Балда ты, — сказала жена. – Одно слово — балда из перелеска.
Подумала, вздохнула и добавила:
— Но всё-таки хороший ты у меня, Боря.
