Как Семён жену на чистую воду выводил

О том, что жена решила с ним развестись Семён понял сразу, как только увидел её с новой причёской. Всю жизнь ходила с волосами ниже плеч, а тут р-р-раз и постриглась коротко. Да ещё и покрасилась! А это верный знак — жди перемен.

 

У друга Коляна тоже всё с этого началось. Сперва жена на маникюр ходить начала, потом на массаж, а потом и вовсе ушла от него. Ну Колян-то известный охламон, он в их компании самый неблагонадёжный. И денег у него не займёшь, и с работой вечно не ладится, и выпить лишку может. Поэтому Колянову жену он даже понимал немного, хотя из солидарности сочувствовал больше другу.

Но что Люба может с ним так поступить он никак не ожидал…

Нет, эта причёска ей определённо к лицу, и цвет удачный, освежает, что ли, молодит. Только то, что вся эта красота предназначалась другому, Семёна злило. Вот так засыпаешь четверть века под одним одеялом, а потом тебя списывают как устаревший слесарный станок. Несправедливо.

Он уныло ходил по квартире и размышлял о том, что скоро придётся отсюда уйти навсегда. Как они будут делить совместно нажитое имущество он пока не знал, но что под одной крышей жить не станут однозначно. Наверное, разменять придётся. Эх, жалко-то как!

Вот эту полку он сам лично прибивал. Она, конечно, здесь не к месту, гости обычно с непривычки врезаются. Это они уже машинально наклоняют голову чуть вправо, когда проходят мимо. Всё дело в том, что Люба хотела на стену кашпо повесить, ну он и вкрутил крючок. Кто же знал, что крючок не выдержит горшка и тот шваркнется на пол, попутно выдрав с собой крючок и часть стены. Так дырка и осталась, потому что место какое-то заколдованное. Он его и так и сяк замазывал, а всё равно ничего там не держится.

Потому и решили там полку повесить. Логичнее было бы картину, но её не было, а лишняя полка на балконе имелась, её и повесили. Временно, естественно. Да так и оставили, даже после ремонта возвращали на прежнее место, потому как там уже какие-то вещи обжились.

Или вот его журналы, Люба ворчит, что в них уже книжные клещи поселились, настаивает, чтобы он их в макулатуру сдал, хоть на буханку заработает. А Семёну жалко: в советские годы хорошие журналы издавали, не то что сейчас — сплошная реклама. Надо будет в гараж отвезти, а то вдруг сожжёт.

 

По шкале жизнелюбия настроение Семёна опускалось всё ниже с каждым днём. Как любить эту жизнь, когда она на глазах рушится? Это Люба цветёт, а он чахнет. Вот сейчас задремал перед обедом и невольно услышал, как она с подружкой по телефону шепталась:

— А он мне говорит: значит, оставайся до утра. А я ему: как же я останусь-то, у меня муж дома он ничего не знает. Сейчас, говорит, сам твоему мужу позвоню и объясню. Каков наглец, а? Ха-ха-ха… Молодой и горячий потому что, всё ему быстро надо, всё одним махом решить хочет. Объясняю ему, что нельзя так нахрапом, терпения надо набраться. Хи-хи-хи…

Вот уже все вокруг знают, что у Любы любовник, да ещё молодой, и только он, законный муж, ходит в дураках. Скоро рога в дверной проём не поместятся!

Дудки! На рогоносца он не подписывался! Прямо сейчас всё и выяснит, поставит вопрос ребром и уйдёт первым, не дожидаясь, пока его выставят посмешищем. Стал глазами шарить в поисках чемодана, чтобы прямо сейчас собрать вещи. Но пока неясно её или свои. Наверное, свои — их меньше… Хотя журналы…

Еле дождался, пока Люба договорит по телефону и кинулся в бой:

—С кем это ты шушукалась?

— А, проснулся! Ну отлично, как раз обед готов.

— С кем болтала, спрашиваю? — сделал суровый голос.

— С Зоей, мы с ней сейчас в разные смены работаем.

— Ну и?

— Что «ну и»? В разные смены говорю, работаем и не видимся. То она в ночь, то я во вторую, вот и не встречаемся.

— А шёпотом почему?

— Сём, ну ты задремал, мне что кричать на весь дом и будить тебя?

— Люба, ты не юли! Двадцать пять лет вместе прожили, я тебя как облупленную знаю… Давай рассказывай всё!

 

— Двадцать семь…

— Чего двадцать семь?

— Двадцать семь лет вместе прожили.

— Ну, да, двадцать семь лет, а ты мне врать собралась.

— Сёма, тебе сон дурной приснился, что ли?

Семён соскочил с дивана, молниеносным движением поправив резинку трико, как могут только мужчины, заставшие СССР, выставил указательный палец наподобие пистолета и зло зыркнул на жену:

— А ничего не сон! Какой это молодой да горячий тебя на ночь оставить хотел, а? Да ещё и нетерпеливый, всё, понимаешь ли, нахрапом решить хочет! А что мы двадцать пять лет вместе…

— Двадцать семь…

— Ну да, двадцать семь лет вместе, его не волнует! Покажи-ка мне этого петуха гамбургского! Уж я-то ему хвост повыдергаю, мало не покажется!

Люба хохотала во весь голос, стаканы в серванте тихонько позвякивали в унисон, этажом ниже затявкал тойтерьер.

— Сёмушка, это бригадир у нас новый, молодой, ответственный до скрежета зубов. Он грозился меня в ночную оставить: ему, видишь ли, план перевыполнить надо, перед начальством выслужиться. А ты чего подумал?

Она вновь принялась хохотать, да только Семёна просто так вокруг пальца не обвести:

— Люба, по-твоему, это смешно? Родного мужа выставила идиотом и ржёшь, как та лошадь. Ещё эта стрижка! Ходишь, будто я не замечаю ничего, а я всё вижу!

 

Люба мгновенно стала серьёзной:

— А что со стрижкой не так? Мне не идёт?

— Идёт, конечно, но вот так ни с того ни с сего взять и постричься? НЕ-ВЕ-РЮ!

— Почему ни с того ни с сего, Сём? У отца твоего юбилей месяц назад был, я же к торжеству постриглась. Ты что забыл? Я же у тебя ещё тогда спрашивала хорошо ли мне с короткими волосами, ты ответил: очень!

— Да?… — Мужчина задумчиво почесал живот, под белой майкой, — А чем я занят был, когда ты спросила?

— Капусту квасил.

— А-а-а-а, ну это дело не терпит суеты. Нашла время спросить!

— Так ты что месяц ходил и не замечал?

— Ну, почему же не замечал… Как бы, конечно, замечал, но не сразу понял…

— Эх, Сёма, Сёма, четверть века вместе прожили…

— Двадцать семь…

— Чего двадцать семь?

— Двадцать семь лет вместе прожили.

— Ладно хоть это запомнил. Пошли есть, борщ стынет.

 

— С гренками?

— С гренками.

— А капустку маслом заправила?

— Всё как ты любишь, Сёма, не зря же…

— Двадцать семь лет вместе прожили! — добавил Семён и счастливо обнял жену, — Эх, Любовь Андреевна, даст бог, ещё двадцать семь проживём!

источник

Понравилось? Поделись с друзьями:
WordPress: 8.86MB | MySQL:70 | 0,373sec