До сей поры во дворах Пантелеевки можно видеть старые жестяные корыта. Душными августовскими вечерами низкие ветви с грохотом роняют туда роскошные пантелеевские яблоки — тяжелые, крупитчато-сахарные на изломе. Убогие корыта эти суть не что иное, как «ладьи» — удивительное местное изобретение, странная забава, ставшая в конце концов причиной необыкновенного духовного подъема, а затем и упадка Пантелеевки, а вместе с ней и нескольких других окрестных поселений.
Имя человека, придумавшего «ладью» и «катание», история не сохранила. Известно лишь, что путешествовать во времени жители Пантелеевки начали вскоре после того, как в Чертовом логу — громадном овраге, расколовшем земную твердь за дальними огородами — была найдена некая белая смола, напоминающая янтарь. Местные так ее и называли, янтарь. В воде и других жидкостях пантелеевский янтарь не растворялся, но под языком постепенно истаивал, отдавая терпкую горечь.
Так что «ладья» могла быть изобретена совершенно случайно. Какой-нибудь пантелеевец поставил в жестяное корыто с водой табурет, уселся на него и сунул в рот кусочек янтаря из Чертова лога, и… Кто знает, может быть, так оно всё и было ? В общем, несложная конструкция из обыкновенных предметов русского быта в сочетании с ископаемой смолой дали невероятный эффект. Оказалось, что таким образом можно путешествовать как в прошлое, так и в будущее. Первые хрононавты — или, как их стали называть в Пантелеевке, ладейщики — созерцали неясные картины прошлых событий и грядущих катастроф, а потом пересказывали их односельчанам, трактуя увиденное, как бог на душу положит.
Интересно, что смола без корыта не работала, вызывая лишь легкое приятное опьянение. Табурет в корыте тоже никуда своего седока без смолы не вез — ни в прошлое, ни в будущее. Но стоило пантеелевцу усесться на табурет, стоящий в обыкновенном корыте, опустить в холодную воду босые ноги и положить под язык крупицу местного янтаря, как начинали происходить чудеса. Перед вытаращенными глазами ладейщика проносились еще небывалые или давно минувшие события, и ветер времени трепал волосы отважного путешественника, сплетая их в тонкие косички. По количеству таких вот косичек знающий человек мог догадаться, как далеко занесло ладейщика на сей раз.
Серьезно к подобным путешествиям стали относиться далеко не сразу, и «катались» на сомнамбулических ладьях отчаянная молодежь да записные бездельники постарше. Но потом один из ладейщиков, вернувшись из путешествия в будущее, с точностью до часа предсказал собственную смерть от удара молнии, и пантелеевцы осознали весомость свалившегося на них дара.
Вскоре явился и человек, необходимый любому большому делу — Степан Ефимыч Дуроладов. Служивший прежде помощником управляющего имением у помещиков Преснохлебских, Степан Дуроладов был мужчиной просвещенным, европейского, так сказать, фасона, весьма редкого в нашей провинции. Степан Ефимыч был книжник, и пропечатанные в книгах чужие идеи, зачастую взаимно несовместимые, составляли единственную радость его жизни (кроме, разумеется, службы, которой он всецело отдавался с рассвета и до вечера). Дуроладов даже жениться не стал, рассудив справедливо, что жена и дети помешают ему книжничать и увлекаться.
Но, войдя в солидный возраст, Степан Ефимыч как-то неожиданно стал слепнуть и вскоре был уволен Преснохлебским с места за неспособностью вести дела. Впрочем, в память о прежних заслугах Дуроладову был назначен небольшой пенсион, которого хватало на скромную жизнь.
Лишенный возможности работать и читать свои любимые книги, Дуроладов по первому времени чуть с ума не сошел. На счастье, кто-то усадил отставного помощника управляющего в ладью…
Степан Ефимович бросился в новое для него ладейное дело с головой, как бросается в пруд человек, бегущий от роя злобных пчел, и посвятил путешествиям во времени остаток своей жизни. Он привнес в дело строгую систему и подвел под него метафизическую базу.
Так, благодаря Дуроладову появились особые ладейные молитвы. Именно он догадался, как управлять ладьей — до Дуроладова путешественников несло, куда придется, но Ефимыч, как его ласково называли последователи, придумал устанавливать на носу корыта крест. Оказалось, что если хрононавт сядет лицом к кресту, то отправится в будущее, если спиной — в прошлое. Ладейные же молитвы, имевшие различную длительность, позволяли регулировать глубину погружения.
Начитанное слепцом Ефимычем «Наставление христову ладейщику» ознаменовало собой подлинный расцвет ладейного дела в Пантелеевке. Это «Наставление» моментально разошлось по дворам села, а также в его окрестностях. Не было двора, где бы не читали святую книгу Дуроладова. Всё замерло, даже солнце, казалось, застыло в зените. По запущенным огородам буйно разросся бурьян. В мертвой тишине из-за высоких заборов время от времени раздавались судорожные вздохи и бормотание — это вертело в петлях и завихрениях хроноса очередного путешественника…
А потом вдруг выяснилось, что месторождение янтаря полностью исчерпано. Копали в соседних оврагах, рыли в полях — ничего! За последние крупицы белой смолы платили золотом. Снимали со стен старинные иконы, отдавали последнее, дрались на кулаках и секлись топорами, но янтарь закончился.
С исчерпанием запасов чудесной смолы прекратились и путешествия. Старец Ефимыч заперся в своем жилище и никого не пускал. Верные апостолы дважды в день просовывали под его дверь плоские миски с едой и питьем, но через неделю, не слыша никакого звука из убежища Дуроладова, выбили слабые доски и вошли к слепцу. Однако Ефимыча внутри не оказалось — он исчез, будто растворился.
Затем стали исчезать и другие ладейщики. Они словно таяли на глазах: кожа их становилась тоньше и прозрачнее, сквозь нее начинали просвечивать голубые кровеносные сосуды, а затем и кости. Тени ладейщиков молча, словно призраки, бродили по замершему селу до тех пор, пока окончательно не развеивались дуновением ветра.
Наступила осень. Некоторое время не успевшие истаять сельчане ходили по пустым домам, пытаясь обнаружить остатки янтаря. Ломали двери, разбирали сараи, перекапывали огороды, но добычи, если она и была, явно недоставало для возрождения ладейного дела. Тем и кончилось.
Но до сих пор во дворах Пантелеевски можно видеть старые корыта из жести. Душными августовскими вечерами низкие ветви с грохотом роняют в эти корыта роскошные пантелеевские яблоки…
