Денег на корову не было. А молока хотелось каждый день. Поэтому купили козу. Козу купили взрослую, уже дойную и с характером. Она была рогатая и всех оттенков серого. Сейчас ее назвали бы Анастейша, а тогда она была просто Бэлка. У нее был влажный черный нос и грустные карие глаза.
Купили именно эту козу, потому что она была правильной молочной породы и уже зарекомендовала себя, как прекрасный источник кальция. Однако был у Бэлки один дефект. Недочет. Нюанс. Бэлка была бодучая. Чтобы Бэлка не бодалась, нужен был кто-то такой же сильный, как мой дедушка, который брал ее за рога и приговаривал: «Бэээлка, ну! Чего ты? Успокойся». — И коза замирала.
Мне очень нравилась коза! Мне нравилось кормить ее с руки хлебом и капустными листками. Она так нежно, дрожащей влажной губой тянулась за угощением на моей ладони, что я могла провести целый день у ее загона, подавая ей лакомства. Я восхищалась зрелищем, когда бабушка доила ее. Из-под бабушкиных рук, сдавливающих по очереди два серых кожаных рожка, струи горячего ароматного молока с цикающим звоном выстреливали в кастрюлю. После чего она оказывалась полной пенного теплого молока, которое можно было пить прямо оттуда, не донеся до избы.
Ну и конечно, в один прекрасный день я попросила бабушку научить меня доить Бэлку. О, этот славный момент, когда после многочисленных бесполезных нажатий на серые кожанные рожки, наконец, мне удалось выдавить не просто каплю, а целую струю, которая ударилась о дно кастрюли с заветным цикающим звоном! С тех пор я доила козу утром и вечером. Мне очень нравился процесс. Единственным ограничивающим мое счастье обстоятельством был Бэлкин характер. Она бодалась.
Меня, как силу, она не признавала, поэтому подоить ее одной не представлялось возможным. То есть мне для дойки был нужен охранник, который возьмет Бэлку за рога и удержит ее на месте. Обычно это был дедушка, иногда дядя.
Дядя мой был типичный деревенский Иван-дурак, который спит на печи. Еще он, правда, гонял на мотоцикле в свободное от отдыха время. Но это было, в основном, по ночам.
А длинными летними днями, то есть как раз в тот период, который я проводила в деревне у бабушки с дедушкой, он отсыпался. Так что в утреннюю дойку меня караулил дедушка, а в вечернюю — дядя Ваня. И вот в один прекрасный день, как в русской народной сказке, собрались бабка с дедом в город,а меня на хозяйстве оставили. Сказали: вернемся завтра, с гостинцами.
А ты уж, внученька, кур накорми трижды, козе сена принеси, блинов с утра напеки дядьке своему непутевому. Ну и козу подои. Уж Иван за рога ее подержит!
Сказали и уехали на телеге… — нет, на автобусе — в город.
Все было нормально. Все шло по плану. Кур накормила, козе дала, тесто на блины замесила.
Утро.
Просыпаюсь в 8 утра. Солнышко светит, петухи кричат, дядя спит. Коза блеет.
“Ну, думаю, через часик дядя проснется и пойдем с ним Бэлку доить.”
А он спит. Я уже блинов напекла, наелась. Жду. Коза блеет все настойчивее. Дядя спит по-прежнему. В половину десятого мне стало совсем жалко Бэлку. Кричит, блеет. Больно ей. Доить ее надо.
Подхожу к дяде. Трясу его за плечо. Говорю: “Вань! А Вань! Вставай. Бэлку доить давно пора.”
Он нехотя потягивается.
— Который час?
— Полдесятого.
— Через час меня разбуди и пойдем.
— Вань, ей больно. Ее давно подоить было надо. Вставай!
— Потерпит. Через час встану.
Я маленькая. Он большой. И ленивый.
Бэлка кричит так, что у меня сердце сжимается.
Думаю: Ну все! Пойду сама ее доить! Справлюсь!
Беру свою любимую белую эмалированную кастрюлю с нарисованными на боку красными маками, и смело иду в сарай.
Дверь из избы в сарай сделана из ДСП, покрашена дедушкой ярко-зеленой краской и заперта на крючок . Тусклая лампочка сверху кое-как освещает мне этот предбанник. Пахнет комбикормом и отходами жизнедеятельности животных. Запах резкий, но почему-то приятный.
Рывком поднимаю крючок, дверь распахивается и на меня снизу вверх смотрит измученная коза. Меня от нее отделяют три кривенькие ступеньки, по которым мне нужно
спуститься в сарай. Бэлка видит меня, говорит: “беее-ее-ее” — очень жалостливо. Но вместо того, чтобы обрадоваться моему появлению, она вдруг опускает голову, демонстрируя мне свои мощные рифленые рога. Она мотает головой, всем видом демонстрируя мне, что дело пахнет керосином.
Вот глупая! — думаю я с горечью. — Я же помочь хочу! А она не понимает!
От страха я отступаю назад, а Бэлка, в свою очередь, делает резкое движение вперед. Я быстро тяну
дверь за крючок и накидываю его на петлю. Сердце колотится, руки трясутся. Страшно.
А помочь хочется. Коза ревет.
И тут я вспомнила, что пару дней назад мы с деревенскими девчонками разглядывали линии судьбы на ладошках. Там есть линия жизни. И я точно помню, что линия жизни у меня длинная!
Чтобы убедиться в этом, я делаю шаг назад и раскрываю ладошку прямо под лампочкой в коридоре. Этого невнятного освещения мне хватает, чтобы увидеть полоску-полукруг, которая огибает мой большой палец и заканчивается в самом низу ладошки.
“Ну вот! — приходит спасительная мысль в мою детскую голову. — Линия жизни у меня длинная, значит Бэлка меня не убьет своими рожищами. Можно спокойно спускаться и доить!”
Снова делаю шаг вперед и, уже не так уверенно, открываю дверь. Коза, увидев меня, повторяет свое агрессивное движение головой вперед. Сердце мое снова стучит. И тут меня осеняет: «А мооожет, у меня потому и длинная линия жизни, что я сейчас сюда не пошла? Не спустилась я к козе, она меня не забодала насмерть, и поэтому я осталась жить долго и счастливо?”
Наверняка, это именно так и было. И есть.
Потому что я накинула крючок обратно. Вернулась в дом. Встала на стол у стены в комнате дяди, дотянулась до большой стрелки настенных часов и прокрутила ее на один круг вперед. Слезла и разбудила его.
— Вставай, говорю! Прошел уже час! Пора козу доить. Ты обещал!
Т. Новгородцева
