Дверь ему открыла женщина лет тридцати пяти, худощавая, с собранными в пучок волосами на голове.
Она была похожа на балерину. На очень уставшую балерину. Открыла дверь, и, ни слова не говоря, уставилась на нежданного посетителя.
— Здравствуйте, — сказал Лион виновато. – Извините, я хотел спросить.
— Спрашивайте, — кивнула она обречённо. – Вы, вообще, кто?
— Я сосед. Я из другого подъезда. Дело в том, что наши с вами квартиры разделяет стена… И я, почти каждый вечер, слушаю, как у вас, за этой стеной, играет…
— Всё ясно. – Она оборвала его на полуслове и недобро усмехнулась. – Можете дальше не продолжать. Обещаю вам, что больше вы это пианино никогда не услышите.
— Почему? – растерялся он. – Оно что, поломалось?
— Что значит, почему? – Она тоже растерялась. – Вы же пришли устроить мне скандал по поводу моей музыки? Господи… — Она дрожащей рукой стала тереть свой высокий лоб. – Как мне надоели все эти скандалы…
— Да нет же. – Теперь уже Лион перебил её. – Я пришёл, напротив, узнать, почему последние два дня у вас за стеной тихо?
— Я вас не понимаю… — Она удивлённо посмотрела на гостя. – Вас что, не раздражает моё пианино?
— Да вы что? – Он растерялся. – Я, правда, похож на человека, которого может раздражать прекрасное?
— Вы издеваетесь, да? – Она не верила ему. – Или это у вас манера такая? Хотите, чтобы я сама поняла, какое я ничтожество?
— Да что вы такое говорите? А можно, я… — Лион вдруг умоляюще посмотрел на неё, — можно мне посмотреть на ваш инструмент?
— Зачем?
— У меня в детстве тоже было пианино, — сказал он торопливо. – И звук у него был очень похож на звук вашего инструмента. Можно?
— Ну. если вы хотите… — Она в растерянности повела плечами и нехотя показала ему рукой вглубь квартиры. – Проходите. Обычное пианино.
Она привела его в комнату, где кроме пианино, крутящегося стульчика и двух кресел, больше ничего не было.
— Так у вас «Лира»! – воскликнул Лион, скорее подошёл к инструменту, откинул крышку и неуверенно взял несколько аккордов. – А я-то думаю, почему у него такой звук глубокий. А у меня был «Красный октябрь».
— Вы что, тоже играете? – спросила она с лёгкой усмешкой.
— Играл… В юности… — Он тоже усмехнулся, но очень горько. – Даже в музыкалку ходил. Пять классов. Учителя говорили, что у меня большой талант.
— А почему тогда бросили?
— Потому что кроме таланта к музыке у меня были ещё кое-какие таланты. – Лион поднял вверх левую кисть, и стало видно, что указательный палец на этой кисти неестественно согнут. – Ещё я талантливо умел делать всевозможные пугачи и самопалы, которые громко стреляли. Один такой самопал разорвался прямо у меня в руке. Врачи пытались кисть спасти, но… Не получилось.
Женщина сморщилась, как будто ей самой стало больно.
— Так что, о музыке пришлось забыть, — продолжил Лион. — Но последние полгода я почти каждый вечер наслаждался вашими мелодиями. Особенно у вас проникновенно получается «Мелодия любви» Пахмутовой. У меня иногда даже слёзы наворачиваются.
Женщина медленно уселась в кресло и закрыла свои глаза ладонью.
— И вдруг последние два дня у вас стало тихо, — снова продолжил Лион. – И я забеспокоился. Может, у вас что-то с инструментом? Вы знаете, я работаю в театре, ну, который оперы и балеты, и у меня там есть знакомый настройщик. Он может настроить что угодно. Любой инструмент. Даже простую пилу.
— И кем вы работаете? – спросила она, не убирая ладони с глаз.
— Да, так… Афиши пишу. Раньше красками писал, а теперь всё можно на компьютере делать. Так что, по вечерам я дома работаю, и вас слушаю. Так у вас с инструментом всё в порядке?
— Всё хорошо. Не беспокойтесь.
— Почему, тогда, вы два вечера не играли?
— Потому что от меня ушёл мой… муж… Гражданский муж…
— Гражданский? – Лион напряг лоб, что-то соображая. – Сожитель, значит?
— Я его люблю… — сказала она. – А он терпеть не может моё пианино.
— Как это может быть? – почти воскликнул Лион.
— Люди разные. Он устаёт на работе и хочет тишины. И он не выдержал и ушёл. Перед уходом поставил мне условие — или я бросаю музицировать дома, или он больше никогда не вернётся. Дал мне на раздумие неделю.
— И что вы будете делать?
— Я решила, что я должна пожертвовать музыкой ради любви. Буду играть только на работе… Хоть я и музыкант, и мне нужно постоянно быть в тонусе… Но… Я должна пожертвовать… Потому-то моя «лира» и молчит…
— Вы, конечно, вправе решать сами, — заволновался Лион — но, я уверен, что ваш сожитель этого не оценит. Когда-нибудь он, всё-равно, уйдёт от вас.
— Почему вы так думаете?
— У меня был похожий случай. Я ведь до этого жил в Ленинграде, работал художником-постановщиком в театре. Познакомился там с одной оперной певицей. Поженились. А потом её поманили сюда, в театр, где я теперь работаю. Передо мной тогда стоял трудный выбор – на одной чаше весов любимый город и любимое дело, на другой – карьера любимой девушки. И я решил пожертвовать своим делом ради её дела. Мы переехали сюда, а она, спустя год, влюбилась в заезжего артиста, с которым умчалась в другую страну. Всё банально и глупо. Поэтому я и уверен, жертвовать прекрасным во имя тишины – плохой выбор.
— И что вы предлагаете? – она, наконец-то убрала ладони с глаз, и внимательно посмотрела на Лиона.
— Я вам предлагаю сесть за инструмент, и сыграть «Мелодию любви».
— А вы будете петь?
— Если хотите. Но петь я буду молча, про себя. А вы играйте, и верьте, что в мире есть ещё мужчины, которые способны слышать прекрасное.
Она неуверенно встала с кресла, и, всё-таки, пошла к своей «лире»…
