На следующий день и меня шаман отправил на попутной оленьей упряжке назад в город.
— Нечего здесь балаболке делать, — сказал на прощание.
***
Ничего нет скучнее длинной зимней дороги. Вокруг бесконечная белая равнина. Тишина. Только позванивают колокольчики у оленей да каюр тянет свою бесконечную песню. Второй эвенк закрыл глаза и, похоже, спит. Скучно. Толкаю спящего в бок. Он просыпается и с недоумением смотрит на меня.
— Расскажи, о чём поёт каюр?
— Зачем? — неохотно спрашивает, закрывая опять глаза.
— Надо! Для работы мне надо! — кричу ему прямо в ухо.
— Не надо кричать! — отвечает, вздрагивая. — Сейчас расскажу!
О-ёй-ёй…
Всё ненастоящее меняется, только отвернись.
Если не смотрит настоящий человек…
О-ёй-ёй…
У русского всё странно, вот камень мужчина,
А гора почему-то женщина, и река — женщина…
О-ёй-ёй…
Но русский — не настоящий человек,
Может, у него и женщина — не женщина…
О-ёй-ёй…
Вот везу я на нартах женщину, а мужа у неё нет,
Так, может, она и не женщина вовсе…
О-ёй-ёй…
Она русская, и она — не настоящий человек,
Она может быть кем хочет… Может и вообще не быть человеком…
О-ёй-ёй…
Даже Сонголик, что не живёт с людьми, нашла себе мужчину,
Больного мужчину и не настоящего человека.
О-ёй-ёй…
Разве сможет Сонголик сделать из него настоящего человека?
Он лежит и не встаёт. Сонголик — плачет, она всегда была плаксой…
О-ёй-ёй…
(Сонголик по-эвенкийски — плакса, наверняка это прозвище, а не настоящее имя женщины.)
Он ещё что-то говорил, но я уже не слушала. Остановила жестом руки.
— А давно Сонголик нашла мужчину?
— Не знаю… Может, месяц, может — два или три… Не считал.
— А можно меня отвезти к Сонголик? Я лечить умею, помогу ей.
— Отчего ж, можно. Но Сонголик бедно живёт, не прокормит тебя, думаю.
— В город приедем, я там всё куплю. Только скажи, что Сонголик любит.
— Мороженую тюленину любит, однако, но в городе её не купишь.
— А ещё что?
— Рыбу мороженую тоже ест.
— Ну, хоть рыбы можно закупить в городе?
— Рыбу можно! Ещё купи ей соли, спичек.
— Я ещё картошки куплю — она от цинги полезна.
— Да, картошку она тоже есть будет.
— И вам заплачу, сколько надо!
— Платить не надо, лучше патронов купи! Я скажу сколько.
О городе не буду! Отвыкла я уже от такого количества людей, хотя по меркам столицы их и не так много. Одним словом, мои попутчики продали шкуры, купили патроны и новое ружьё, я — мороженой рыбы и мешок картошки. Не забыла и в аптеку заглянуть. Через пару дней мы опять мчались по тундре. Опять каюр однообразно пел что-то, а второй попутчик спал. Я же до рези в глазах всматривалась в сумеречную равнину, надеясь первой увидать признаки жилья.
Неожиданно нарта остановилась.
— Приехали, однако! — произнёс каюр.
Вокруг была всё та же бесконечная снежная равнина.
— Где же яранга?
— Нету яранги у Сонголик!.. Сонголик! Сонголик! Сейчас появится!
Ближайший снежный холмик зашевелился, и из-под него появилось совершенно невообразимое существо. На голое тело женщины была накинута обычная ковбойка, ниже шли меховые штаны, из-под которых выглядывали босые ноги.
Каюр быстро с ней переговорил, а второй попутчик уже сгружал мои припасы.
Ещё пара минут, каюр взмахнул длинной палкой — хореем, и оленья упряжка скрылась в снежной мгле.
— Сонголик? — спросила я, вглядываясь в улыбчивое лицо женщины, странно перекошенное так, что левый глаз был заметно выше правого.
— Сонголик, Сонголик, — ответила она и жестом показала на мешок с картошкой.
— Картошка, — ответила я, но, судя по вопросительному взгляду хозяйки, поняла, что мой русский язык здесь не поможет.
Во всяком случае, мы вместе взяли мешок за углы и потащили вниз в снежную хижину.
Низенькая хижина, освещённая масляной плошкой, оказалась весьма просторной. Дощатый потолок не давал разогнуться в полный рост, только миниатюрная хозяйка легко сновала по комнате. В дальнем тёмном углу лежал ничком на шкурах больной. Он весь пылал и был без сознания. На спине его вздулась большая шишка.
Я сразу приступила к работе. Вколола для начала пенициллин, затем протёрла спину спиртом и взялась за нож. Гной брызнул струёй, хорошо рядом стояла алюминиевая миска — сразу натекло с верхом. Длинными щипцами залезла в рану и, как ожидала, нащупала причину воспаления — пулю. Не без труда вынула, уж очень скользкая была от гноя. Теперь осталось всё протереть спиртом и забинтовать.
Тем временем Сонголик перетащила остальные мои вещи, радостно поцокав, открыла пакет с мороженой рыбой. Затем на той же плошке поставила кипятиться кастрюлю — через полчаса у нас был чай. Разговаривать мы не могли, но своей улыбкой хозяйка показывала, что рада мне и довольна моими лекарскими деяниями. Она подошла к больному, осмотрела мою повязку, затем нежно укутала его меховой накидкой. Потом мы вместе пили чай, а потом улеглись рядом на шкуру, другой прикрылись сверху и провалились в сон.
К утру нас разбудил стонами больной. Сонголик легко вскочила и побежала греть какое-то сомнительное варево. Я же подошла поближе к раненому. Это и в самом деле оказался мой Петька. Он был в сознании и сразу меня узнал.
— Ритка! Какими судьбами!
— Да вот решила тебя проведать…
Потом у нас был долгий разговор. Я рассказала Петьке всё, что со мной случилось, а он про себя. И о том, как заметил, что рабочие, уезжающие с зарплатой после окончания вахты, не всегда доезжают до дома, а еще и местные со стройки тоже порой пропадают в тундре. Как-то ему хотелось во всём этом разобраться, но не успел. Стукнули его чем-то по голове, да и увезли в тундру. Бросили на снег, и два выстрела — под лопатку и в голову. Петька повернул ко мне свой череп, на котором явственно прослеживался след пули.
— Да, черепушку мне продырявили, хорошо хоть вскользь, — прокомментировал Петька, — но я на них не в обиде, ведь после этого я начал слышать тишину. Представь, очнулся посреди тундры, а в голове звуки, звуки… И слышу… Далеко, этак, лыжи поскрипывают. Это Сонголик меня услышала и идёт ко мне с санками. Погрузила меня на них и привезла домой. Знаешь, ведь она такая же, как я, она тоже тишину слышит. Она в детстве с нарт упала, и её олень копытом по голове задел. Так у неё лицо и осталось на всю жизнь перекошенным. Зато тишину она ещё лучше меня слышит.
Сонголик тем временем принесла миску мясного супа и стала кормить Петьку. Порой она тревожно взглядывала то на меня, то опять на Петьку.
— Да не боись, не боись! — успокаивал её Петька, поглаживая по руке, это только моя знакомая. Не брошу я тебя, всегда буду вместе с тобой тишину слушать.
Ритка! Я ведь действительно никуда отсюда не уеду! Она меня многому научила, пока не воспалилась рана на спине. Эти звуки в голове, оказывается, так много значат! Я прозрел, всё вокруг вижу (точнее — слышу). Да и не смогу я теперь жить среди людей — слишком шумно.
— Ладно, Петька, не переживай! И я ведь в тебя никогда не была влюблена. Просто сейчас развелась с мужем, вот и захотелось попутешествовать.
— Ой, молодец, Ритка! Он же тебе совсем не подходил! Я даже за тебя переживал.
— Да мне, Петька, наверное, никто не подходит. Никто меня не любит! Да и поздновато мне для любви, давно уж не девушка.
— Не верю, Ритка! Ты такая красавица! Не может быть, чтоб тебя не любили. Ложись рядом и помолчи, а я послушаю.
Я легла рядом с Петькой на шкуру, закрыла глаза и, похоже, даже задремала. Проснулась от Петькиного голоса.
— Вот слышу, любит тебя мужчина. Да ты его, Ритка, знаешь. Он тебе каждое утро говорит: «Здравствуй, красавица!» Смешно этак говорит… Но любит тебя по-настоящему!
Я рассмеялась — так это таджик, дворник в нашем кооперативе. Какой же это муж? К тому же он лет на десять меня моложе.
— Зато как любит! Даже завидно! — продолжал Петька.
— Откуда ты всё знаешь? Ты ж его в глаза не видел!
— Не видел, зато сейчас слышу! Это меня Сонголик научила. Я хоть говорить по ихнему не могу, но всё-всё понимаю, что она говорит. А она многое слышит и всё мне рассказывает, а потом плачет. Много грустного так услышать можно…
Две недели я пробыла в гостях у Сонголик, а там за мной заехала знакомая оленья упряжка. Через пару дней я шла на посадку в самолёт до Москвы… Плывут, плывут навстречу облака, из-за горизонта выплывает диск солнца… Я смотрю в иллюминатор и всё вспоминаю это «Здравствуй, красавица», сказанное с неповторимым таджикским акцентом. И воспоминание это мне всё милее и милее. Услышу ли я снова его голос, когда доберусь до дома?
Андрей Прудковский
