Она была такой изящной, что казалась полупрозрачной, а шагала так легко, что казалось, будто она парит над землёй. Она выглядела сказочной феей, по недоразумению попавшей в пыльный городской парк.
Татьяна смотрела на чудесную незнакомку с таким удивлением, что не поняла, что все вокруг замерло. Затихли моторы машин, перестали шуршать листья, замолчали играющие дети. Только она, таинственная чудесная дева, плыла вперёд, к своей неведомой цели.
Маринка тоже не застыла, как прочие, она шла и озиралась по сторонам, на ее лице все больше и больше виднелось изумление.
Татьяну пронзили недобрые предчувствия, что-то сейчас должно было случиться ужасное. Она напряглась, силясь шевельнуться, но тело словно позабыло, как это делается.
Дева подошла к Маринке и улыбнулась. Маринка робко улыбнулась в ответ, и Татьяна увидела, насколько девочка и дева похожи.
— Ты… — сказала дева. Ее голос не походил на человеческие голоса, он журчал ручьем, шелестел ветерком в листве, шептал призрачными голосами снов.
— Вы кто? — спросила Маринка, и в ее голосе Татьяне почудились те же отзвуки неведомого.
Дева шепнула, и Татьяна не услышала ни слова. Но она и так знала, что было сказано.
***
Маринка была приемной.
Двенадцать лет назад Татьяну бросил Виктор, она уехала к матери в деревню и всю ночь рыдала. А утром на пороге обнаружила младенца, завернутого почему-то в лопухи.
Мать тогда поджимала губы и советовала сдать ребенка в детдом, но Татьяна не смогла. Девочка смотрела на нее с таким доверием, с каким сама Татьяна прежде смотрела на Виктора, и отдать ее казалось предательством.
Она жила у матери, оформила академотпуск. Даже врать не пришлось — многие знали о ее романе с Виктором, и когда она оказалась с ребенком, все знакомые сами себе придумывали всю историю. Татьяна порой даже удивлялась, почему никто не посчитал время — ведь она уезжала к матери совсем ненадолго, просто не успела бы выносить и родить! Но потом она поняла, что знакомые просто прикладывают к ее судьбе сценарии душещипательных сериалов.
Маринка росла здоровой и очень красивой. Не более странной, чем все дети.
Татьяна доучилась, начала работать, Маринка ходила в детский сад, потом в школу. Обычная рутина.
После работы Татьяна шла через парк, садилась на лавочку и ждала. Маринка шла из школы, видела мать, подбегала к ней. Объятия, улыбки, потом они вместе шли домой — молодая, начинающая полнеть женщина с усталыми глазами и изящная девочка, шагающая так легко, словно парила над асфальтом…
А сегодня появилась она…
***
Маринка слушала незнакомку. Татьяна не могла видеть ее лица, но знала, что глаза широко раскрыты и в их глубине мерцает огонек удивлённого внимания. И понимания. И веры — ясно же, что Татьяна не могла быть матерью этого чуда, Маринки.
Татьяна знала, что настал миг расставания. Сейчас Маринка уйдет, как ушел когда-то Виктор — не прощаясь, просто потому, что они птицы разного полета.
Татьяна хотела что-то сказать приемной дочери, но не могла подобрать слов. Впрочем, она все равно не могла шевельнуться, язык лежал во рту бессильной тряпочкой, и вся Татьяна была жалкой, маленькой и ничтожной. Что она могла дать Маринке? Такой же скучный и унылый быт, как у нее самой?
И все же горечью тлел внутри немой протест.
И когда Маринка несмело протянула руку и коснулась пальцев девы, Татьяна встала и пошла вперёд.
Каждое движение было невыносимо тяжело. Каждый шаг давался с трудом, она ползла, как сквозь сон, медленно и тягуче, само время застыло, а пространство растягивалось как резина, и дева оказывалась намного дальше, чем казалось.
Она открыла рот, чтобы окликнуть Маринку прежде, чем та совершит что-то необратимое, но воздух стал густым и влажным, забил рот кляпом, и Татьяна чуть не поперхнулась.
Маринка не замечала движения приемной матери, она смотрела снизу вверх на незнакомку, такую прекрасную, такую великолепно-таинственную. Такую же, как сама Маринка.
А потом они шагнули куда-то вбок, назад и в сторону, непонятно, куда, но прочь, прочь отсюда. И растаяли. Исчезли и пропали.
Татьяна всхлипнула, резким выдохом выталкивая изо рта густой воздух и прыгнула вперёд. Следом за дочерью, пусть сколько угодно приемной, но родной, родной!
Мир кругом вдруг потемнел и закружился. В ушах зазвенело, возникло ощущение падения, бесконечного и страшного. И все кончилось.
Татьяна стояла в лесу.
Незнакомые, странные деревья возвышались над головой. Тонкие, невероятные запахи щекотали ноздри. Где-то в стороне слышались песни птиц, каких не бывает.
А перед нею стояла та самая незнакомка. Татьяна свалилась сюда, как мешок, ноги подкосились, и она села на землю. Дева обернулась и смотрела на нее сверху вниз, с изумлением и брезгливостью.
— Я пришла за моей дочерью! — сказала Татьяна. Вставать она пока не пыталась — надо бы, но не было уверенности, что ноги удержат. Что она снова не свалится, жалко и нелепо.
— Это не твоя дочь, — голос девы прозвенел натянутой струной, но в нем слышались и отдаленные раскаты грома.
«Мамочки, во что я влипла?! — подумала Татьяна. — Что делать-то теперь?!»
Но вслух она сказала так твердо, как только могла:
— Моя. Я не рожала ее, но я вырастила ее, я воспитала…
— Остерегись, смертная! — голос девы шелестел, как змея в траве. — Уходи, пока можешь!
— Я не уйду, пока не поговорю с Маринкой! — ответила Татьяна.
Лицо девы не изменилось, но сам воздух вокруг нее заискрился от гнева. Она протянула руку к Татьяне, и вдруг стала невозможно далёкой. А рука тянулась и тянулась из этой дали, становилась все больше и больше.
— Я раздавлю тебя, как жалкое насекомое! — прогремел голос девы, ставший мощным и гулким, отдающимся в костях женщины.
Татьяна из последних сил сопротивлялась ужасу, порыву броситься прочь, начать метаться, как таракан под тапком. Это было бесполезно и унизительно, это было глупо и страшно. Стоило лишь начать, и паника захлестнет разум, безумие и ужас поглотят саму суть Татьяны. И смерть станет естественным финалом этой глупости.
И тут мир снова крутанулся, замелькал и провалился куда-то вниз. Татьяна поняла, что чья-то рука подхватила ее, подняла, и мгновение спустя она стояла рядом с Маринкой.
— Это же мамочка! — воскликнула дочь. — Зачем ты обижаешь мамочку?
Наваждение исчезло, Татьяна снова стояла перед девой, а Маринка обнимала ее обеими руками. От девочки исходило тепло и сила, и дева отступила на шаг назад.
— Ма-Ари На! — воскликнула дева и добавила ещё что-то непонятное, на незнакомом, звеняще-шипящем языке.
— Нельзя обижать мамочку! — ответила Маринка.
На миг застыла тишина, смолк щебет птиц и шелест листьев, застыл ветерок, а на бесстрастном и прекрасном лике девы проступили растерянность и удивление.
— Пошли? — сказала Татьяна. Маринка кивнула, и мир снова покачнулся, перевернулся и рассыпался. Чтобы собраться вновь в том же парке, где все началось. Только теперь Татьяна не сидела на лавке в ожидании дочери, а стояла на дорожке в обнимку с нею.
— Я растерялась, — сказала Маринка.
— Неудивительно, — ответила Татьяна, — я тоже.
И они засмеялись с облегчением.
Но сердцем Татьяна знала, что это не конец.
***
И когда через три дня вечером тени вдруг сгустились рядом с ее кроватью, и из них выступило невероятное чудовище, Татьяна даже не удивилась.
— Королева прислала, — сказало чудовище. — Не боись, не укушу.
Татьяна села на кровати и подумала, что это вполне может быть сном.
— Королева говорит, принцесса может жить у тебя, если хочет.
— Королева, значит? — спросила Татьяна, но чудовище словно не услышало.
— Но принцесса должна учиться, — продолжило оно, — принцесса должна знать и уметь.
Татьяне захотелось стукнуть чудовище по башке, но под рукой была только подушка. Почему-то она совершенно не боялась, хотя чудовище словно пришло из фильма ужасов — наполовину скрытое в тени, с горящими глазами, с огромными, влажно блестящими клыками, туша, сливающаяся с ночью вокруг.
— Чего она хочет, эта ваша королева?
Раздался негромкий глухой стук — чудище положило что-то на столик рядом с кроватью.
— Пусть принцесса наденет перед сном, — сказало чудище. — Она вернется назад, когда пожелает.
И исчезло, словно его и не было здесь. Татьяна глянула и сразу же увидела небольшое колечко. Серебряное, тускло светящееся в темноте, покрытое не то письменами, не то узорами.
Татьяна прислушалась к себе. Страх нарастал внутри, но вовсе не ужас перед зубастой и косматой ночной тварью. Безумно страшно было за Маринку — куда она уйдет, если наденет кольцо? Вернется ли назад?
Захочет ли возвращаться?
Она протянула руку, хотела взять кольцо и выкинуть в окно. Или разбить его молотком. Или сделать что-нибудь еще… но остановилась.
Имела ли она право привязывать к себе девочку?
Принцесса, надо же…
Она представила себе Маринку в платье, как у той девы в парке. Высокая, прекрасная, изящная.
Захочет ли такая Маринка вернуться к Татьяне? И о чем она сможет говорить с ней, что расскажет?
— Вернется, когда захочет, — одними губами прошептала Татьяна и осторожно взяла кольцо. Металл был неожиданно теплым, словно живым. Кольцо словно смотрело на нее, строго и с ожиданием.
— Она не захочет, — едва слышно прошептала Татьяна.
Но можно ли было не пустить? Запереть, заточить, связать? Связать любовью, задушить в объятиях, вцепиться в душу…
— Иди, доченька, — прошептала Татьяна и встала с кровати. Босиком прошла в комнату дочери, долго смотрела на ее спокойное лицо.
Маринка открыла глаза.
— Мама? — спросила она спросонья. — Что-то случилось, мама?
Татьяна думала, что не сможет сказать этого вслух, но получилось легко, почти спокойно.
— Посыльный от Той приходил, — ей даже удалось добавить в тон капельку насмешливого спокойствия. — Просил передать тебе вот это.
Она положила кольцо на стол. На Маринкином лице проступил страх и… радость? Разумеется, радость. Татьяна понимала, что Маринка тоже думала обо всем этом. Вспоминала чудо. Вспоминала, что она принцесса.
— Это чтобы… — она сбилась и вопросительно и с ожиданием посмотрела на приемную мать.
— Не знаю, — ответила она. — Сказал, что ты можешь вернуться, когда захочешь.
Слова были сказаны. Дальше решать было Маринке.
Она сидела и смотрела на кольцо, на мать, снова на кольцо.
— А можно, мама? — робко спросила она, и Татьяне стало чуть теплее от этого “мама”.
— Кольцо твое, — ответила Татьяна. — Ты большая девочка, можешь сама решить.
Маринка улыбнулась с откровенной радостью и предвкушением чудес. Татьяна потрепала ее по голове и пошла к двери.
— Удачи, дочка, — сказала она.
— Я буду ждать тебя, — добавила она, когда дверь закрылась.
За дверью раздался едва слышный звук, словно звякнул серебряный колокольчик.
—
Автор рассказа: Пашка В.
