Тимур сидел на скамейке около дома и, грызя семечки, поглядывал на соседский забор. Покосившийся, кое-где с оторванными перекладинами, от отделял царство бурной, насыщенной скандалами жизни от его, Тимкиного, спокойного, окутанного дымком дедовской трубки, существования. Два участка, одна деревня, поля, тянущиеся до самого горизонта, одно и то же небо, что сейчас кудрявилось завитками белых облачков, и такая разная жизнь…
Тимур подождал, пока за забором стихнет шум яростной перепалки, пока Аглая Петровна, суровая, постоянно занятая женщина, скрипнет калиткой, уходя на работу, а Форд, ее собака, наконец, не перестанет лаять во всю мощь своих собачьих, преданных хозяйке, легких. Сосчитав до двадцати в наступившей тишине, Тимур залез на козлы, стоящие у забора.
-Что, Юлька? Опять песочила тебя твоя? — Тимур быстро нашел глазами свою соседку, Юлю. Та сидела прямо на земле, у наполовину выкопанной грядки с картошкой и тяжело дышала. Но ни единой слезинки, что бы не случилось!
Юлька вообще никогда не плакала. Хотя от матери ей доставалось, кажется, с самого рождения.
…Аглая, родив дочку в двадцать с небольшим лет, вернулась в деревню, к матери. Та побранила, побранила, да и простила свою Аглаю. Деревня, пошептавшись, быстро забыла даже смотреть вслед этой худенькой, с острыми плечиками и бойким языком девчонке, которая несла свой кулек в местную поликлинику. Коляску ей купили уже позже, когда Юльке исполнилось месяца четыре.
Аглая тогда затаила обиду. Злую, холодную. На мир, который оказался не таким, как показывали в кино, на себя, что так быстро исковеркала себе жизнь. В ней теперь поселилось угрюмое, сварливое одиночество. Матери Аглаи уже не было, была только Юля, с ее большими, удивленно раскрытыми глазами, с пухлыми, хватающими все, до чего можно дотянуться, ручками. Дочка и стала невольным, «из огня да в полымя» попавшей свидетельницей и участницей жизни Аглаи…
-А сам не слышал? — огрызнулась девочка, бросив быстрый взгляд на соседского паренька.
Ей всегда было стыдно, если кто-то становился свидетелем материнского гнева. То ли за мать, то ли за себя. Юлька еще не понимала, не могла разобрать этих странных, переливчато-сумбурных оттенков чувств, что рождались в душе.
-Ладно тебе! С кем не бывает! — Тима хотел ее подбодрить, но вышло как-то казенно. С ним ведь такого не бывало. И Юля это знала.
-Помочь чем могу? — Тимур показал глазами на оставшиеся кусты картофеля.
-Нет, сама справлюсь! Иди, куда шел! — Юля гордо вздернула подбородок и встала на ноги.
-Как знаешь. Если что, заходи! Дед давно тебя ждет.
-Угу, — буркнула в ответ девочка и приладила вилы к черной, тяжелой от вчерашнего ливня земле.
Дед Тимура, Захар, любил эту глазастую, язвительную девчонку-соседку. жалел и любил. Не вовремя она родилась, не к той матери пришла в мир… Так думал он, глядя, как Аглая тащит дочь за шиворот, отчитывая за порванные штаны или забытую на столе чашку.
Когда Юля приходила к ним в избу, Захар менялся в лице, весь расцветал, превращаясь, по мнению Тимура, в гриба-лесовика из детских сказок. Только шляпы не хватало.
-Юленька пришла! Ай да радость у нас сегодня! — весело говорил он, хромая к стулу. — Присядь, да не надолго, знаю, что спешишь! Отдохни, вот я тебе тут листиков газетных оставил.
Глаза девочки восторженно загорались. Дома брать газеты было нельзя. Их мать использовала для растопки печи или стелила для сушки овощей. А у деда Захара — другое дело!
Юля, бросив все, забиралась на стул, брала кипу пахнущих типографской краской листов и вырезала. Картинки, буквы, все, что ей нравилось. Ловко орудуя ножницами, она собирала вырезанные фрагменты на чистом листе, наклеивала их и любовалась своей картиной. Пейзажи и натюрморты, все пронизанные проступающими через мокрую от клея бумагу червячками-буквами, быстро ложились на стол. Потом Юля спохватывалась, бросала взгляд на циферблат деревянных, в виде домика кукушки, часов, поджимала губы и, отодвинув газетные обрезки, быстро кивала деду Захару, Тимуру, что сидел рядом и во все глаза смотрел на ее странные поделки, потом бежала к рукомойнику, чтобы отмыть следы печатной краски с ладошек. Уже во дворе, вскочив на скамеечку, она быстро шептала «Спасибо» и исчезала.
Мать научила ее точно определять время и являться домой тогда, когда это нужно. Опаздывать, задерживаться или вовсе пропадать по своим, «детским», делам Юльке было нельзя. Мать предельно ясно объяснила это дочери. Юля усвоила.
А вот «Спасибо» Аглая никогда от дочери не слышала. И сама не тратила время на такие мелочи.
Благодарить, искренне, по-детски радостно и бескорыстно, Юлю учил дед Захар…
…Картошка на участках сеялась, выкапывалась и вновь отправлялась в землю. Тимур все также свешивался через забор и перекидывался словами с соседкой.
Еще была школа. Юля давно поняла, что это место, куда ей нужно обязательно попасть. И потому, что «неучи и лодыри нашей семье не нужны», (это Юля запомнила со слов матери), но еще и потому, что школа давала шанс на совершенно другую, какую-то еще неизвестную, но уже манящую своей свободой от материнских окриков жизнь.
Знала девочка это от Тимура. Тот пошел в первый класс на год раньше нее. Юля издалека любовалась его фигуркой в новенькой форме, с портфелем. Девочка с замиранием сердца смотрела, как он выкладывает на стол тетрадки и что-то пишет…
-Не вскопаем огород, никакой школы тебе не будет. Поняла? — Аглая, строго глядя на дочь, ткнула рукой в открытое окно. — Ты мне тут нужна. А то как есть-пить, ты первая, а как помогать, так у тебя школа!
Юля поняла, что школу, свое право на то, чтобы не быть неучем, нужно заработать. Форма, не новая, но вполне приличная, уже висела в шкафу, портфель ей подарил дед Захар, банты и ленты крепить было не на что. Недавно матери почудилось, что у ребенка вши… Короткий каштановый «ежик» украшал юную голову, заставляя глаза казаться еще больше.
-Ничего, ты все равно такая хорошенькая! Молодчинка!- баба Лида и дед Захар подловили Юлю за поворотом, сунули в руки букет пурпурно-фиолетовых георгин. Целовать девочка себя не разрешила, чинно пожала всем руки и, тихо сказав «спасибо», зашагала по улице. Сегодня был ее праздник…
…-Деда! — Юля забежала к соседям. Тимур обещал помочь с заданием по истории.
-Да, -Захар тяжело опустился на стул и посмотрел на переминающуюся в дверях четырнадцатилетнюю Юлю.
-А вот ты помнишь, когда мама была другой?
-В смысле?
-Ну, я тут, пока ее не было, в шкафу коробку нашла. Там ее фотографии. Она там совсем другая, понимаешь… Я ее такой не видела никогда.
Захар на миг задумался.
-Была, девочка, была. Да только жизнь так повернулась, что ощетинилась наша Аглая, словно ежик. Но ты не думай! Она тебя больше жизни любит, просто…
-Что?
Но тут в комнату вбежал Тимур, кинул на стол учебники. Захар сразу замолчал и сделал вид, что и забыл, о чем хотел сказать.
Пока молодежь делала домашнее задание, пожилой мужчина, отвернувшись, смотрел на пляшущие в печи язычки пламени.
В голове звучал давнишний разговор с Аглаей. Было это лет пять назад.
….-Ты чего так свою девчонку в оборот-то взяла? Она ж у тебя не разгильдяй, вроде нашего Тимки! Умная, помогает тебе, а ты и слова ласкового не скажешь…
Захар тогда зашел к соседям, не выдержав очередной ссоры матери и дочери. Юля убежала куда-то, а Аглая сидела за столом, уронив руки на колени.
Женщина вскинула голову и зло посмотрела на гостя.
-Учить меня будешь, как дочь воспитывать? Зря только пришел! Я ее всегда только за дело ругаю, она знает!
-Да я не про то! Ласка где, материнская твоя, простая женская доброта, в конце концов? — Захар тогда очень сильно разозлился на эту сварливую, постоянно обиженную на весь белый свет бабу. — Ты кого из нее растишь? Волчонка?
-А кого из меня вырастили, а? Ласковые все были, добренькие, все по головке гладили. И я такая выросла. А то, что доброта-то ваша порой боком выходит, не рассказали. Уж лучше пусть Юлька сразу знает, что никому верить нельзя, что не все такие сахарные, какими хотят казаться. Хоть она нормально жизнь проживет, отрастит броню, никто не подступится. Не то, что я…
Захар тогда только качал головой. Сколько всего было спутано, переплетено в этой голове, в этой девчонке Аглае, которая когда-то давно заразительно смеялась, размазывая малиновый сок по румяным щекам. Тот смех еще звучал в его ушах. Но навеки замолк в ее сердце. Жаль…
А потом, ночью, женщина услышала тихий голос дочери. Сон, тревожный, свинцовый заставлял девочку ворочаться и постанывать. Ночь, темная, непроглядная, покрывающая и безмолвная, смотрела в окно их избы. И только это черное, с мерцающими металлическим светом звездами, небо видело, как мать тихо села на кровать Юли, нежно погладила ее по голове. Дочка потянулась к ней. Они обнялись и лежали так почти до самого рассвета. Юля все забыла. Аглая же такие минуты помнила, берегла, собирая в душе, как капли живой воды. Это было доказательство ее любви к дочери, отрицание самой возможности сомнений в этом…
…Захар моргнул.
Юля теребила его за плечо.
-Что? Что, родная? — он повернулся и посмотрел на нее.
Тимура в комнате уже не было. Тот ушел к матери, помогать на складе.
-Дедушка, а как ты думаешь, она меня, правда, любит?
-Да любит! Любит, глупыш ты мой! Как умеет, так и любит.
Юля в задумчивости ушла домой. А разве не все матери умеют одинаково любить своих детей?…
…Неладное Аглая заметила сразу. Юля, прежде равнодушная и тихая, теперь лихорадочно ходила по комнате, долго сидела на скамейке, глядя в пустоту, потом вдруг срывалась с места и убегала куда-то.
Казалось, дочь все пытается что-то спросить у нее, заглядывает в глаза, ища удобный момент, но не решается.
«Влюбилась!» — догадалась женщина. В этого Тимура. Она уже не раз видела их вместе.
А Юля и жила теперь только им. Это чувство было как взрыв, как вдруг пробившийся сквозь камни родник. Из неоткуда в ней появилось столько нежности, безоглядной любви и тоски по этому вихрастому Тимке, что девушка боялась саму себя. Такие сильные чувства, прежде запрещенные, чуждые, были ей непонятны. Но уже давно жили в детском сердце, собранные по крупинке — от деда Захара, от бабы Лиды, от мамы, что ночью шептала на ухо что-то теплое, тягуче-ласковое…
-Юля, нам надо поговорить.
Аглая сидела за швейной машинкой. Женщина подняла глаза на только что вошедшую дочь.
-Мам, дай, я хоть поем. Не ужинала еще! — Юля хотела вынуть из маленького холодильника еду, но мать остановила ее.
-Нет, прямо сейчас поговорим. Я сказала!
Это «Я сказала» всегда звучало как удар, как последний, точный бросок, которого Юля почему-то ослушаться уже не могла.
-Ладно. Давай.
Девушка села за стол.
-Ты это прекращай. Меня все равно не обманешь, я все вижу. Тебе это не надо, слышишь? Живи, учись, хочешь, иди работать, но не гуляй! Потом мне скажешь «спасибо». Поняла?
Юля смело посмотрела в глаза матери. Теперь она, эта худенькая Юлька, уже была взрослой, уже давно ее душа отделилась, отпочковалась и распустилась пурпурно-фиолетовым георгином, что когда-то стриженая девочка несла в школу.
-Нет, не поняла. Я знаю, что ты хочешь сказать. Что я молодая, что Тимур, возможно, не тот, кто должен стать моим избранником. И все в таком духе, что обычно крутят в твоих сериалах. Но мне нужно хоть кого-то любить, мама! И чтоб хоть кто-то любил меня! Не беспокойся, я не глупая, Тимур хороший парень. Отпусти ты уже меня, а? Я устала, понимаешь? От этой жизни, которую ты заставляешь меня проживать! Тимур другой, он ласковый, он берет меня за руку, а я даже не знала, что это так приятно, просто идти с кем-то рядом, держась за руки, сидеть, обнявшись.
-Ты спешишь! Это все красивые фантазии, которые потом заканчиваются такими, как…
-Что? Договаривай! Такими, как я? Ты меня «нагуляла», я знаю. Даже, наверное, не хотела, чтобы я родилась, да? Но я-то чем виновата? Тем, что хотела любить тебя, а ты меня не научила? Тем, что ты постоянно отталкивала меня, когда мне было больно? Зачем, мама? Я все думаю, неужели ты так ненавидишь меня? Тогда сдала бы в детский дом!
Юля вскочила и уставилась на мать. Лицо раскраснелось, большие, горящие обидой глаза следили за каждым изменением выражения родного лица.
-Я хочу чувствовать! И не только обиду и злость, которую ты сполна взрастила во мне! Я не хочу быть такой, как ты! Поняла? — Юля ударила кулаком по столу.
Аглая опустила глаза и щурясь, все пыталась вдеть нитку в иголку.
-Дай, я! — Юля подошла, оттолкнула мать и протянула руки в швейной машинке.
И тут Аглая обняла ее. Крепко прижала к себе, как когда-то ночью маленькая Юля сама прижималась к ее сильному, пахнущему молоком телу.
-Я так боюсь, что тебе сделают больно! Я не хочу, чтобы ты это испытала, — шептала мать. — Я никогда не показывала тебе, что люблю тебя, потом и сама забыла, как сильно я люблю тебя, Юлька! Я хотела, чтобы ты выросла сильной, чтобы «держала удар» и не верила никому… Так лучше. Ну, мне казалось, что так, действительно, лучше!…
Юля, высвободившись из объятий Аглаи, повернула ее лицо к себе.
-Мама! Я когда-то нашла в шкафу твои старые фотографии. Там ты другая. Это до того, как тебе сделали очень больно, да? — Юля шептала, стирая слезы с материнских щек. — Покажи мне себя такую, а? Давай сядем и посмотрим эти фотографии вместе! Я хочу снова тебя полюбить, очень хочу! Давай попробуем!…
Через час в дверь постучали. Тимур пришел за Юлькой, хотел погулять. Но девушка не пустила его. Это был ее вечер, ее и мамы. Когда-то давно у Аглаи родилась дочь, а теперь, в этот вечер, за цветастыми шторами, у Юли родится ее МАМА, та, что почему-то потерялась, пока Юля становилась взрослой. Они вместе сложат ее из «газетных вырезок», из обрывков прошлого, хранящих любимый образ…
