Весна, оттепель. Грязь и снег в лобовое. Омывайка ушла за день, и теперь щетки мажут по стеклу, оставляя мелкие трассы. Не люблю четверги. Четверги, оттепель и «художку».
В офисе каждый четверг сверка с поставщиками, а потому аврал с самого утра. Я все еще молодой и подающий надежды специалист, но уже к обеду хочу на пенсию. К пяти часам одно желание: чтобы даже звонить перестали, но к шести в четверг я забираю из «художки» сына. Да там еще и парковки нет.
Бросаю машину тут же у остановки, вряд ли кому помешаю. Бегу через дорогу. Хватит и пяти минут забрать Артема. Еще утром по радио была песня, но я заглушил двигатель прежде, чем услышал слова. Теперь мелодия пристала, и я вынужден целый день напевать в надежде, проиграю куплет, придут и строчки, и тогда песня отвяжется. Довольно старый хит, его давно не крутят, очень знакомый, но вспомнить не получается.
По пути к школе отщелкиваю пальцами ритм, и сейчас начнется припев. Еще мгновение и слова. Меня окликнули:
— Вот так встреча. Ты как здесь?
Мне улыбалась стройная крашеная блондинка:
— Ника? Боже мой, сколько прошло.
В студенческие годы она ворвалась в мою размеренную жизнь яркой ослепительной вспышкой. Бешеная и причудливая. Точно ошалевшая на берегу рыба, я выпучил глаза и не узнавал этот мир. Мы часто гуляли ночами, и тогда проспекты сжимались в проулки, а проулки в тесные, укромные закутки. Под мерцающими окнами мы вжимались друг в друга ладонями и плечами. В ожидании встреч я совсем не спал и совершенно не мог сидеть за учебниками. Провалил пару экзаменов, а она смеялась, что не отстанет, пока меня не отчислят. Ей нужно, чтоб я думал только о ней. Пропала она так же внезапно.
— Я за сыном, — сказал, словно споткнувшись. — Мы третий год уже ходим. — Не зная зачем, рассказываю про Артемку, его успехи, и как он ровно держит кисточку и почти не мажет рукавом. Про пожилого и внимательного педагога, что вел занятия прошлой весной, но теперь ушел. Про басистую грушевидную гардеробщицу, что всегда закатывает глаза, как сдаешь тяжелое пальто или громоздкий пакет сменной одежды и обуви.
Ника улыбается мне в глаза, а когда удивляется, вздергивает подбородок вбок. Вздергивает его ровно так, как почти двадцать лет назад. Ника слушает, а говорю я. Много и весело. Машу руками, гримасничаю. Слова выскакивают, точно выдаю заученную на экзамен речь, а в голове ноет: «Как сильно постарело твое лицо». Щеки и лоб под таким количеством тонального крема, кожа выглядит кукольной, искусственной. В уголках глаз сжимаются маленькие, но глубокие морщины. Чем сильнее щурится и закидывает голову, тем глубже становятся.
— Примерно тогда и свадьба была, — продолжаю также непринужденно, — С женой повезло, да и вообще. Ты же не знаешь, я долго работал на комбинате, но теперь здесь в центре. Офис через площадь. Ближе к дому, да и вообще. — Я вру о своей беззаботной жизни и знаю, что несу чушь, и думаю, если она остановит— заткнусь. Замолчу. Потому, как хочу говорить о ней, но что спросить — не знаю.
Ника только смеется, а мои слова продолжают и продолжают выскакивать, рассыпаться и падать в жижу подтаявшего мартовского снега.
«Как быстро она постарела», — повторяю про себя, а вслух хвастаю отпуском в горах и как быстро встал на лыжи. Но ее взгляд. Я знал такой взгляд. И вновь Ника также склоняет голову набок, и я узнаю ее. Узнаю все эти движения. Моя память, обычно тугая на даты и имена, чуть увидел Нику, тут же выдала имя, и день встречи. Будто думал о ней постоянно, но у меня получалось не думать.
— Да, да, увидимся, — я так непринужденно махнул ей, даже небрежно. И моя натянутая улыбка уже дрожит на кончиках губ. И как только Ника кивает мне и бежит через улицу, тотчас сжимаю губы. Словно боюсь окликнуть.
Сам того не замечая смотрю, как она легко и воздушно прыгает по дороге, точно нет сырости, луж, слякоти. Подобно феи, взмахивает рукой — волшебной палочкой. Троллейбус, круто выворачивая из колеи в сторону от моей машины, шипит и замирает. По-детски подпрыгнув, Ника влетает в салон, оставляя в пространстве за собой словно золоченый след, и пропадает. Не обернулась. Не посмотрела на меня.
В затылке невозможно заныло. Снимаю шапку и расстегиваю пальто. Остро и больно в груди. На прошлой неделе схватило также, сейчас пройдет. Взмокла спина. Вздрагиваю, как течет под свитером. Черпаю из сугроба твердый подтаявший снег и прижимаю к виску. Крыльцо в пять ступенек. Сегодня поднимаю себя тяжело, крепко обхватываю перила. Цепляю ботинками швы на плитке. Отдышался. Натянул бахилы. Под хмурый взгляд гардеробщицы перекинул пальто через руку и побрел к лестнице.
Занятие завершается, и дверь открыли. Класс ожил. Ученики роятся меж парт, толкаются, подсматривают, у кого как вышло. Артемка сидит у входа и сразу меня замечает. Он несколько раз шумно дует на свой рисунок и протягивает мне. Я вижу мазки грязных пепельных сугробов, черную в лужах дорогу и мыльное блеклое небо. Сын тычет пальцем в окно, а потом на рисунок. Киваю. Артемка аккуратно возвращает его на парту. Взглянул еще раз сурово, пригладил края. Затем втиснулся в толпу ребят к раковинам и принялся отмывать кисточки.
Чудная встреча. Интересно, она сейчас думает так же? Возможно, не так скверны четверги, пока есть люди, что в силах их раскрасить. Еще и эта песня. Вновь напеваю. Догадываюсь, если вспомню слова, песня наверняка окажется той, под которую мы с ней танцевали, или целовались. Напеваю, насвистываю, но слова не приходят.
Отвлекаюсь на крик. Сын трясет за плечи девчушку и кудри на ее голове как крохотные пружинки прыгают взад-вперед. Та испуганно замерла, раскрыв рот, и вся сжалась в маленький кудрявый комочек. В руках ее кисточка. А по рисунку сына, по небу медленно и своенравно ползет во все стороны острыми лучами большая желтая клякса.
Автор: Владимир Победа.
