Мы с Валеркой сидели на берегу реки. Мимо плыли баржи, одна из которых была гружена песком, другая лесом.
— Интересно, разминутся или нет? – задумчиво сказал Валерка, пожёвывая травинку.
Я удивлённо воззрился на него:
— А почему нет? Река в этом месте широкая. Всегда расходились.
— Там отмель начинается, метрах в трёх от левой баржи.
— А ты откуда знаешь? С отцом на ту сторону плавал?
— Нет, вижу.
Я прищурился, усмехнувшись, и тут тоже увидел её. Река. Она была словно в разрезе. Я видел толщу воды, с плавающими в холодной глубине рыбами, так, как если бы стоял у стены громадного стеклянного аквариума. Внизу река была совсем тёмной, почти чёрной, солнечный свет не проникал туда, но мои глаза различали каждый камушек, каждую корягу на её дне. Вода становилась всё светлее по мере приближения к поверхности, и на самом верху была прозрачной, прогретой солнцем, я ощутил её тепло. Дни стояли жаркие, несмотря на середину сентября.
Справа я увидел водоворот, могучая воронка поднималась от самого дна, засасывая в себя ветки, мусор и мелких рыбёшек. Крупные рыбы оплывали водную круговерть, огибая её, и не попадаясь в поток. Песчаная коса, невидимая сверху, и покрытая водой на глубину около двух метров, тянулась от противоположного берега к центру реки. Дно левой баржи прошло буквально в тройке метров от неё, едва не задев.
— Разминулись, — так же спокойно ответил я Валерке.
Мы переглянулись, и в его глазах я увидел на миг блеснувший голубой огонёк, словно на секунду зрачки его стали вдруг прозрачно-синими кусочками льда. Мы улыбнулись друг другу, и , не сговариваясь, встали и направились по домам.
***
Мать только что вернулась со смены и чистила на кухне картошку, отец снова был в рейсе.
— Вернулся? – спросила мама, — Как погуляли?
— Да нормально, — ответил я, — На берегу сидели с Валеркой.
— Уроки сделал?
— Ага, — сказал я, хотя у меня оставалось ещё задание по математике, учительница задала нам повторить таблицу умножения на восемь и девять. После летних каникул все её забыли.
Мать посмотрела на меня, прищурив глаза:
— Точно?
— Точно.
— Что по математике задали?
— Таблицу на восемь и девять.
— Ну, давай, рассказывай, а я пока картошку порежу.
Я нахмурился и уставился на стену, таблицу я, естественно, не помнил. И в тот же миг я вдруг ясно увидел на стене, словно нарочно написанную кем-то для меня, таблицу умножения. Цифры светились на фоне стареньких голубых обоев в полоску, и чуть мерцали.
Я уставился на них, и вдруг ощутил, что всё идёт нормально, что в этом нет ничего удивительного, что всё так и должно быть. Я спокойно вздохнул, и, глядя на цифры, принялся рассказывать матери таблицу на восемь. Пока я рассказывал, она странно на меня смотрела, следя за моими глазами, то косясь на стену, то вновь на меня.
— Не понимаю, — сказала она, наконец, — Ты словно по-написанному читаешь!
— С чего это? – притворно возмутился я, — Я учил!
Мать снова покосилась на стену, и велела мне сесть перед ней на табурет и рассказать ещё раз.
Я вздохнул, присел, и тут же светящиеся цифры переместились уже на кафель возле плиты. Мать внимательно следила за мной и слушала, как я рассказываю, а сама в это время резала, не глядя, картофель. Вдруг она вскрикнула и уронила н о ж.
— Ты чего, мам? – подскочил я.
— Да, вот, по р е з алась, — морщась, ответила мать, доставая из аптечки на стене бинт, — Да это ничего, заживёт, просто как работать теперь, нам же нельзя с такими руками в операционную. Эх-х-х…
— Ну, вот , мам, — с укором сказал я, — Надо было верить мне, а то не смотрела, что делаешь, вот и результат.
— Шибко умный, гляди-ка, — отрезала мать, — Помоги лучше, вот, бинт завязать.
Я подошёл к матери и взял её ладонь в свою. Внезапно под бинтом я чётко увидел ра ну. Порез был большим, через всю ладонь шла неглубокая, но длинная полоса. Я смотрел на неё, и видел, как там, под кожей, в крошечных, повреждённых сосудах, крутятся клетки к р о в и, круглые, похожие на пуговицы эритроциты, белые, словно сахар, шарики лейкоцитов, желтоватые, тягучие нити фибрина, которые подобно щупальцам переплетаются друг с другом, цепляясь, образуя сеточку, стараются залатать скорее повреждение. Я прикрыл глаза, провёл по маминой ладони.
— Что ты делаешь, Гена? – уставилась на меня непонимающе мать, — Завяжи бинт, пожалуйста. У меня к р о в ь идёт.
Я ничего не ответил, лишь молча, медленно положил свою ладонь поверх её, и посмотрел матери в глаза. Она сидела, не говоря ни слова. Я смотрел на её лицо, а видел по р е з на руке, то, как он затягивается, слой за слоем. Как уходят обратно в сосуды красные и белые тельца, как молниеносно крепкие тонкие нити латают рану, склеивая её ровные края, как клетки кожи пластами покрывают друг друга, ложась ровным слоем.
— Горячо! – мать вдруг отдёрнула ладонь и принялась разматывать бинт.
Когда она закончила, то в немом изумлении уставилась на меня.
— Что это? – произнесла она дрожащим голосом, кивая на бледно-розовую тонкую ниточку, пересекающую её ладонь поперёк.
Я пожал плечами:
— Шрам.
— Я вижу, что шрам. Как это вышло? Это что, ты сделал?
Мать смотрела на меня во все глаза.
— Это ты сделал? – вновь повторила она свой вопрос.
— Ну, я, а что такого, — небрежно кивнул я, а после развернулся и пошёл к себе. Нужно было ещё собрать портфель на завтра.
***
Через стену я слышал, как мать поспешно набирает отца. Потом нажимает отбой. Немного подумав, замешкавшись, вновь набирает другой номер. Это тётилюбин, мамы Валерки.
— Люба? – дрожащим голосом говорит мама, — Это ты? Привет. Как ваши дела? Как Валера? Что делает? А-а, уроки, ага. Слушай, а с ним ничего странного не происходит? Да, да. Я сейчас руку порезала и тут такое…
Голос матери переходит на шёпот, я не вслушиваюсь, но почему-то слышу отчётливо, что говорит она, и что отвечает ей тётя Люба.
— Вера, я не знаю, что и сказать, но у нас сегодня тоже что-то неладное творится. Валерка как пришёл с улицы-то, сел за уроки, а тут гроза как раз, ветер, во дворе провод оборвало, мы без света остались. Я в службу позвонила, сказали сейчас приедут, к проводу не подходить ни в коем случае. И тут Валерка из комнаты вышел, спрашивает, мол, почему света нет. Я ему объясняю, что провода, значит, оборвало, вон в окно сам погляди. А он хмыкнул, говорит, да нет же, есть у нас свет, ты пробки не проверяла? Подошёл к рубильнику, нажал, свет загорелся в квартире. Вера, ты понимаешь? Во всём доме света нет, а у нас в квартире есть! Что это?
Моя мама молча опускается на табуретку, и зажимает рот рукой, потом тихо говорит в трубку:
— Люба, нам увидеться надо. Ага. Давай завтра после работы. Да, в шесть. Пока.
продолжение следует…
Ваша Елена Воздвиженская
