— Господи, Боже мой, сил моих больше нету! Помоги мне! Как же я устала…
Руки нещадно ныли под грузом тяжелых пакетов. Ещё и лифт этот… Лена поднималась на пятый этаж пешком. Там, на больничной койке, в кардиологии её ждала свекровь. Она была уверена, что ждала… И она подскакивала с утра, ни свет ни заря и приготовив чего повкуснее, неслась через весь город к ней, к Надежде Петровне…
— В палату-то, небось опять не пустят, а старушке ходить тяжело… Придётся снова медсестре в карман совать… А чего тут поделаешь, хоть и денег с гулькин нос уже, до получки б дожить,- Лена усмехнулась своим совсем не весёлым мыслям,- удивительное дело! Веть не мать она ей даже…
Она вспомнила день, когда они с Сашкой предстали перед родителями, довольные, счастливые, с объявлением, что решили пожениться… Мама тогда недовольно скривилась, на лице было просто написано всё, что она об этом думала. Нашла, мол, голытьбу… Можно бы и получше партию выбрать… Ничего… Смирилась… И давно радостно откликается на Сашкино «мама»…
А вот Надежда Петровна, та наоборот, расплылась в довольной улыбке, и распахнув навстречу натруженные руки, обняла, прижала к себе…
— Ты, теперь дочка мине… Как и родные мои детки, поняла?
А Ленка в ступор будто встала… Не смогла мамой назвать… Думалось, ну какая мама она мне, чужая тётка ведь… Как тогда уперлась лбом, как твердолобый баран, так с места и не сдвинулась. Так и пошло, всё только по имени отчеству, или вообще никак… А ведь было то за что благодарить её, свекруху то… Родная мама не больно бросалась на помощь. Ни с внуками, ни их жизнью не больно то интересуется… Такая уж она… Что тут поделаешь… А Надежда Петровна…
Лена остановилась, чтобы отдышаться между пролётами лестницы. Мысли вернули её в молодость…
Вот она лежит в больнице на «сохранении» с первенцем, с Лёшкой… Тяжело она им тогда ходила… Выглядывает в окно. А она, свекровь-то, несётся прямо под дождём, смешная, сумками машет, увидела её, улыбается, кричит: « Выходи, дочка!» Суёт горячий ещё, свежесваренный супчик из домашней курочки, поешь, мол, «унучку силы надоть, чтоба растить»… А мамка так и не пришла…
А уж когда родился… Радости сколько было… И жалела и помогала сколько могла… И всё с улыбкой. А глаза у неё синие-синие, лучистые… А ведь пережила сколько… В сорок втором, под Сталинградом потеряла всю семью. Вспоминала, что мамино лицо помнит, как сейчас, хотя и маленькая была… Всю свою жизнь помнила она тот страшный грохот и в клубах пыли мамино лицо и красную лужу рядом… Росла по детским домам, родные так и не нашлись… Всю жизнь в трудах, да заботах. Никогда не жаловалась… А когда деда её парализовало, нянчилась с ним, как с младенцем, ни разу не упрекнула, не сказала слова худого… А ведь всякое было… И попивал свёкр и по пьяни руку поднимал на неё, и зарплату до дома не доносил по молодости… Не каждый так-то сможет… Ушёл он рано, в шестьдесят лет. А она, пережив его на двадцать с лишком лет, ничего, держалась до последнего времени молодцом. И несмотря на почтенные годы сохранила легкую походку, в свои восемьдесят читает без очков. А какие пироги печёт для взрослых уже внуков…
А тут вдруг все в одно мгновение рухнуло. С утра за молочком сбегала к соседке, бельишко во дворе развесила, собралась пол подтереть, да вдруг, неожиданно перехватило дыхание, а под левую лопатку будто ножом резанули, невыносимая боль кипятком разлилась по всей грудной клетке, перед глазами замелькали тысячи искр и она, хватаясь за чисто выбеленную стенку, свалилась прямо на пол. Там ее Лена и обнаружила. Вызвала быстро скорую, и с тяжестью на сердце стала ждать. Боялась, что не успеют, но нет, и успели, и до больницы довезли… Теперь вот уж и из реанимации в палату перевели…
Лена вздохнула : «Попробую медичкам хоть сотку сунуть, может все же минут на пять хоть пустят». Хотелось её увидеть, и чтобы она увидела её, поняла, что не брошена, что за неё волнуются и хотят, чтобы поправилась поскорей.
У входа в отделение сидела дежурная медсестра.
— Здравствуйте.
Та кивнула в ответ: « Кого Вам?»
— Морозову…
Она сразу как-то отпрянула и, опустив глаза произнесла: « Так Вы не знаете? Померла же она, утром ещё»…
— Как…,- слёзы брызнули из глаз женщины,– не может быть, перевели же, лучше же…
— Примите соболезнования…
Лена не чуя под собой ног, осела на лавку.
— Может воды, иль корвалольчика?
— Как же так то…
— Держитесь… Да, тут такое дело… Вам же теперь похороны надо,– она замялась и набрав воздуха, продолжила,– у нас при больнице агент есть хороший,может заняться всем. Вам же, наверное сейчас не до этого… Вам же сейчас другие похоронные агентства звонить будут, только имейте в виду, у них услуги дороже, а по качеству хуже, а у нас мужчина деликатный, опытный, сделает все как надо, да и по цене… Там и аксессуары качественные, и катафалк…
Лена смотрела на тётку и ничего не понимала. Боль разлилась по груди, не давая дышать…
— Как же так, ведь она же… Ведь я же… Она мне же как мама была… А я… Я её так мамой и не назвала ни разу… И она разревелась в голос…
Не успела она доехать до дома, как раздался звонок. Звонил расхваленный в больнице похоронный агент.
— Вам надо подъехать подобрать необходимые вещи…
— Да какие вещи, у неё узелок давным давно приготовлен.
— Тогда подвезите в морг…
— Хорошо.
В морге, навстречу ей с мужем вышел работник. Хмуро спросил : « Кому?»
— Морозовой.
— Имя, отчество.
— Надежде Петровне…
Тот сверился с записями и удивлённо поднял на них глаза: « Такой нет»…
— Как это?
— Сегодня поступила Морозова Галина Васильевна… А вашей нет…
— Господи… Неужели перепутали?…
Взлетели на пятый этаж, будто на крыльях неслись. На посту сидела уже другая медичка.
Запыхавшимся голосом Саша выкрикнул: « Мы это… К Морозовой Надежде Петровне»…
Медсестра подняла на нее пустые глаза и бесстрастно произнесла: «Ожидайте, сейчас позову».
Через минуту, медленным шагом, пошатываясь, им навстречу вышла она… Живая… Не совсем здоровая, но живая и как всегда, улыбающаяся!
Сашка и Лена переглянулись. С души упал тяжёлый, давящий груз.
— Слава Богу! Живая!
Лена бросилась навстречу свекрови, обняла её хрупкие старческие плечи. Гладила её, целовала в макушку, прикрытую белым ситцевым платочком… А потом впервые выговорила то, что не могла произнести вслух всю жизнь: «Как же я рада тебя видеть, МАМА»…
— Дык и я радыя, дочечка…
