Яков Павлович когда-то был хорошим хирургом, и его знал весь город. Пойдет Яков Павлович в магазин батон купить к чаю, встретит по пути бывших пациентов и знакомых из больницы. Они ему:
— Здравствуйте, Яков Павлович! Как здоровье ваше?
А он им в ответ:
— Здравствуйте, дорогие! Не жалуюсь!
Поговорят они немного прямо на тротуаре, отойдя в сторонку, чтобы пешеходам не мешать. На прощание пожмут Якову Павловичу руку. Он шляпу снимет и поклонится слегка.
Одевался Яков Павлович скромно, но с большим вкусом: твидовое пальто на тканевой подкладке для осени и на пуху для зимы, шляпы шерстяные и фетровые, перчатки, свитера кашемировые, рубашки и костюмы, обязательно шарф или галстук.
Каждый вечер садился бывший хирург на табуреточку возле входной двери и чистил щеткой свои ботинки, выставленные на коврике в ряд. Всегда от него пахло чистотой: стиральным порошком, одеколоном и мятной зубной пастой. Ногти он привык чистить специальной пилочкой и делал это с охотой, после каких-нибудь работ вроде чистки картофеля или прополки цветов.
Яков Павлович был любимцем всех своих соседей: с утра в подъезде полы подметет до блеска и от пыли проветрит, чай облепиховый заварит и всех угощает для иммунитета. Бабушки про него шутили:
— Всем хорош жених, только квартира у него нехорошая, тринадцатая. Несчастливое это число, не повезло бедняжке. Так и будет одиночкой.
Якова Павловича его семейное положение нисколько не смущало. Он прекрасно понимал свою бывшую жену, которая ушла от него десять лет назад.
— Совсем тебя не вижу дома, живешь на работе. Она одна у тебя на уме, — сказала жена Якова Павловича перед тем, как уйти навсегда. — Я еще молодая женщина, Яша. Мне всего сорок шесть лет. Может, встречу еще свое счастье, деток рожу.
***
Детей Яков Павлович очень хотел, как и жена. Но решительно ничего не делал для того, чтобы они у него появились. В редкие дни, часы дома, он предпочитал высыпаться или читать что-нибудь по работе. Мог посреди ночи после телефонного звонка выскользнуть из цепких и теплых рук жены, быстро собраться, взять чемодан и уйти спасать очередную жизнь. На обвинения жены, что Яков Павлович не уделяет ей должного внимания, отвечал всегда одинаково:
— Фрося, я же не по своей воле на работе много времени провожу. Я долг свой исполняю, жизни спасаю.
— А супружеский долг кто исполнять будет? — смеялась грустно жена. — Чужие жизни спасаешь ценой своей и моей.
Он никогда не думал серьезно про угрозы жены уйти и развестись. Думал, угрозы вызваны обидой и скоро пройдут сами по себе, рассосутся, как ловко наложенный шовчик.
Но Яков Павлович ошибся. И однажды проснулся в тихой квартире с пустыми полками в шкафах.
Все знакомые из больницы жалели Якова Павловича. У многих из них ситуация в семье складывалась похожим образом: жены и мужья либо жаловались на недостаток внимания и любви, либо перестали жаловаться и разорвали брак. Соседки же были на стороне жены Якова Павловича. Они много раз были свидетелями ее горьких слез и одиночества.
За десять лет отношение их к разведенному хирургу несколько смягчилось. По его заботе о внутридомовой собственности и примыкающих к дому участках, бабушки поняли, что ничто человеческое не чуждо Якову Павловичу. Что он умеет заботиться, ухаживать и любить, когда на все перечисленные действия у него есть время.
***
С выходом на пенсию времени стало много. Поначалу Яков Павлович страдал от скуки. Просыпался спозаранку, умывался, одевался, делал легкую гимнастику для суставов, собирал завтрак. После двух-трех часов утреннего чтения, выходил прогуляться до ближайшего парка или магазина. После возвращения готовил обед. И с ужасом замечал, что стрелки часов показывают одиннадцать дня. Что делать оставшееся время до вечернего сна, он и представить не мог. Пришлось изобретать себе занятия.
Сначала была уборка в подъезде. Комки засохшей грязи на лестнице и пыльные стекла нервировали Якова Павловича каждый раз, когда он их замечал. Он привык к стерильности операционной и никак не мог смириться с нестерильностью окружающего мира. Потом его взгляд привлекли дикие заросли лебеды под окнами, и он обратился к бабушкам на скамейке:
— Позвольте узнать, это земля принадлежит кому-то или находится в собственности всего дома?
— Земля общая, — ответила одна из бабушек. — Зачем спрашиваете? Зачем она вам сдалась?
— Да появилась у меня идея клумбу тут сделать.
Бабушки рассмеялись:
— Ой, дорогой наш Яша Павлович! Сколько раз мы тут эти клумбы начинали, не сосчитать. Каждый раз вандалы их разоряют. То трубы копают, то собак выгуливают, то спят тут в горячке алкогольной.
— А мы заборчик сколотим, чтобы не топтали.
Заборчик и правда очень скоро появился. Предприимчивый Яков Павлович раздобыл где-то досок, гвоздей и белоснежной краски. Потом исчезла лишняя растительность. А осенью в импровизированном палисаднике зацвели густым ковром астры. Для особенно одаренных была повешена на заборчик руками бывшего хирурга табличка: «Цветы не рвать и не топтать».
***
Осенью Яков Павлович стал осваивать кулинарное мастерство. Нашел на кухне оставленный женой блокнот с рецептами. Супы, котлеты, салаты, пироги, закрутки — скоро он владел кухонными ножами с таким же мастерством, с каким держал в руке скальпель.
И новогодний стол он накрыл себе сам.
После поздравления президента, традиционного шампанского и салюта, овладела вдруг Яковом Павловичем какая-то незнакомая доселе тоска. Он мрачно жевал селедку под шубой и поглядывал на молчащий телефон. Чего ждал, на что надеялся? Детей не нажил, внуков и подавно.
Жена наверняка уже вышла снова замуж и нянчит сына или дочку. В последний раз они виделись в здании суда:
— Я не хочу с тобой общаться, — сказала ему жена, когда они вышли на улицу. — Не звони мне и не пиши. В моей новой жизни для тебя места нет, как в твоей прежней не было места для меня.
Разве что друзья старые о нем вспомнят.
Так и случилось. Первым позвонил Алексей Геннадьевич, для него — Алешка. Тридцать лет рука об руку работали. Вспомнили разных пациентов и анекдоты больничные, посмеялись. Потом Ниночка, медсестра. Пожелала счастья в новом году и справилась о здоровье. И все, телефон замолчал.
— Понятное дело, все отмечают со своими семьями, — объяснял сам себе наступившую тишину бывший хирург. — Посуду надо убрать, детей уложить, с родственниками пообщаться, песен парочку спеть под гитару. Понимаю.
Яков Павлович вспомнил, как они с женой Фросей раньше отмечали новый год. Всегда набивалась к ним за стол плотная компания из ее подруг и его друзей. Всегда после стопочки начинались песни и танцы. Соседи приходили ругаться на шум и слишком громкий смех, а также беспрерывный топот ног до утра и звон посуды. К утру гости уходили, а они с Фросей с гудящими от выпитого головами молча убирали со стола объедки и ложились спать.
— С новым счастьем! — шептала она, чмокнув его в лоб, погасив лампу.
— С новым счастьем! — улыбался он.
И засыпал, абсолютно счастливый.
***
Когда его жизнь начала рушиться? Теперь у него было много времени, чтобы подумать об этом. Наверное, еще тогда, после выпуска из ординатуры и назначения. Фрося после первой его недели дежурства в хирургии встречала Якова Павловича, Яшу, с работы и вздыхала грустно, закрывая дверь:
— Как же ты вымотался, наверное. Вон какие мешки под глазами и синяки. Вообще не спал?
— Спал часика два. Зимой много с переломами поступают после падений неудачных или аварий.
Наскоро поел и лег отсыпаться. Утром почитал немного, позавтракал с женой. Фрося повела его в кино. Ей понравилось, а он спал и потому ничего не запомнил. Она не обиделась.
Не обиделась и его сну на спектакле, в опере. Не обижалась первые пять лет и жалела мужа. А потом начались разговоры о детях и о любви:
— Хочу сына или дочку. Ты разве не хочешь?
— Хочу, Фросенька.
— Тогда почему мы для этого ничего не делаем?
— Не сейчас. Я устал, Фросенька.
— Ты меня любишь?
— Очень люблю.
Чтобы подкрепить свои слова, Яков Павлович дарил жене цветы, духи и прочие цацки. Все, на что хватало его скромного жалования. Когда жалованье увеличилось, подношения выросли в цене. Но гнев Фроси только укреплялся со временем:
— Яша! Просыпайся! Я надела сорочку, которую ты мне подарил. Шелковую. Смотри! Мне идет?
— Очень, — мямлил он сквозь сон, раскрывая объятия. — Ты красавица. Иди сюда.
Редких моментов близости, по мнению Фроси, не хватало, чтобы появился на свет ребенок. Она высчитывала дни, благоприятные для зачатия, даже завела специальный календарик. По ее настоянию оба супруга посетили всех возможных врачей, чтобы удостовериться в своем здоровье.
— Вы молодые, крепкие, красивые, с анализами хорошими, — говорили им врачи. — Самое время завести ребеночка. А не получается у вас потому, что стараетесь мало.
Фрося услышала совет и стала наступать на супруга с удвоенной силой. Он кое-как справлялся, несмотря на недосып.
***
Через несколько лет Фрося, казалось, смирилась со своей бездетностью. Ей было тридцать два, Яше — сорок шесть. Фрося спрашивала мужа про его отношение к усыновлению. Он согласился. Несколько детских домов посетили они четырнадцать лет назад в поисках своего ребенка и из каждого Фрося уезжала с опухшим от слез лицом:
— Невозможно, — выла она в машине. — Они, эти детки, все такие хорошие, такие несчастные! Как можно выбрать одного? Как? Скажи мне. Это же предательство остальных! Я не могу…
Яков Павлович не очень понимал терзаний жены. По его мнению, осчастливить одного ребенка было все же лучше, чем не осчастливить никого. Но Фросе не перечил. Знал, что для нее тема детей больная.
Он с неприятным удивлением обнаружил также, что у всех друзей уже давно есть дети. Что они ходят в школу и детские сады. Что Фрося оживает в их присутствии и радуется, как своим, а дома будто увядает и старится, становится некрасивой и печальной.
***
Щенка Яков Павлович подарил жене, желая ее немного взбодрить. Фрося взбесилась, увидев подарок:
— Предлагаешь мне собаку воспитывать вместо ребенка?!
— Это чтобы тебе грустно не было.
— Чтобы грустно не было, мне нужен муж нормальный, который будет со мной иногда разговаривать.
— Хочешь поговорить?
— Нет, не хочу.
— Я не понимаю, что мне делать, Фрося, чтобы ты счастлива была! — схватился за голову Яша. — Усыновить ребенка ты не хочешь, своего родить мы не можем. Собаку отвергаешь.
Ссоры участились. Они кричали друг на друга исступленно и безжалостно, пока один не выбегал в бессильной ярости из дома. Яков Павлович обсуждал с коллегами на работе отношения с женой и просил совета. Фрося обсуждала проблемы с соседками и подругами. Никто из советчиков не брал на себя ответственность сообщить паре, что их союз, кажется, подошел к концу и обречен. Яша иногда ловил себя на этой мысли, но отмахивался.
Фрося оказалась более решительной.
Ее отъезд не стал для него ударом или новостью. Все к этому шло. Он не понимал лишь одного: кто виноват в разводе. Даже сейчас, по прошествии десяти лет, он не нашел ответа. И это мучило Якова Павловича.
***
Он надел шерстяную шапку, запахнул пальто, надел теплые варежки — ноябрь в этом году выдался особенно мерзким и промозглым. После прогулки проверил свои астры. Бутоны завяли и покрылись инеем. Поднимаясь на свой этаж, Яков Павлович уловил в воздухе какой-то знакомый аромат. Но разгадал его, только подойдя к дверям квартиры: на коврике стояла в обметенных от снега сапожках Фрося. В руках держала нарядный тортик.
Яков Павлович обрадовался, смутился и не побоялся сообщить о своих чувствах бывшей жене. Она приняла признание с улыбкой:
— Я тоже себя неловко чувствую, Яша. Но желание поговорить пересилило обиду и стыд.
— О чем же будет разговор? — он дважды повернул ключ и пригласил ее войти.
— О всяком.
Через десять минут они сидели на кухне и пили горячий чай. Фрося за десять лет ничуть не изменилась, и даже как будто похорошела. То же самое можно было заключить и о внешности Якова Павловича. Развод явно пошел им на пользу.
— Я вышла замуж. Он вдовец, у него двое сыновей, десять и тринадцать лет. Живем все вместе. Я на работу вышла. Устроилась бухгалтером.
— А я не женился, но преуспел в другом.
— Да, бабушки мне рассказали. Красивый у тебя садик. И в подъезде уютно стало.
— Спасибо, — Яков Павлович поставил на стол чашку. — Фрося, ты счастлива?
— Да, очень. А ты, Яша? Ты счастлив без работы?
— В праздники одиноко. И вопрос один все мучает меня. А так да, счастлив.
— Что за вопрос?
— Не могу понять, кто виноват в том, что мы развелись. Сначала я себя винил, потом тебя. Потом обоих. Как думаешь, кто виноват?
Фрося улыбнулась, положила на его руку свою:
— Виновато несчастливое число. Ты живешь в тринадцатой квартире. Мы жили в тринадцатой квартире. О чем тут еще говорить? Со мной все соседки согласны. Спроси у них.
Они проговорили недолго, с полчаса. Потом Фрося оделась и убежала, оставив в квартире только привычный аромат духов. Яков Павлович помыл чашки, убрал остатки торта в холодильник. Телефон в гостиной разразился звоном. Это был Алеша. Он открыл свою клинику. Предложил Якову Павловичу прийти в гости и, возможно, остаться работать. Скальпель ему не обещают вернуть, но вот травматологом или рентгенологом его с радостью устроят. Правда, ехать далековато.
Положив трубку, бывший хирург подошел к окну. Две молоденькие соседки ковырялись в садике, убирали лишний сухостой. В голове у Якова Павловича сложился вдруг паззл. Он согласится на предложение, будет работать. Продаст эту квартиру и подыщет себе похожую поближе к клинике, чтобы ходить до нее пешком. Квартиру с счастливым номером. И кто знает, возможно, Фрося и соседки были правы.
Возможно, еще не поздно начать жизнь с чистого листа.
—
Автор рассказа: Виктория Морхес
