Татьяна поняла, очень важно выговориться, поделиться наболевшим порой проще с тем, кого встретила случайно, и может быть, потом больше никогда не увидишь. Это она поняла после разговора с Тамарой Ивановной, которая тоже приезжала сюда, навестить свою приятельницу.
Тамара Ивановна ждала автобус на остановке у кладбища, когда подошла женщина лет за пятьдесят. Она видела, женщина из ворот кладбища вышла с опущенной головой, на лице остатки слез и обида. Обида явно читалась на её лице, видимо давно уже на лице не было улыбки.
Тамара Ивановна — женщина в серьезном возрасте, ей семьдесят два года, но вполне энергичная и ухоженная. А вот Татьяна одета небрежно, обувь стоптанная, волосы тоже, как попало торчат. Тамара Ивановна, глядя на неё понимала, видимо не до себя этой женщине, стало её жалко, она заговорила с ней.
— Добрый день, кого навещали? Я вот к приятельнице приезжала, что-то приснилась она мне сегодня, вот и поехала, — располагающе к себе, говорила она.
— Я маму навещала, скоро сорок дней. А я почти каждый день навещаю, не отпускает она меня, мне кажется она меня всегда ждет.
Познакомились, присели на скамейку. Тамара почти ничего больше не спрашивала, а Татьяну, как будто прорвало, она вдруг начала рассказывать о своей жизни незнакомой женщине. Татьяна не могла остановиться, говорила и говорила, а та слушала и кивала головой, ни разу не перебив её. Тамара знала и понимала из своего жизненного опыта и мудрости, что человеку нужно обязательно выговориться, выложить наболевшее, и не важно кому, лишь бы слушали.
Татьяна неспешно рассказывала, и все с подробностями:
— До самого последнего дня мама меня называла просто Танька. Никогда не видела от неё ласки и не слышала ласкового слова. Сложные у нас с ней были отношения, наверное, поэтому у меня сейчас неспокойно на душе. У меня есть еще брат и сестра, но они живут далеко со своими семья, приезжали к матери только в отпуск. Они для неё любимые дети, привезут подарки, расцелуют её, пообщаются и уедут. Я понимаю, что любить на расстоянии легче, для неё они хорошие и примерные. А я всегда рядом, да еще в разводе, сына одна воспитывала, и почему-то всегда я во всем у неё виновата.
У мамы с молодости очень властный характер, мы с детства не имели права ей возражать, также, как и наш отец. Он тоже старался сделать все по её желанию, не имел права возразить, причем должен был быстро и сразу сделать, как было ему сказано. Видимо не выдержал он, и в один момент куда-то уехал. А мать вымещала всё на нас. Больше мы о нем ничего не слышали. Брат с сестрой уехали, я вышла замуж. Но недолго жила с мужем, развелись, и мать меня сыном забрала к себе. Говорила, что нам легче вместе будет жить.
Жертвой своего деспотизма она сделала меня. Я жалела, что приехала к ней жить, но против не могла ничего сделать. Так и жили до самой её смерти. Весь негатив, всё плохое выплескивалось на меня – плохая погода, соседка не то сказала, цены повысили, и даже телепрограммы, которые не нравились ей, пульт мне не доверяла, смотрели, только, что ей нравилось. Она всегда попрекала меня, что сестра и брат живут своими семья, они умные и хорошие, а я не могу устроить свою жизнь, я никчемная. Хотя было несколько мужчин, с которыми я знакомила маму, но она всех отвергала и не дала мне завести ни с кем семью.
Я много работала, потому что нужно жить, растить сына. Внука она любила, и попрекала меня тем, что это она помогает растить сына, если бы не она, то где бы мы с ним теперь были.
А я все время молчала, потом однажды возмутилась, мать сразу схватилась за сердце, вдруг плохо ей стало. Я конечно испугалась, и потом так повторялось постоянно, я со временем поняла, она манипулирует.
С годами характер матери становился все хуже, деспотичней. У неё теперь был козырь — её больное сердце и немощность старческая. Я не могла перечить, а ей каждый год в мой отпуск нужно делать ремонт, работать в огороде, то есть быть всегда рядом с ней. Никогда мы сыном не уезжали в отпуск, всегда с ней. Сын вырос, уехал от нас, живет отдельно, сейчас женат.
Я старалась, поддерживала дом в порядке, себе почти ничего не покупала. Если она увидит на мне новую вещь, скривится и скажет:
— Зачем тебе нужно деньги тратить на всякие тряпки, есть в чем ходить, вот и ходи. Неразумно расходуешь деньги, хотя я покупала на свои. Но со временем приспособилась, показывала ей тогда, когда у неё было хорошее настроение.
Так прожила я с мамой больше двадцати лет, и однажды она мне сказала:
— В этом доме твоего ничего нет, здесь я хозяйка.
Хотя я не претендовала ни на что, я не нашлась, что ответить.
Татьяна волновалась руки её крепко сжаты, а если расцепляла пальцы, руки тряслись. Тамара Ивановна её держала за руки. Уже давно ушел автобус, скоро еще один придет, а они все сидели, Татьяна всё говорила.
— Вы не подумайте, Тамара Ивановна, что я безвольная овечка, нет. В каких-то других ситуациях я за себя могу постоять, например, в магазине, на работе, но вот с матерью становлюсь безвольной. Как я могу ей нагрубить, или не выполнить просьбу – у неё же больное сердце. Хотя ни разу я не вызывала скорую ей по поводу сердца, но вот так она меня убедила. А я уже сама не молодая. Все-таки за пятьдесят, и тоже какие-то болезни появляются, иногда хочется отдохнуть, для себя что-то сделать. А я все время в напряжении, и мне теперь кажется, что моя мать мне мстила за что-то. А за что?
Я жила для неё, пожертвовала личным счастьем, чтобы ей жилось спокойно и хорошо. Была у неё одна черта – очень любила строить планы и строго следила за их исполнением моими руками. Пока приду с работы, дел накопилось, покормлю, посуду вымою, только присяду отдохнуть, а она мне в руки список дел, которые я должна непременно в этот вечер сделать.
Если говорю:
— Потом, устала.
Сразу хватается за сердце, это я её расстраиваю, поджимает губы и смотрит на меня, как на самое большое зло в её жизни. Вот так и жила жизнью матери. Её нет уже почти сорок дней, а я каждый день еду сюда, чувствую, что она ждет. Хорошо, что сейчас на пенсии, есть время. Как от этого избавиться, и когда это пройдет, не знаю.
Татьяна смотрела с надеждой на Тамару Ивановну, надеясь, что она ей подскажет.
— Татьяна, — стала успокаивать она её, — я понимаю, это твой крест, который ты несла почти всю жизнь. Тебе хоть и тяжело было, но ты несла его достойно. Всем в жизни достается свой крест, кому легче, кому тяжелей. Кто-то живет с тираном, у кого-то сын погиб, у кого-то все родные умерли, это тоже их крест. А может быть Бог этим испытанием от тебя какую-то другую беду отводил, более тяжелую? Об этом тоже нужно думать. Мать у тебя умерла, тебе от этого легче стало?
— Нет не легче. Вот и хожу на кладбище почти каждый день. Не знаю, что будет дальше? Я у мамы прощения прошу, за то, что злилась на неё.
— Отпусти из сердца обиду на мать, обида в тебе глубоко сидит. Отпусти, вот посмотришь легче станет. А еще сходи в церковь, с батюшкой поговори, полегчает. Я по себе знаю. Ты думаешь у меня в жизни было все хорошо? Нет, я тоже несу свой крест.
Сидели молча, каждая думала о своем. Потом Татьяна сказала:
— Спасибо, Тамара Ивановна. Спасибо, что выслушали, даже не представляете, мне стало намного легче. Что-то свалилось с меня. Возможно мне нужно было выговориться, а я всё носила в себе двадцать с лишним лет. Простите, что свой груз накопленных обид, я выложила Вам. Вы меня спокойно выслушали, другие бы может и не стали слушать. Вон уже два автобуса ушло, а мы всё говорим, я даже не подумала, что у Вас тоже есть свои дела. Вы потратили свое время на мои проблемы, простите. Видимо очень важно, чтобы тебя кто-то выслушал, видимо так и бывает в жизни.
— Татьяна, не за что. Я рада, хоть чем-то помогла, наверное, здесь у кладбища такое место, которое располагает людей к откровениям и состраданию, — держа за руку её, ответила Тамара Ивановна.
Подошел автобус, они вместе вошли в салон, устроились рядом, и уже улыбались друг другу. Первой вышла Тамара Ивановна, махнула рукой Татьяне, смотревшей в окно, та кивнула и улыбнулась. А Тамара Ивановна со спокойной душой зашагала домой:
— Ну вот и улыбается Татьяна. Теперь у неё будет всё хорошо.
