Бабушка насыпала в банки соду и мыла горячей водой. Потом чистые и блестящие ставили стерилизовать.
Лидочка в это время отрезала кончики огурцов. Было время заготовок. Она любила эту суету, когда на летней кухне пар коромыслом, пахнет укропом, чесноком, лавровым листом, и уксусом.
— Бабушка, а зачем ты каждый год закатываешь столько банок? В магазине же можно купить, — спросила Лидочка, отрезая последний хвостик.
Бабушкина кладовка, это было произведение домохозяйского искусства. Чего там только не было: маленькие баночки с малиновым, земляничным, вишневым, яблочным, сливовым вареньем, баночки побольше с лечо, баклажанной и кабачковой икрой, маринованные помидоры с луком, маринованное ассорти из огурцов, перца, помидоров, маринованные грибы, солянка, и большая деревянная бочка с квашеной капустой. Бабушка не жалела ни сил, ни времени на все эти заготовки, так как знала как плохо, когда в доме есть нечего.
— Ох, внученька, сейчас-то, конечно, всё в магазине купить можно. Но я привыкла надеяться только на себя, а не на магазин, — отвечала бабушка, ставя стерилизовать очередную банку. Она присела на табуретку, вытерла мокрые руки о фартук, и продолжила. – Когда война-то началась я была маленькая . Чуть поменьше тебя. Помню бабушка пошла в магазин, приходит и плачет. Я у неё спрашиваю кто её обидел. А она гладит меня по голове, мотает головой, говорит, что всё хорошо, а сама всё равно плачет.
Это потом я услышала как они с мамой на кухне разговаривали.
— Тонечка, как же жить-то теперь будем? В магазине даже соли и спичек нет.
— Мама, не паникуйте раньше времени. Сегодня нет, завтра будут.
— Сашеньку на войну забрали. Господи, хоть бы всё обошлось. Хоть бы он вернулся живым.
— Да прекратите вы, — закричала мама и выбежала из кухни. Она бросилась на кровать и начала плакать. Плакала так, как я, когда мне бывало страшно.
А я стояла в дверях комнаты и не знала что делать, поэтому то же начала плакать. Мама это услышала, встала, подозвала к себе и посадила на колени.
— Всё будет хорошо, всё обязательно будет хорошо. Мы справимся, мы со всем справимся. Да, моя хорошая? — и она прижала меня к себе так сильно, что мне стало трудно дышать. Я слышала, как колотится её сердце. Маме было очень страшно, но она не хотела, чтобы я это знала.
А потом были долгие годы войны. Ох, Лидочка, не дай Бог кому-нибудь пережить ужас голода. Когда ты готова грызть кусок деревяшки, лишь бы унять это навязчивое желание что-нибудь закинуть в желудок, чтобы он перестал урчать.
Мама где-то раздобыла пакет муки, брикет свиного жира, и три луковицы. Господи, я до сих пор помню этот аппетитный запах жареного лука, которым она заправляла кулеш. Мне казалось, что нет ничего вкуснее на свете этой жидкой похлебки.
— Вот бы ещё мяса сюда, — грустно улыбаясь говорила мама, глядя как я вычищаю пальцем миску.
— Иван Захарыч из пятой квартиры сказал, что голуби ничем не хуже курятины, — тихо проговорила бабушка.
— Мама, — шикнула на неё мама.
А на следующий день у нас кулеш был с мясом.
Когда война кончилась мы уже жили в деревне. Бабушка умерла, а мы с мамой эвакуировались. Нас приютила к себе одна старушка, которую я потом и стала звать бабушкой. У неё дочка с внуками под бомбежкой погибли, сын в первые дни войны тоже пропал. Вот мы для неё и стали светом в окошке.
Когда в деревню приехали, то там с едой повеселее было. В погребе у бабы Нюры картошка была, а в сарае коза Манька. С неё хоть и было два стакана молока, но нам хватало. А после войны так и вообще хорошо стало. Кур завели, и ещё одну козу.
Мама в колхоз пошла работать, а мы с бабой Нюрой на хозяйстве. В лес с ней ходили по грибы, да по ягоды.
А папка погиб, да. Пол года до победы оставалось.
Так, ну что это я. Заболталась тут совсем с тобой, — спохватилась бабушка, вытирая увлажнившиеся глаза фартуком.
Она начала раскладывать по банкам веточки укропа, лавровый лист, горошинки перца. А Лидочка плотно укладывала огурцы.
Через час бабушка заматывала банки с закатанными огурцами старым одеялом и говорила:
— Вот так. Зима придёт, всё подберет.
