Давняя это история. Мы раньше жили в Воркуте, и отец мой прежде работал шахтёром. Когда же мне исполнилось пять лет, мы по рекомендации знакомых семьёй переехали в Курскую область и поселились в деревне. Место здесь и вправду было хорошее, но вскоре наша радость была омрачена cмepтью мамы, и мы с отцом остались жить вдвоём.
В шесть я ещё только готовился к школе, а мой папа постоянно пропадал на тяжёлой работе, поэтому в его отсутствие я был заперт и должен был один оставаться в доме. Друзей у меня было мало, а когда оставался один, я рисовал и читал книги, которые остались от прежних хозяев в большом изобилии. Телевизором обзавестись мы ещё не успели.
Не смотря на все эти трудности, я придумал себе развлечение. Изнутри дома по закреплённой лестнице забирался на чердак через узкую дверцу, играл там со всякой рухлядью, а когда надоедало, подбирался к выходу на крышу и выглядывал из него. Внизу было видно наш сад, дорогу и небольшой луг, где паслись коровы и козы. Я смотрел из щели в чердачной дверце, как проходят люди, а иногда пищал и передразнивал каких-нибудь сплетниц, шумевших на улице.
Оттуда я видел всех, а меня не видел никто. Мне это безумно нравилось, и это был мой секрет. Потом вечером делился своими приключениями со своим самым близким другом Мишкой Кичигиным. Сейчас смешно вспоминать, что мы вытворяли в деревне, когда я не был заперт — то забьём опавшими яблоками все соседские почтовые ящики, то катались верхом на добродушной дворняге соседа деда Мити, которая была ростом с телёнка, даром что собака… Ходили с другими ребятами на рыбалку и за грибами.
С отцом у меня были отношения какие-то неопределённые. После того, как овдовел, он замкнулся в себе и держал меня как бы на расстоянии. Нашу недавнюю семейную трагедию я пережил немного легче, так как моим воспитанием до переезда в основном занималась бабушка, а мои родители очень много работали. Бабушка часто говорила, что я внешне очень похож на маму, и, возможно, причина отчасти была в этом. Отцовское отношение ко мне иногда проявлялось в совместном труде по хозяйству и приёме пищи за столом вместе. Папа был со мной немногословен, но шалостей не прощал и частенько наказывал. Трудно было назвать такую жизнь хорошей. Только Мишке я мог рассказать о своих бедах и переживаниях.
Однажды я очередной раз был оставлен дома в одиночестве, и с тоской наблюдал в окне, как ребята в резиновых сапогах веселятся вокруг лужи и бьют по ней палками. Вода плещет, а они смеются и обрызгивают друг друга мокрой грязью… Я грыз яблоко в маленьком облупившемся оконном проёме и слышал отвратительные, уже заезженные песни, раздающиеся из динамика радио. Книги мне тоже опротивели уже до тошноты и захотелось плакать от тоски и заброшенности. «Мииишкааааа!» — позвал я в форточку.
Мишка, весь счастливый и грязный подбежал к окошку и спросил, зачем его зову, а я объяснил. Хохоча, он отбежал обратно к луже и звонко закричал: «Не слабо ли тебе к нам через чердак спуститься? Или трусишь?»
Не знаю, что тогда мной руководило — обида на товарища или ужаленная гордость, а может, чувство полного отчаяния, но случилось следующее. Как ракета, я взобрался на чердак, высунулся в дверцу, полностью распахнув её и вылез на свежий воздух. Я, скрипя ботинками и руками по сырой поверхности кровли, пополз к своей свободе вдоль крыши, но вдруг увидел, как к калитке подходит мой папа… Первая мысль была о том, что теперь у меня будут большие неприятности; и я замер в ожидании, что сейчас он закричит, станет бранить меня, возьмёт ремень… Однако мой бедный родитель, открывая калитку, поднял голову, замер и побледнел.
Я смотрел на него в ожидании чего-то ужасного, а он на меня, и, окаменев, молчал. Мальчишки, увидев, к чему идёт дело, отошли куда-то прочь, оставив меня наедине с этой неприятной ситуацией. Мне нужно было добраться до угла крыши, где находилась лестница вниз, но я замер как раз над кирпичами, аккуратно сложенными внизу, из которых мы собирались что-то пристроить. Я несколько секунд не знал, что делать, и затем переставил ногу дальше, попав на углубление с водой. Ботинок скользнул, а я от страха растерялся и сорвался вниз.
Упал я мгновенно, прямо на эти разложенные кирпичи — спиной и на несколько минут забыл, как дышать. Рот мой наполнился кровью, а тело пронзила такая боль, как будто у меня расплющило со всех сторон. Ничего не понимая, что происходит, я оказался на руках у своего отца, который крича, бежал и нёс меня куда-то по улице. В голове и глазах темнело, потом я увидел врача, который осматривал меня и делал заключение. К счастью, я отделался только ушибами и синяками, а кровь во рту была лишь оттого, что при падении я прикусил себе язык.
Потом нас привезли домой, и папа долго плакал, не выпуская меня из рук. Мне было тоже очень горько и одновременно радостно, что он наконец вспомнил обо мне, поэтому мы плакали вместе. После этого случая он стал намного мягче ко мне относится. А через месяц к нам насовсем переехала моя бабушка и помогала по хозяйству. Жить стало намного веселее и легче.
Когда бабуля вскользь упоминала о моём падении с крыши, она повторяла: «Не иначе как Ангел-хранитель тебя спас, деточка…», а отец опускал глаза и выходил в другую комнату. Я не знал, как должен был выглядеть Ангел-хранитель, ведь в то время мы были далеки от религии и церкви, но думал о том, что он обязательно должен быть у всех детей, ведь кто иначе защитит их, пока родители заняты важными делами?
Автор: viktoriya.safonova
