Чайный магазинчик с вывеской в виде дракончика Анна нашла случайно. В последнее время много бродила по городу, будто искала чего-то, куталась в пальто и толстый, длинный шарф, много пила кофе, пыталась согреть им холодную пустоту внутри. Однажды нырнула в переулок, будто потянуло что-то, и вдруг ‒ дракончик. Обвивает чешуйчатым телом чашку, над чашкой дымок. Вывеска покачивается, поскрипывает, подмигивает золотым глазом: зайдешь?
Зашла.
Внутри оказалось тепло, особенно после промозглой осенней улицы. Множество пуфиков, подушек, какие-то диковинные, явно восточного вида лампы покачиваются под потолком, сияют теплым золотом. Одуряющий, восхитительный аромат чая и кофе закружил голову. Аня растерянно постояла, не зная, что делать и куда идти, но тут вышел хозяин. Он сам был похож на дракончика на вывеске. Сухонький, белобородый, с внимательными глазами, мудрыми и немножко лукавыми. Улыбнулся:
‒ Проходите, голубушка.
И так тепло, так искренне прозвучало у него это старинное, нежное слово!
‒ Садитесь, будем пить чай. Вы замерзли, я вижу. Давайте согреемся и поговорим.
И Аня шагнула ему навстречу, будто ребенок, со странной даже для себя самой доверчивостью.
Устроились за низким столиком, закутались в теплый золотой свет, Ане принесли плед, налили чая… И Аня вздрогнула. В шоке подняла глаза от чашки.
‒ Что такое, голубушка?
‒ Этот чай… ‒ Голос задрожал. ‒ Я такой же пила в детстве. Бабушка готовила. Когда ещё не…
‒ Когда ещё не?..
‒ Деменция, ‒ улыбнулась она так, словно была в этом виновата. ‒ Я тогда маленькая была, когда её совсем свалило Альцгеймером. Лет двенадцать, одиннадцать. Так скучала по ней…
‒ Скучали? Её положили в больницу?
Старик смотрел на нее мудрыми глазами старого дракона и улыбался так, словно знал ответы на все вопросы. Внутри заворочалась, казалось бы, давно забытая горечь.
‒ Нет. Дома ухаживали… Я ухаживала.
Ещё один глоток чая ‒ в груди что-то задрожало сладко и больно одновременно. Как давно она не пила такой чай. Как давно она не говорила… Не говорила так, чтобы её слушали.
Старик смотрел на неё мудрыми глазами. И выглядел так, словно любил слушать истории.
* * *
Тяжелое было время: мама много работала, чтобы им было на что жить, а уход за бабушкой лег на плечи Ани. У нее до сих пор холодок бежал по коже, когда вспоминала.
Конечно, родной человек, конечно, бабушка не виновата ни в чем, но как же это было тяжело! Переворачивать непослушное тело по часам, кормить с ложечки, терпеливо слушать, как бабушка плачет, что хочет домой ‒ в деревню, которой давно уже нет на свете.
Тогда Аня постепенно осталась без школьных подруг. Когда девчонки убегали гулять, на кружки́, в гости ‒ она шла к бабушке, потому что её нужно кормить вовремя. Какая уж тут дружба, если отпали даже прогулки под ярким осенним небом, под первым снегопадом, в сладком аромате цветущих яблонь… Вместо всего этого у Ани были бабушкины пролежни, размазанная по подбородку каша и невнятное, бессмысленное бормотание когда-то родного и любимого человека.
С тех пор Аня, а позже Анна до смерти боялась когда-нибудь стать таким непосильным грузом на шее у своих детей.
Будут же у нее когда-нибудь дети, да? Когда была подростком ‒ казалось, что никто и никогда не полюбит ее ‒ такую. Бесхитростно, бедно одетую, вечно уставшую, тихую, не умеющую толком общаться. Все девочки вокруг были и красивее, и веселее, и ярче ‒ какой смысл мальчикам обращать внимание на невзрачную Аню?
В таких ситуациях обычно говорят, что любят не за душу, а за доброе сердце и живой ум. Что ж, сердце у нее может и доброе, а ум… Чтобы его развивать, читать книжки, чем-то увлекаться ‒ нужно время. И деньги бы тоже не помешали.
Где найти время на увлечения, когда с утра до ночи или в школе, или учишь уроки (прерываясь то и дело, чтобы сделать что-то для бабушки), или батрачишь по хозяйству, или помогаешь матери?
Денег постоянно, мучительно не хватало, мама по вечерам шила на швейной машинке простенькие, но симпатичные платьица, кепки, кофты, штаны ‒ что попросят. Аня помогала тут и там: подшить, обметать, поработать живым манекеном.
Сейчас ей казалось: она до сих пор такой живой манекен. Стоит, вокруг ходит портной, слишком уставший и сосредоточенный, чтобы замечать, что она тоже живой человек. Подними руку, держи прямо, не двигайся, терпи, это не больно. Со временем и правда становилось не больно. Тело будто понимало: если ты подаешь сигналы о боли, а на них не реагируют ‒ значит, и сигналы подавать бессмысленно.
Может и сейчас в ней на самом деле тысячи иголок, а она просто привыкла так стоять, не двигаясь, пустыми, уставшими глазами глядя в стену, и не замечает?..
После школы Аня пошла в педагогический. Если честно, то просто не хватило знаний, училась она с тройки на четверку. Учителя вздыхали: мол, задатки у вас прекрасные, вы могли бы быть круглой отличницей, ну что же вы… Аня тоже вздыхала и опускала глаза, мучительно стыдясь. Ведь не может же быть так, чтобы только ей было тяжело, верно? Другим наверняка тоже несладко. Но они все-таки справляются, а она нет. Выходит, это с ней что-то не так?
В общем, педагогический. Там сделалось полегче: учиться Ане нравилось. Переехала в общежитие ‒ отпала необходимость помогать матери по хозяйству (только на выходные приезжала и тут же принималась убираться, готовить, чтобы мама отдохнула), стала подрабатывать, чтобы не висеть у неё на шее обузой. Подрабатывала всё тем же ‒ шила. Хорошо получалось.
Так появились первые подружки. «Слушай, а сделай мне платье!» ‒ а там и первая примерка, и вторая, а там и чай с конфетами, а там и первые совместные прогулки. Как Аня радовалась! Каждой подружке в рот заглядывала, словно пыталась компенсировать все то, что не получила в школе.
Счастливое было время. Юность, даже бедная, даже тяжелая ‒ всегда счастливая. Гуляли вместе по ветренному осеннему городу, часто смеялись. Аня тогда даже стала сочинять стихи! Начинала в детстве, но забросила, когда заболела бабушка ‒ не до того было. А тут вновь нахлынуло, захватило горячим потоком. И хорошо получалось! Преподаватели хвалили, говорили: весьма изящные отсылки к поэзии прошлого, проникнуты большим и трепетным чувством, вы молодец, Анна, не забрасывайте, прошу вас…
Ещё она тогда увлеклась рисованием. Городские пейзажи, портреты подруг. Акварелью ‒ нежные, легкие, полупрозрачные. Сама видела, что выходит не очень-то, но ей просто нравилось это чувство: минуту назад на бумаге ничего не было ‒ пара мазков ‒ и вот уже очерчен какой-то силуэт, легкий набросок.
Ещё Анне нравилось учиться. Предметы искренне казались ей интересными, и она с удовольствием делала доклады, даже если приходилось сидеть до ночи в библиотеках. Другие закатывали глаза, когда преподаватели начинали вещать о высоком звании педагога, но Аня слушала, раскрыв рот. А в чем они не правы, в конце концов? Ведь учитель ‒ это и правда очень важно!
Позже Аня мрачно шутила: я так много смотрела всем в рот, что впору становиться не учительницей, а дантистом. Подружки, педагоги… Сейчас она только криво и грустно улыбалась, вспоминая о них.
Окончила институт ‒ и подружки тут же отсеялись. Кто-то ‒ просто потому, что так всегда происходит, когда заканчивается этап жизни. Другие… Однажды на встрече выпускников Аня случайно услышала, как выпившие «подруги» смеялись, не зная, что и она сюда пришла:
‒ Ой, а помните, была у нас такая… Ну, как её? Такая замухрышка, невзрачная…
‒ Да-да, помню! Преподам в рот смотрела…
‒ Честно: еле терпела её.
‒ Но платья шила красивые, и списать давала.
Аня тогда ничего не сказала, просто ушла с таким чувством, будто всё нутро, всё теплое, нежное, трепетное, что в ней только было, сковало льдом намертво. Половину ночи проплакала, вторую половину бессильно злилась, сквозь всхлипы яростно рвала все портреты, всё, что рисовала так называемым подругам, и стихи до кучи. Словно хотела навсегда вышвырнуть из жизни память о счастье, раз оно оказалось обманом.
Тогда она навсегда поставила крест на женской дружбе. Ерунда это всё. Если и бывает, то разве только у мужчин ‒ вон сколько книг про это написано хороших ‒ да в фильмах. Лучше сосредоточиться на семье.
===========
Сказано ‒ сделано. В университете у Ани и ухажеры появились. Худенькая, тоненькая, восторженная, трудолюбивая, лишнего никогда не попросит, да и одеваться она умела хорошо, от собственной швейной машинки ‒ как тут не поухаживать!
Сейчас Аня ностальгически улыбалась, вспоминая. Приятно было хоть раз в жизни почувствовать себя привлекательной. Но тогда она в собственную привлекательность не верила. Казалось, что ухаживают из жалости, мол, за всеми вокруг ухаживают, так давай я и тебе что-нибудь приятное скажу, до дома провожу, чтобы совсем уж обидно не было.
Теперь понимала, что, кажется, ошиблась. По крайней мере, один из этих ухажеров однажды позвал её замуж.
Если честно, то не так уж Серёжа ей и нравился. Симпатия ‒ да, была, но не как в книгах, которые Аня читала по программе и для себя. Но она сделала себе суровый выговор: такие страсти бывают только в книгах, глупая, а тебе, может быть, больше вообще никто и никогда не предложит! Бери, что дают!
Замужество… Самое обычное, наверное. Замужество как замужество, бывает гораздо хуже. Лучше… Наверное, тоже бывают. Аня особо не видела ‒ подруг-то растеряла. По крайней мере, муж её не бил, это точно. Даже особо не грубил, а первые годы брака водил на свидания и цветы дарил на все праздники, было очень приятно. И комплименты делал. Просто потом потихоньку, постепенно стали словно абсолютно чужие люди, которые зачем-то живут вместе ‒ но параллельно друг другу.
Аня в этом винила себя. Когда родилась дочка (роды ‒ отдельный кошмар, вспоминать больно, она так и сказала мужу в первый же день дома: никаких больше детей, даже не думай!), от тонкой-звонкой Анечки ничего не осталось ‒ появилась тяжеловесная, оплывшая после родов и от сидячей работы Анна. Конечно, какому мужу будет приятно, если жена постоянно пропадает на работе ‒ тяжелой, до самой ночи, да ещё и плохо оплачиваемой?
Аня работала в школе учительницей литературы и русского языка. Работу обожала безумно. Ради этих детей, ради их горящих интересом глаз ‒ на неё в жизни так никто не смотрел! ‒ хотелось вставать по утрам, готовиться к каждому уроку, подбирать материал, чтобы было интересно, заниматься с отстающими. Аня каждый Новый год благодарила судьбу за то, что подарила ей такую чудесную работу, таких чудесных детей.
Но все же было тяжело. Бумаги, бумаги, бумаги, еще раз бумаги! Коллеги постарше шпыняли, язвили, но Ане было не привыкать. Изматывало сумасшедшее количество бумаг, проверок тетрадей (а куда без них, если учишь русскому языку!), родители со скандалами, проверки из вышестоящих органов, отчеты, журналы, объяснительные записки, тетради, тетради, бумаги, тетради… господи! Порой неделями приходилось спать хорошо если часов по пять.
Ведь ещё и работа по дому, а муж ей достался требовательный: чтобы ни пылинки, чтобы каждый день свежая еда. Аня не решалась возражать. Он и так постоянно ее попрекал: кому ты, мол, такая будешь нужна, кроме меня?
Действительно ‒ кому? Вот Аня и старалась. Новые кулинарные рецепты осваивала, хотя её давно уже тошнило от готовки. Забросила рисование и стихи ‒ некогда было, хоть и лезло порой в голову, лихорадочно, горячо: напиши, напиши, напиши! Нельзя, некогда, отстань. Мужу ужин готовить нужно, с дочкой уроки делать, тетради проверять… Бесконечная круговерть.
И вот вроде бы самая обыкновенная жизнь. Ни больших трагедий (даже мама жива, но её Аня не решалась беспокоить своими проблемами, мама старенькая, ей самой забота нужна), ни насилия ‒ ничего. Работы много ‒ так все много работают. Муж неласковый ‒ так сама виновата. Подруг растеряла ‒ так такая дружба только в кино бывает. С ребёнком тяжело было ‒ всем тяжело, тебе не тяжелее, чем другим.
Но отчего же тогда так пусто внутри?..
* * *
Аня сама не заметила, как выложила все это ‒ на одном дыхании, взахлёб, едва прерываясь, чтобы сделать глоток чаю. Остановилась ‒ и почувствовала давно позабытую пьянящую легкость внутри, какая бывает, когда уткнешься в чьи-то колени и от души, как ребенок, выплачешься. У чая и правда появился солоноватый привкус. Всё-таки плакала.
Она устыдилась было, но старичок-дракончик смотрел на неё так тепло и ласково, что Аня не могла не улыбнуться. Робко, нерешительно ‒ но улыбнуться.
Кажется, ему не в тягость было её послушать.
Сухая ладонь с пергаментной кожей мягко дотронулась до её руки и оказалась неожиданно горячей. Вокруг плыл аромат чая, аромат детства. Аромат места, куда можно принести свою боль, свою пустоту, сбросить с сердца тяжелые камни. Прийти ‒ и говорить, и согреваться изнутри горячим чаем, и слушать тихий, размеренный голос…
‒ Бабушка, мама, подруги, муж, дочь… Любовь к ним ‒ это прекрасно. Но вы забыли ещё одного человека, Анна. Вы забыли саму себя. Вы тоже имеете значение. Вы говорите: вам пусто внутри… Откуда же взяться наполненности, если вы всё отдаёте? Если то, что наполняло вас, делало вас ‒ собой, вы давным-давно забросили?
‒ Ну как же… А моя работа? Я правда её люблю. И разве плохо ‒ любить своих близких?
‒ Даже от самой любимой работы можно устать. Даже от самого любимого нужно иногда отдыхать. А любовь к близким… Это прекрасно. Но близкие уйдут… Рано или поздно все уходят. Поверьте мне, я прожил достаточно долго, чтобы сказать вам: это так. И у вас останетесь только вы. Позаброшенная, изголодавшаяся по вашей собственной любви… Любви, которую вы так щедро раздариваете другим, не оставляя ничего для себя.
Старик пододвинул к ней ещё одну чашку чая.
‒ Пожалуйста, пейте. Будьте здесь столько, сколько вам нужно, чтобы согреться. Подарите себе хоть немного того тепла и заботы, которую дарите окружающим.
И ушел куда-то прежде, чем Аня успела ответить.
Она и правда долго сидела в тихой, теплой чайной. Пила чай, который почему-то все никак не заканчивался и оставался все таким же горячим. Любовалась диковинными лампами и экзотичными статуэтками, вышивкой на подушках. Вспоминала, из какой это страны и века, с удовольствием отмечала, что, оказывается, ещё неплохо помнит институтскую программу.
Как давно она не была наедине с собой! Кажется, никогда в жизни. Не одинокой ‒ а в тихом, умиротворенном, теплом уединении.
В какой-то момент тихонько шепнуло внутри: пора. В тебе достаточно тепла, чтобы выдержать эту промозглую осень, эту промозглую жизнь.
Позвала хозяина ‒ не откликнулся. Тогда Аня оставила на столике несколько купюр, гораздо больше, чем стоили бы две чашки даже самого лучшего чая, и тихими шагами вышла на улицу.
***
Хлестнуло в лицо холодным ветром и дождем, но она не съёжилась ‒ рассмеялась звонким, молодым смехом и полезла в сумку за зонтиком. Нашарила его ‒ и вдруг ощутила пальцами что-то другое. Ощупала, вытащила.
Краски? Старая, потрепанная коробка, а внутри ‒ краски, кисти… Те самые, которыми она рисовала студенческие работы! Откуда это здесь? Аня готова была поклясться, что их тут никогда не было! И этот чай, как у бабушки… Она порывисто обернулась, желая кинуться назад, в чайную, спросить, что происходит…
Но ни двери, ни вывески с дракончиком уже не было.
—
Автор рассказа: Дарья Маланина
