Уговор с мужем был железный: все, никаких внуков на лето! Хватит! Сколько внучке – тринадцать? Значит, уже тринадцать лет мы не видим лета. Их привозят – и мы встаем к плите, возим их на речку, убираем, стираем, моем…
Лета мы не видим, видим только их, своих внуков. Они потом уезжают – посвежевшие, отдохнувшие, а мы остаемся измочаленные, с обострившимися болезнями, с расшатанными нервами…
За внуков мы рады. Но пора подумать и о себе. Если мы свалимся – кто подаст нам стакан воды? Увы, им будет не до нас. Значит, спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
Но солнышко светило так ласково, зелень лезла из земли так дружно, воздух так благоухал запахами начавшего лета…
— Привозите, чего им задыхаться в большом городе.
*
И вот наше первое самостоятельное утро. Что приготовить на завтрак? Там, в мегаполисе, в дефиците не только свежий воздух. Дети там не видят и натурального коровьего молока. Не видят и не едят. Сварю-ка я им молочную кашу. Или молочный суп. Нет, сначала надо умыться. Чем занят мой четырехлетний внук? Наверняка, сидит у телевизора или компьютера, — нынешние дети включают их, едва открыв глаза…
— Владик, пошли умываться!
— Я уже слезами умылся…
О, Боже! Почему, отчего?..
Увидев мое лицо, внук спешит исправить ситуацию:
— Я пошутил, бабушка.
Ох, уж эти московские внуки! Словечка в простоте не скажут…
Ладно, будем варить молочный суп. Ставлю на плиту кастрюльку с молоком. Умывшийся внук (что молодец, то молодец – умывается без посторонней помощи) садится за стол и внимательно смотрит за моими действиями. Я говорю о пользе натурального молока. Внимательно слушает. Потом говорит:
— Я люблю смотреть, как делают вермишель с молоком, но кушать не заставляют.
— А зачем же тогда делать? – недоумеваю я.
— Для культуры.
Чего?.. Для какой такой культуры? Почему для культуры, а не для еды? Нет, хватит их слушать. Все не переслушаешь. Надо варить и ставить на стол…
— Иди за Миланой, будем завтракать.
*
Оторвать внучку от телевизора оказалось еще сложнее. Она смотрит фэнтези – это сплошные приключения, трюки, спецэффекты. А по эту сторону экрана – что тут интересного?… «Сейчас приду» прозвучало и через пять, и через десять, и через пятнадцать минут…
Но вот, наконец, мы все за столом. Беремся за ложки. Внук развлекает бабушку и сестру беседой:
— У Паши есть дедушка Петя. У него оторвало пальцы косилкой, целых четыре пальца. Сосуды лопнули, и он умер.
Мы с Миланой недоуменно переглядываемся: это — тема для завтрака? Но внук упорно продолжает:
— Сейчас дед в могиле. Если к ней подойти, он встанет.
Мы кладем ложки…
— Только это будет уже не он, а зомби.
— Почему зомби? – дрожащим голосом спрашиваю я.
— И кто же его там зазомбировал? – голосом строгой учительницы спрашивает сестра.
— Не знаю, — вздыхает внук и некоторое время, к моей радости, ест молча. Слава Богу: лапша, сделанная «для культуры», все-таки оказывается в желудках…
*
И потекли дни. Завтраки, обеды, ужины. Речка. Речка – это то, что все-таки перетягивает (пока?) фэнтези со всеми их спецэффектами. Внуки заходят, точнее, забегают со всего маха в воду — и попробуй их вытащить оттуда! Визг, крики восторга, ныряния. Внучка утверждает, что вода – ее родная стихия. В начале лета она провела две недели на море с папой (отпуска у мамы с папой не совпали, и они отдыхают по очереди), но приехала к нам абсолютно белая. «Почему?», — недоумевала я. «Так я же всегда в воде сидела…»
Если бы только в воде! А то ведь чаще всего – под водой. Начнешь что-нибудь говорить ей, оглянешься, а тебя никто не слышит. Потому что опять унырнула.
Нынешним летом решил следовать примеру сестры и малыш. К непрекращающимся ныряниям внучки я уже привыкла, а тут – сердце обмирает…
С речки возвращаюсь уморенная от переживаний. А надо уже налаживать ужин. А еще мама наказывала с малышом читать и писать. В свои четыре внук знает уже все буквы, складывает их в слоги и даже слова, но писать решительно отказывается:
— Нет, писать здесь я не смогу.
— Почему?
— Потому что у вас все другое: стены, мебель, игрушки.
— А как же в школе? Когда ты пойдешь в школу, там тоже будет все другое.
— Не знаю, — опять простодушно и честно вздыхает маленький хитрец.
Вечером я иногда не нахожу в себе сил рассказать ему сказку. Он и не настаивает:
— Давай лучше поговорим.
— О чем?
— Вот я не знаю, почему Милана выросла раньше меня.
— Ну, это понять легко: просто она раньше родилась.
— А где же тогда был я? У мамы в животике?
— Нет, даже в животике еще не был.
— Значит, я был в космосе. Или у мамы в груди.
Сон пропадает. До приезда внуков, когда у меня было время читать, я успела ознакомиться с теорией о том, что дети, оказывается, сами выбирают своих родителей. Они, дети то есть, существуют где-то там, в параллельных мирах (получается, как раз в бесконечном космосе!) в виде духовных субстанций, а потом воплощаются с помощью выбранных (по своему желанию!) родителей в физические тела. И появляются таким образом на земле. Но внук-то этих книг еще не читал. Откуда же?..
— Все, давай спать. Ложись на бочок, ручку под голову…
*
Ну, какой теперь сон!
Кажется, еще недавно… еще совсем недавно я говорила не внукам, а своей маленькой дочке: «Ложись на бочок, ручку под голову…» О, блаженное время! Время, когда я была для своего ребенка всем: Вселенной, в которой она жила, защитницей от всех бед и напастей, мудрецом, знающим ответ на любой вопрос. Она действительно жила у меня в груди, черпала из меня все, что ей требовалось для жизни: любовь, защиту, тепло.
Но потом дочь выросла и сказала: «Хватит…»
Теперь она хочет быть сама по себе. Она не терпит вмешательства в свою жизнь.
Если у них с мужем внезапно кончились деньги – им можно подбросить их.
Если им некуда деть на лето детей – они позволят пожить им у бабушки с дедом. На это они не рассердятся.
Но если полезть к ним с советом – это будет расценено как вмешательство во внутренние дела семьи, будет пресечено и отвергнуто самым решительным образом. Да вспомнить хотя бы историю с кроваткой. Когда Владик вырос из своей самой первой – маленькой кроватки, они приняли решение купить другую – двухъярусную. Узнали мы об этом от внучки (в то время она звонила часто): «Бабушка, мама с папой везут двухъярусную кроватку». «Какую-какую?» «Двухъярусную. Владик будет спать внизу, а я наверху». Я тут же взялась названивать на мобильный: «Вы что – с ума сошли?». В ответ раздалось вежливо-холодное: «Ты что там делаешь сейчас — пьешь чай? Вот и пей спокойно. Не нервничай. И не лезь в наши дела…» Я опешила.
Не лезь в наши дела? Значит, пока внучка жила у нас (до пяти лет, пока они обустраивались там, в Москве), пока она жила у нас, наши дела были общими. Внучка часто болела, и мы постоянно перезванивались по поводу ее здоровья – главного общего дела. Хотя иногда приходилось принимать решения самостоятельно, как, например, в случае с аппендицитом.
…Тем утром внучка поднималась особенно неохотно, была задумчивой и вялой и на вопрос: «Что с тобой, Миланочка?», также неохотно ответила: «Животик болит». Помчались в больницу. Доктор пощупал внучкин живот, потом у нее взяли кровь из пальчика (хорошо сказать, сдали: пока сдавали, все хирургическое отделение от крика моей горластой внучки стояло на ушах!), после чего тот же доктор сказал: «Немедленно на операционный стол». Когда тут было советоваться, если доктор говорит «немедленно»? Немедленно и повезли. Пока шла операция, я была, как говорится, в себе – видимо, просто толком не успела испугаться. Но когда операция закончилась, а она все не просыпалась и не просыпалась… Через час ожидания под дверью операционной от страха я опустилась по стене на пол. Вышел доктор: «Да не переживайте вы так. Это же ребенок. Спит и спит. Проснется, спросит: «Бабушка здесь?» — и опять спит». Я верила и не верила. Сознание прошивала мысль: «А что скажут родители? Что они сделают теперь со мной?..»
Внучка очнулась через полтора часа. И тогда я перевела дух и тоже вернулась в себя – в свое тело, свои мысли и чувства. (Наверное, именно тогда я впервые поняла, что значит – быть не в себе и в себя вернуться)… Бросилась звонить родителям. «Как? Ах! Ох!..»
Тогда нам не говорили: «Не лезьте в наши дела». А теперь… Теперь к ним нельзя лезть даже с нежностью и любовью – им в своих семьях этого добра хватает, зачем еще что-то сверх? Сверх – это уже не нужно, излишества тоже вредны, они это знают, поскольку полезной информацией напичканы по уши. А если нужда в совете все-таки возникает – на это есть психолог, который в курсе последних достижений и веяний во всех сферах человеческой жизни. Так зачем им устаревшие советы устаревших родителей?
Бо-о-льно… Почему они не понимают, как это больно?.. И куда нам девать теперь нашу родительскую любовь, ставшую им не нужной?!
*
Теперь на море уехал внук – с мамой. Остаемся с почти взрослой (она уверяет, что не почти, а совсем взрослой) внучкой. Вздыхаю с облегчением: ну, теперь будет легче – ребенок совсем взрослый…
Утром она спит долго – хорошо. Можно и самой благодаря этому обстоятельству проснуться не торопясь, полежать в тишине и покое, а потом также не спеша попить чаю. Послушать тишину. Подумать о спящей внучке.
Этим летом она приехала другая. В конце прошлого — мы проводили в Москву худенькую (ребра можно пересчитать) девочку-подростка, а в начале нынешнего — в наш с дедом дом вошла девица, ростом выше бабушки, с крутыми бедрами и непонятными глазами. Мы опешили.
Вечером внучка вышла из ванной, обернутая полотенцем. Высокие ноги, длинные руки, покатые и оттого очень женственные плечи… Афродита! И нет больше прежней девочки…
*
Как строить отношения с девочкой – было понятно. А что делать с Афродитой?!
Сейчас, наверное, все-таки пора ее будить…
Спит прямо в наушниках. И компьютер не выключен – до каких пор общалась с одноклассниками – до двух? До трех?
— Милана, пора вставать…
— Не хочу-у-у. Лe-e-то же…
— Лето – значит, полное безделье?
— Ну, ба-а-бушка…
Наедине с дедом решаем, что надо «совсем взрослого» ребенка как-то отвлекать от этих современных игрушек – мобильного телефона, музыки через наушники, компьютера. Вот – он возьмет ее на рыбалку с ночевкой!
…И опять мне рай – они там рыбачат, а я тут приберусь, перестираю, перемою посуду… И так далее, и тому подобное.
Можно, конечно, привлекать ко всем этим делам и внучку. Даже нужно привлекать. Но… наш огород ей интересен только с одной точки зрения – там растет клубника и малина, которые можно есть. Что же касается домашних дел…
Внучка – человек творческий. Утром она должна послушать музыку. После завтрака садится рисовать. Художник она на зависть плодовитый – полотна (внучка рисует на листах белой писчей бумаги карандашом или фломастером) вылетают из-под ее руки со скоростью три штуки в полчаса. Если ее не оторвать ради презренных домашних дел – к вечеру дом будет завален произведениями изобразительного искусства. И не столько из-за необходимости приобщить внучку к ведению хозяйства, сколько именно из страха быть погребенной под шедеврами, прошу ее иногда сделать что-нибудь по дому. Например, помыть посуду. Надо отдать внучке должное – она никогда не отказывается. Вот только… тарелки после нее приходится перемывать. Сказать, что она для этого дела еще мала? Но ведь ей тринадцать! Наверное, она, как все творческие люди, просто презирает столь прозаическое занятие. Но что делать мне, если я от всех этих кастрюль и сковородок начинаю звереть? Я в некотором роде тоже человек творческий, почему же я…
Потому что ты — бабушка! И этим сказано все. Успокойся и берись за тряпку.
*
… Да, дочь выросла и перестала в нас нуждаться. Нас понимать. Взять хотя бы эту кроватку…
Четыре года внучка жила у нас. Четыре года (с года до пяти) я читала ей на ночь сказки. Без сказки на ночь – какое же это детство? Мы ложились с ней на широкую двуспальную кровать, открывали книжку и… Золушку сменяла Крошечка-хаврошечка, поросят Нуф-Нуф и Наф-наф – серый волк, хитрованку лису – простодушный заяц… По вечерам мы обе жили там, в сказках. Нам обеим это было интересно. Изредка я поворачивала к внучке лицо и видела ее распахнутые глаза, в которых радость сменялась удивлением, удивление – изумлением, изумление – опять радостью… В эти минуты мы были абсолютно счастливы. Но чтобы ТАК было – надо было лежать рядом, голова к голове. Чтобы в любой момент можно было посмотреть в глаза, погладить руку, прижаться щекой к щеке…
И вдруг эта кроватка. Двухъярусная. Тогда внучка еще не была СОВСЕМ взрослой, и на ночь ей, как и маленькому брату, нужна была сказка. А кто из взрослых полезет туда, наверх, на второй этаж двухуровневой кровати?
Вот почему мы тогда возникли. Почему принялись названивать. Неужели нас трудно было понять?!
*
Ну, вот и вернулись мои рыбаки… Уморенная обилием свежего воздуха и впечатлений, внучка ходит по дому, как сомнамбула. Полежала сначала на моей, потом на дедовой кровати, и успокоилась, в конце концов, в зале на диване. Как в сказке о трех медведях… Спит усталая, счастливая, в этот вот момент – беззаботная…
Да ну ее, эту посуду! Что мне, трудно ее вымыть? Пусть ребенок подольше побудет в детстве!
— Бабушка, я сегодня пойду на речку одна!
— Одна? Ну, нет…
Я говорю «ну, нет» и уже понимаю, что она пойдет, и мне ее не остановить. У фразы, произнесенной в начале лета: «Я теперь совсем взрослая» было продолжение: «и буду все делать так, как считаю нужным». Она сочла нужным пойти на речку одна…
Что я должна сказать?
— Иди, Милан. Только скажи, когда ты вернешься.
— Ну, бабушка… Я поеду на велосипеде. Может, потом еще покатаюсь.
Что мне остается делать?
Ждать.
*
Как быстро… Как быстро проходит время жизни! Кажется, только вчера я шла по улице, и какой-то парень спросил: «Девушка, а как пройти…» «Девушка» — сладко обрадовалось сердце. Не в тот ли день я услышала еще и такое: «А коленочки-то ничего – славненькие…»
И вот у меня уже взрослая дочь, уже внуки. И я, бабушка, в сотый раз за лето перемывающая посуду. Сказать честно, я уже исчерпала запас убеждений («я помою, помою, но тебе-то этому тоже надо учиться!») и запас сил на безрезультатные увещевания. Я уже немолодая – сил у меня не так уж много. Память тут же подсовывает слова хитрого внука: «Бабушка, а ты совсем не старая. У тебя ручки молодые, ножки молодые». Ага. Они такими кажутся. Они могут казаться такими еще какое-то время – если я буду давать им отдых, когда они устают. Но вместо этого я…
И почему они ничего не чувствуют?! Мне что – начинать ныть, ругаться, или разбить об пол тарелку, в конце концов? Но я ничего этого не хочу! Я не хочу быть занудной, не хочу быть злой! Я хочу… Да вот хотя бы спокойно сходить в туалет.
Не исключено, однако, что и тут меня ждет какой-нибудь «сюрприз». Журналы мод, например, «прописались» здесь прочно, но это еще можно понять. Гораздо больше меня удивили обнаруженные в туалете тетрадь и ручка – что, на горшке тоже можно творить?
Ну, а на этот раз?..
Чайная чашка. В уголке туалета на полу стоит чайная чашка. Она что – устраивала здесь чаепитие?!
*
Прошел час. Прошел второй. Дело идет к темноте. Темно будет уже через полчаса, и тогда в сердце начнет закрадываться страх.
Надо идти на речку. Ну, не дурра ли, что отпустила ее одну? Знала же, знала – пропадет. Как пропала совсем недавно…
Буквально два дня назад внучка вот также ушла в город одна. Так же начинало темнеть, и она принялась обзванивать всех ее подруг. «Нет, не видели, не знаем…» Уже начинала думать о милиции, когда девчонка возникла на пороге. «Милан, ты что, не видишь, что уже темнеет? Что я начинаю сходить с ума?»
— Бабушка, ну что ты волнуешься? Со мной никогда ничего не случится.
— Да, конечно. Тогда почему газеты полны сообщениями о… даже страшно сказать… Это в нашем детстве не страшно было уходить из дома хоть до темна, хоть вовсе на всю ночь. Дома знали: значит, ночует у подружки. А вы живете совсем в другое время! Постарайся меня понять!
Молчит. Но, кажется, заметила, что бабушка дошла до ручки. Поэтому взялась объяснять:
— Понимаешь, я шла из города через овраг. Помнишь – там лежит упавшее дерево? Я села на него и стала слушать музыку.
Она слушала музыку! А бабушка хоть помирай от своих «необоснованных» переживаний… Вот также они ждали когда-то с дискотеки свою дочку, Миланину маму: пока та появится на пороге – сто страхов переживут. Она же – «ну что вы волнуетесь, со мной никогда ничего…» Да еще и про родительский диктат добавит, про свободу, которой лишена…
Какие же они бесчувственные, нынешние дети! Наденут свои наушники, отгородятся от мира, и ничего-то для них не существует, кроме них самих. Между прочим, буквально вчера (вчера они ходили на речку вместе, но возвращались разными дорогами – внучка предпочла более короткий путь, а она пошла как раз через овраг – здесь подъем не такой крутой), так вот, она пошла через овраг, и как раз напротив того поваленного ветром старого дерева ей вышли навстречу два парня – пьяные, неопрятно одетые, и, разумеется, матерящиеся – бр-р-р… Она, бабуля, была им, конечно, неинтересна — а если бы шла внучка? Да еще одна?!
Боже, а на улице-то уже почти стемнело! Надо бежать на речку. Скорее, скорее. Только бы она была там. Только бы она была там!..
*
Внучка стояла на берегу. Вернее, она танцевала. Собственно, об этом могла догадаться только я, но никак не ее окружение.
Окружением были два парня и женщина с ребенком, которая подошла к реке как раз в те минуты, когда на высокий берег (речка течет внизу) пришла и я. Сверху мне все хорошо было видно: и парни, и женщина (ребенку, совсем малышу, было все равно) взглядывали на девчонку с недоумением: чего она так непонятно дергается? То ли подпрыгивает, то ли какие-то странные упражнения выполняет. Недоумение их легко объяснимо: музыка звучит только в наушниках внучки, окружающим она не слышна. И они не могут понять природы ее телодвижений…
Волосы у моей Миланы распущены по плечам, велосипед и пляжная сумка лежат у ног, а ноги выделывают странные па…
Уже несколько дней она твердила мне про танец, называющийся «драм-степ» и порывалась его исполнить, но дела, дела… эта самая грязная посуда… И вот теперь я вижу этот танец при странных, как говорится, обстоятельствах. Господи, но как она сейчас хороша – с распущенными волосами, стройной фигуркой, руками, брошенными в пространство. В голову приходит то ли здравая, то ли отчаянная мысль: в конце концов, должна же она когда-то в первый раз пойти на речку одна! Ребенок вырос, ребенок жаждет самостоятельности. Так почему не сегодня?!
Почему, почему… Да потому что эти парни, кажется, уже начинают о чем-то совещаться. Кажется, они уже направляются к ней…
— Милана! Ми-ла-на!
Невероятно и необъяснимо – она не могла меня услышать, уши законопачены музыкой и наушниками – но она в ту же секунду обернулась. И в ту же секунду взяла сумку, села на велосипед и поехала ко мне.
Слава Богу…
*
От волнения ноги мои ослабли, и я, как когда-то возле операционной, опускаюсь на землю там, где стою. Однако злость заставляет встать и идти: хорошо, что я подошла вовремя, а если бы не подошла? Ведь они уже явно направлялись к ней, эти два парня, и кто знает, что было у них на уме. Уже не в газетах – в нашем маленьком городке, в придорожной лесополосе нашли недавно такую же вот девчонку – в грязи, в крови… А все потому, что вот так же мнила, что с ней никогда ничего не случится…
Ноги предательски дрожат, и я опять сажусь на землю. Господи, почему ее так долго нет? Конечно, сейчас она поднимается в гору, на этот высокий берег, но все равно уже пора…
Вот появилась. Появилась, и… слазит с велосипеда, оставляет его и сумку на круче и опять исчезает из глаз. Нет, вы подумайте, она еще и нервы треплет! Она хочет несчастную бабушку добить! Чтобы я еще раз отпустила ее одну – дудки! Не дождется!
Не дождется.
Потому что… не будет ждать. Разве ты не чувствуешь, что она уже ушла из-под твоей власти, твоего влияния? Она осуществила свое намерение – делать то, что считает нужным.
Милая моя, маленькая моя, дорогая моя девочка! Я так боюсь за тебя. Постарайся меня понять и догадаться, что мои опасения и тревоги — от любви, а не от желания навязать тебе свою волю. Догадалась же ты каким-то непостижимым образом, что я появилась на круче…
Ух-х-х, появилась. Опять садится на велик и едет домой – минуя меня, другой дорогой.
Ах, другой… Ну и я останусь сидеть там, где сижу. Вот не встану и не пойду…
— Бабушка!
Ах, все-таки «бабушка»! Все-таки чувствует, что поступила неправильно.
— Бабушка!
Машу рукой: мол, поезжай. Не захотела подъехать ко мне, и не надо. Кати одна…
*
Но и я сижу на теплой летней земле одна-одинешенька…
Может быть, я опять чего-то не понимаю? Как не понимала в ситуации с кроваткой. Прошло время, и мне в голову пришла очевидная мысль: а ведь они, родители моих внуков, поступили разумно. Они поступили, исходя из обстоятельств: квартира небольшая, в ней тесно, и покупка двухуровневой кровати в какой-то мере решит вопрос жизненного пространства. В конце концов, внучка сможет слушать сказку со второго своего этажа…
Дочка сказала мне тогда жесткие, пожалуй, даже жестокие слова, но что же делать, если я продемонстрировала полную невменяемость? Может быть, наша родительская любовь иногда и впрямь похожа на диктатуру? Вспомни: ты даже не удосужилась задать естественный вопрос: «Почему?» Ты сразу пустила в ход тяжелую артиллерию: «Вы что — с ума сошли?..»
Но сейчас-то, сейчас — разве я не права, причем на все сто процентов?!..
Конечно, она смотрит телевизор – что же еще?
Я тоже сажусь смотреть телевизор. И – ничего не вижу…
Молчим…
— Скажи, а этот твой танец… Это тот самый драм-степ?
— Да.
— И что – в нем участвуют только ноги?
— А что должно еще?
— Ну, наверное, голова.
— А что может голова без ног? Если только это не голова профессора Доуэля.
Вот и поговори с ними…
*
Лето кончилось. Еще вчера я страстно мечтала освободиться от всех-всех бабушкиных обязанностей, освободиться и зажить, наконец, собственной жизнью. Заняться осуществлением собственных творческих планов. А сегодня…
Посуда давно перемыта, и мне никто и ничто не мешает заняться тем, чем хочу. Чего же я хочу? Вот загляну-ка в интернет: что это все-таки за танец – драм-степ? По поводу «степ» я и сама, кажется, уже догадалась: это давно известная чечетка. А что значит приставка «драм»?
Приставка, — объясняет электронный всезнайка, — возникла недавно и означает вот что: новая разновидность старого танца «строится под ломаные ритмы».
Под ломаные ритмы… Ну, а какие же еще ритмы могут быть у нынешнего времени?!..
Еще одна любопытная деталь: техника танца, оказывается, зависит от того, «насколько хорошо человек владеет своим телом, может выполнять элементы кручения, поворотов и разворотов».
Ну, прямо не танец, а аллегория жизни…
А что за тетрадь лежит на тумбочке, возле кровати, на которой после блужданий по дому чаще всего спала внучка? Стихи… Если количество создаваемых внучкой живописных полотен способно устрашить, то со стихами дело обстоит гораздо спокойней: она их пишет мало. И на мои просьбы дать почитать все лето отвечала: ой, нет… пока не надо. Но однажды оставила тетрадку на видном месте, и я поняла, что теперь можно в нее заглянуть. Прочитала, удивилась, сделала какие-то пометки на полях. Там были, например, две поразившие меня строчки:
Ни на что не трачу веры –
Ни на зло, ни на добро…
Я долго размышляла над ними. И не придя к окончательному выводу, поставила на полях вопросительный знак. Я надеялась получить ответ на него в течение лета, но… И что вижу теперь? Вопросительный знак зачеркнут. И рядом внучкиной рукой написано: «Бабушка, ты прямо как учительница по литературе. Это моя коронная фраза!»
Коронная фраза? О, нет!..
*
Надо выйти на улицу, на свежий воздух. Проветрить мозги.
Пройду-ка я по той дорожке, по которой тем летним вечером мы возвращались с речки.
Почему я не отозвалась тогда, почему не обернулась, когда она кричала мне: «Бабушка, бабушка!» Ох, уж эта дурацкая обидчивость! Да пусть я хоть сто раз была права – все равно надо было отозваться!
Ей ведь тоже нелегко взрослеть. Я просто забыла, как это бывает. Я забыла, что наступает возраст, когда пришла пора увидеть – своими глазами! – мир, в который пришла. Увидеть, понять и оценить его – самой, без посторонней помощи, без всяких указчиков и подсказчиков. Разве со мной было не так? Разве со всеми бывает не так?!
И это ее исчезновение из дома, когда она сидела на поваленном дереве в овраге и слушала музыку. Нетрудно представить эту ситуацию, эту минуту: над ней высокое, с белыми облаками, небо. Вокруг тишина. По большому счету, это время можно считать благословенным. Тишина и одиночество – это то, без чего человеку творческого склада невозможно существовать. Тишина и одиночество – питательная среда, в которой зреют мысли и чувства…
А те два нетрезвых парня? Ведь они шли как раз мимо…
Господи, как нелегко быть взрослеющим человеком!
Но я никогда не думала, что и бабушкой быть не легче.
Вот хотя бы теперь… Что я могу теперь? Только попытаться найти дорожку, по которой она еще недавно шла с речки. И попытаться попасть в ее след, который, возможно, еще помнит дорога. И тогда какое-то время мы словно побудем вместе.
Вообще же…
Вообще же я – здесь. А она – там. А потом будет: она — ЗДЕСЬ, а я – ТАМ.
Мы будем помнить друг друга?
Моловцева Н.
