Жила в одной поморской деревне сиротка. По дворам бродила сызмальства, Христа ради просила. Одна жонка сильно её прижаливала, подкармливала.
Снится той сердобольной жонке сон: по лесу идёт огромный медведь, левой лапой калину собирает, правой – малину. Раз снится, другой снится. Думает жонка: неспроста сон. Растёт у меня дочушка Меланья. Где одной ягодке место, там и другой найдётся, возьму-ка я девчонку-сиротку на воспитание. Назвала падчерицу Калиной.
Стала расти Калина с Меланьей. И так созвучно жили, так крепенько дружили, что все звали их Калиной и Малиной, как в жонкином сне.
Однако ж девки были разные, непохожие. Малина – крепкая, сильная, коса тугая, брови в разлёт. Калина – бледная и тощая, сарафан к коленкам липнет, а глаза как полынья весной. На Малину все парни засматриваются, а Калину в тени названной сестры и не заметить.
Всё было мирно и ладно у Калины и Малины между собой, пока не появился меж ними Михайло. Высокий, плечистый, с кудрями цвета липовой стружки, с весёлым смехом. Обоим девушкам он понравился. Михайло помалкивал, кому сердце отдано. То одной подмигнёт, то другой улыбнётся.
Малина сестре сразу сердце открыла: «Люб мне Михайло», а Калина была похитрее, смолчала в ответ. Решила для себя: с кем Михайло рядом в хороводе на вечорках станет – той и достанется.
Наступили вечорки майские. Михайло в хоровод встал, по правую руку Малина, а Калина подвернулась под левую.
Калина думает: «Левая рука от сердца к сердцу, всё равно моим будет», а Малина хвастает: «Коли Михайло меня за правую руку взял, то надо засыльщиков от него ждать».
Калина места себе не находит. То с убора сестры весь жемчуг срежет и в печь бросит, то её сарафан сажей измажет. Станет Малина матушке жаловаться на сестру, а та и скажет: «Сама не видала – не наговаривай, это мыши балуют». И Малина успокоилась: «Хорошую кобылку из-под рогожи видать, так что нитки жемчужные мне не жалко».
Калина проследила, что ночкой тёмной Малина на другой край села бегает и поняла, что свадьбу ждать недолго. Положила под подушку сестре сон-траву, та и заснула крепко. Калина сарафан сестры надела, платком её повязалась и к Михайле наведалась.
Михайло вроде бы не заметил, хоть и дураком не считался. А поутру посмотрел на Калину и молвил сердито:
– Никому не вздумай сказать. На карбасе щелеватом в море не пойдёшь, в продувной ветрами избе не заживёшь.
– А разве ты Малину не привечал какой другой ночью? Чем я хуже? – спросила Калина.
– Чего парню дозволено, за то с девки спрос. Там по любви было, тут по блуду.
Калина слёз своих Михайле не показала, а сама решила: «Всё равно моим женихом будет, ещё до первого снега».
Пошла она с Малиной и подружками в лес по ягоды, подружки вернулись, а Калины с Малиной не видать-не слыхать. Стали сродники искать девушек, нашли в чаще леса только Калину. Сарафан болотной жижей выпачкан, сама без памяти лежит. А следов Малины и видать. Решили, что в болоте сестра сгинула, и никто Калину ни в чём не заподозрил, потому что убивалась она больше всех.
А потому чёрная душа её слезами исходила, что не было Калине покоя от сделанного. Матушка плачет, падчерицу к сердцу прижимает: «Одна ты у меня осталась, донюшка». И Калина в ответ воплет.
За воплями и причитаниями дни тянутся, но всё ж настало время сватовства в деревне. Выпал первый снег, болота побелели, тропки чистым подмело.
И тут нежданно пришла Малина-покойница ночью к сестре в горницу. В окошко она не стучала, дверь от холодного духа сама отворилась. Прошла Малина мимо матушки, над лавкой к спящей сестре наклонилась и прошептала: «За что ты меня, Калинушка, в топь холодную столкнула?»
Калина проснулась, а перед ней позеленевшее лицо сестрицы, от болотной воды вздутое. Задрожала убийца, но ответила: «Сгинь, проклятая. Ты сама со стёжки сошла». Малина пропала, как и не было её.
Поутру во двор Калина выглянула: нет ничьих следов на тропинках, а словно кто зовёт к болоту, тянет. Девушка, недолго думая и собралась из дому, а следом матушка в тревоге: одну донюшку потеряла, о второй душа пуще болит.
Пришла Калина к месту, где сестрица сгинула, и завыла: «Потяните, ветры болотные, из сердца мою кручину и разнесите её со белого тела, со ретивого сердца и ясных очей. Заберите мою денную печаль и ночную тоску. А обидчик мой пусть не ест, не спит. Из-за него всё получилось».
Схватила матушка приёмную дочь за косу, на себя попятила и вскрикнула: «Малина моя сгинула, и ты за ней решилась? Не пущу! Сказывай, кто обидчик!»
Калина призналась: «Михайло во всём виноватый. И Малину обманул, и мой девий цвет измял. Лестью нас взял, меж собой поссорил. Сестра в болоте с горя сгинула, а я под сердцем тяжесть ношу».
Матушка домой Калину привела и тем же разом к Михайле пошла. О чём уж говорили, никто не слыхал, а только нежданно-негаданно засыльщики пришли Калину за него сватать.
Год ждать не стали, свадьбу сыграли нешумную. Калина ушла в дом к мужу, но зажили они в разных горницах. Спрашивает Калина у Михайлы: «Я жена твоя законная, отчего ты меня сторонишься?», а тот ей в ответ: «Я не муж тебе. И место моё на небе. Там реки молочные, берега кисельные, горы золотые. Там меня жена моя Малина ждёт, в яхонтовых бусах».
Калина и говорит: «На небе живым не место, а Малина сама утопилась и тебя под тяжёлую воду утянет». Михайло на жену замахнулся, но та ночью все равно пришла к нему в горницу, незваная, нежеланная.
Вошла и видит Калина: на окошке светец теплится, Михайло на лавке сидит, а рядом с ним Малина. Нанизывают они гнилую болотную ягоду на нитку, а бусы Малине на грудь надевают. Калина завыла волчицей и к матушке потемну бросилась. Собрали соседей, в дом вбежали толпой. Никого не застали. Окошко отворено, светец погашен, по полу гнилая ягода растоптана.
Хоронить некого, сыра земля пустой могилы не примет. Стала Калина и вдовой, и не вдовой. Всякий от неё отворачивался, и по деревне пошёл слух, что неспроста Махийло сгинул. А Калина и разлучница, и убивица.
Когда время её пришло рожать, то долго соломенная вдова мучилась, косу зубами грызла. Родился мальчонка, красивый, как вешний цвет: глаза – небесная лазурь, кудри – пшеничный колос.
В ту же ночь пришли к Калине её сестра убитая и муж сгинувший. В окошко не стучали, дверь от холода замогильного сама отворилась. Сели на лавке рядком и смотрят молча на люльку.
– Ступайте, откуда пришли, – Калина говорит им, – коли за мной явились, так третьей не место меж двоих.
– За сыном пришли, – сказал Михайло, – будем втроём в небесном царстве жить, с золотой горочки на серебряных санях его катать, белорыбицей кормить. Отдавай нам дитятю. Это твой последний долг.
– За что ты так со мной, сестрица? – взмолилась Калина, – уж ты получила своего Михайлу, а сынок – не твой.
– Сердце моё озябло, сыночек его согреет, – улыбается Малина, а из её безгубого рта льётся болотная вода.
– Почто ты вместо жизни смерть выбрал, Михайло? – заплакала Калина.
– С милушкой и мрак светёл, – Михайло отвечает.
– Кабы она любила тебя, так живым бы оставила.
– Грех изменщика на мне был, а я его искупил. Теперь ты искупи.
Встал муж с лавки и выше потолка вырос. Стены избы зашатались, крыша треснула. В дом влетел ветер буйный. Очнулась Калина – колыбель пуста, муж и сестра пропали, как и вовсе не бывали.
Поутру пришёл поп на крестины. Соседки набежали, а Калина возле пустой люльки сидит. «Ведьма проклятая!» – закричали жонки, и из избы за косы ее выволокли. Стали пытать, где младенец, а Калина отвечает:
– Как жила я круглой сиротой, так гореношницей и помирать, видно. Ни ласки, ни добра не видела, только кручину да тоску великую.
Рассказала всё, как было. И про ночку тайную с Михайлой, и про то, как сестру в топь столкнула, и про обман названной матери. Отшатнулись от Калины жонки. Мужики кулаки закусили.
Только поп над Калиной сжалился и говорит: «Всяк выбирает честь или срам, смрад сатанинский или благоухание христово. Бог судит человека, а не мы».
Ушли жонки, бросили Калину одну. Стала она жить покаянно в разорённой избе. Днём ходила по округе, сыночка своего некрещёного искала, а всякую ночь сестру и мужа ждала. Попусту жизнь прожила.
А матушка её названная каждый день сон вспоминала про медведя, который с двух лап ягоды ел – сладкую с правой, а горькую – с левой. Вспоминала и думала: «Не об том был мой сон, ох, не об том».
Соляная Ирина
