— Совсем коршун одолел, управы на него нет, — покачала головой баба Нюра, оглядев небо из под ладони, приложенной ко лбу козырьком.
Алексей тоже задрал голову. По голубому куполу, в центре которого пылал солнечный глаз, расплывались молочные разводы облаков.
— Курей хучь не выпускай вообще, — почувствовав в постояльце благодарного слушателя, охотно продолжила старушка. — А на Юрия мою Жучку уволок…
— Жучку? Собаку то есть? — повернулся к бабке Алексей, недоверчиво щуря глаз. — Коршун вашу собаку унес?
— Только завеньгать и успела, бедная… Нет у нас в деревне охотников, вот коршун и озорничает. Некому укоротить его, поганца! Мужиков-то не осталось…
— Коршун, значит, — никак не мог поверить Алексей. — Птица.
— Так я ж и говорю тебе! Коршун и есть!
— Ай-яй-яй, — Алексей еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. — Большая собачка-то была, баб Нюр?
— Обыкновенная, — помолчав, сухо ответила баба Нюра — видно, почуяла в словах постояльца насмешку. Потопталась на месте, будто забыла, зачем вышла во двор, потом досадливо махнула рукой и удалилась назад в дом.
Алексей хмыкнул и отправился на речку.
Чудесная протекала под деревней река. Медленная, сонная, глубокая. Люди, которые жили на ее берегах тысячи лет, почему-то так и не собрались за всё это время придумать своей реке название. Так и осталась река без имени. Местные говорили просто — Река, им и так было понятно, о чем речь. А на карте, которая лежала в кармане пыльных штанов Алексей, эта река значилась как Безымянная.
Алексей подошел к воде. По берегам росли низкие ивы, а за ними лежало огромное и довольно ровное поле, которое к концу лета успело высохнуть и пошло пятнами желтизны. Когда-то на этом поле наверняка сеяли пшеницу — или что там ещё можно вырастить в здешних местах — но потом землю забросили, и теперь пространство заросло бесполезным высоким бурьяном, из которого кое-где торчали молоденькие березки и кустарник.
«Жаль, что нет удочки, — подумал Алексей, присев на траву у воды. — Рыбы здесь должно быть полно».
Гладкая поверхность воды тускло блестела, отражая нежаркое августовское солнце, и Алексей прикрыл глаза…
И тут же выпрямился, вертя по сторонам головой — уж очень странный звук послышался вдруг откуда-то сзади, из чахлой рощицы, за которой осталась деревня. Будто бы кто-то большой, огромный шел прямо к Алексею, часто и громко дыша. Но шагов слышно не было, только этот приближающийся звук тяжелого дыхания.
Алексей вскочил на ноги. И тут из-за деревьев на фоне светлого неба появилась темная тень.
Древний крылатый ящер летел медленно, какими-то рывками. Продолговатая голова птеродактиля, оканчивающая длинную тонкую шею, рыскала из стороны в сторону. Шум острых кожаных крыльев, напряженно молотящих по воздуху, действительно напоминал дыхание больного.
Алексей в полуобморочном состоянии следил за полетом ожившего ископаемого. Особенно поразили его воображение маленькие задние лапки, поджатые к брюху чудовища. Эти жалкие лапки вдруг убедили Алексея, что ящер — не сон и не галлюцинация.
Когда летающий ящер ушел в сторону одичавшего поля и скрылся в августовском небе, Алексей помчался в деревню.
— Баба Нюра! Там, — захрипел он, задохнувшись от бега. — Там у вас… Птеродактиль! Там, у реки… За рекой!
— Коршун? — переспросила старушка и хитро улыбнулась. — Во-о-от! А ты, Лёшенька, смеялся над бабушкой…
— Да какой же это коршун?! — вскричал Алексей визгливо, приплясывая на месте. — Это птеродактиль! Ящер это!
— Коршун, — терпеливо повторила баба Нюра. — Что я, коршунов не знаю… А ящер — это тебе, Лёшка, в Макарьевское надо. Да тут километров пятнадцать, пешком дойдешь…
Алексей замер, вытаращив глаза.
— Спросишь у любого в Макарьевском, покажут… А сейчас идем, шальной, покормлю тебя, — и старушка, продолжая бормотать, направилась к избе. — Голодный, небось… Набегался.
