— Одна живешь?
— Да, — сказала она, и это было первое, что они услышали. — На что он мне дался. Муж этот.
Колчинский положил свою руку на руку помощника. Мол, помалкивай. Оба грели мокрые замерзшие ноги у буржуйки, закутавшись в одеяла. Форма их прела на веревке.
— Мы за браконьером гнались. Он в озеро упал, и мы чуть не потонули, — сказал Колчинский женщине. Та вязала. – У меня рука болит, не найдется ли нитки повязать?
Хозяйка встала и повязала запястье Колчинского грубой красной ниткой. Он увидел, что руки и шея ее были покрыты шрамами.
— Шерсть добротная у вас, – спросил Кондратьев. – Животина имеется?
Она сняла тушку зайца с крюка и положила на стол.
— Лицензия на охоту есть? – спросил Кондратьев.
Хозяйка улыбнулась легкой полуулыбкой. Сняла со стены старое ружье и взвела его на мужчин.
— Выметайтесь.
Милиционеры встали. Оба револьвера их, остыревшие после проруби, сушились на столе. Слишком далеко. Одежда мокрая, на улице метель.
— Мы погибнем, на вашей совести же останется, — начал Кондратьев, но начальник цикнул на него.
— Люди забыли, каково это – помогать друг другу. – сказала хозяйка.
– Нам некуда деваться. – сказал Колчинский.
Хозяйка промолчала.
— Мы поможем вам с зайцем, — сказал Кондратьев.
Хозяйка подождала, пока мужчины сядут, выложила перед ними зайца и ведро для требухи.
— Курево есть?
Кондратьев протянул ей пачку папирос.
Женщина закурила и села. Ружье положила рядом. Выдала ножи и вскрыла брюхо зайца. Кондратьева замутило.
— Городской, — заключила женщина и затянулась.
В тишине они разделывали зайца. Слышно было, как ножи вспарывают ткань, а кишки падают в ведро. Кондратьев посерел.
Колчинский начал рассказывать:
— Это было в двадцать втором, в Петрозаводске. Помнишь ты этих нэпманов, а? Они устроили свободную торговлю. Один из них, Рооп его фамилия, и пришел к нам в розыск и заявил, что платье его жены украли. У нас банды промышляют, говорю, милиционерам форму купить не на что, а вы с платьем приходите. Я, говорит, распоряжусь, чтоб ателье Рудницкого вам сшило. А вы мне поможете. Я отказался. Но меня, конечно, послали на дознание. Кража, все-таки. Форму нам сшили, как видишь. До сих пор ношу. На ателье была вывеска: «Яков Рудницкий. Московский портной». Шельмец, да? «Одежда из живой материи». «Не выцветает и не требует стирки».
В тот день, когда платье украли, Рудницкий примерял его на модели. Ей работала тощая девчонка из крестьянских. Похоронила всю семью и приехала в город, побивалась милостыней и попала уборщицей к Рудницкому. Заодно он вешал на нее платья для женушек нэпманов и актрисуль из губернского театра. С Рудницким работала модистка-француженка и его партнер, шарлатан Коссов. Как вы поняли, тоже еврей. Он называл себя ученым-изобретателем и поставлял ткань невиданных цветов Рудницкому. Его ткань, видите ли, не плелась на фабрике, а росла в теплицах.
Колчинский сплюнул и отмыл руки после заячьей крови. Кондратьев почистил в кастрюлю две лежалые картофелины. Хозяйка с папиросой во рту поставила кастрюлю на печку. Кондратьев отметил, что вязание свое она в ведро с требухой положила и накрыла крышкой, затем вынесла из дому.
Колчинский продолжил, когда она вернулась.
— По словам Рудницкого, в тот день девица эта сбежала. Ей не понравилось шесть часов стоять по струнке, пока он работает ножницами, она пнула его ногой и вышла из ателье. Нацепив поверх шикарного красного платья оборванное бабушкино пальто. Так же она унесла двадцать рублей. Девицу не нашли.
— А платье? — спросила хозяйка.
— Платье нашли через неделю. Один из ваших, из охотников, доложил. Недалеко отсюда, на дереве. Дерево, нетипичное для этих мест, дуб раскидистый, хотя и кривой. На нем и болтались брывки платья. С кусками кожи и с кровью. Рядом жил отшельник один, мы с ним пошли потолковать. Охотники говорили, что он девицу какую-то к себе затащил в землянку. Так вот, девицы там и не было, а бродяга мертвый лежит, с перерезанным горлом.
– А Коссов? – спросил Кондратьев.
— Я ездил. Ткань его висит в теплицах. Знаешь, чем он её якобы кормил?
— Чем?
— Кровью.
— Так из чего ткань? — спросил Кондратьев.
— У него там скотины было, вот. Уж нашёл, из чего.
Завершил он рассказ уже за супом, шепотом. Хозяйка задремала с ружьем в углу.
— Так вот, Коссов был мертв, представляешь? Лежал в кровати, вены на руках перерезаны, и на них ткань его налипла. Отодрать ткань не смогли, так и хоронили.
— Надежнее застрелиться, — ответил Кондратьев.
— И ткань его мы забрали, отдали девчонкам на фабрике. Красивая была, цветов невиданных. Засохла. Через два дня высохла и рассыпалась.
— Вы не пробовали ее… кормить?
— Дурак ты набитый. – Колчинский прихлебнул супа. – Коссов сказал, если ткань не кормить, она сама пищу найдет. Не нашла.
Спали неспокойно. Метель стихла, и на ясном небе выступила полная луна.
Утром мужчины вышли помочиться за сарай. Кондратьев достал папиросу.
— Пойду потороплю с санями, — сказал Колчинский.
Когда начальник ушел в балок, помощник зашел в сарай. Внутри на крюках и веревках были развешаны шерсть, шкуры и ткани. На стене висели шапки и шляпы: три меховые, дамская шляпка, уже старая, маленькая не то феска, не то кепа. Ткани красились, края их были замочены в ведра. Раздалось приветственное ржание за стеной.
Мужчина уронил папиросу и перевернул ведро. Кишки и кровь растеклись зловонной жижей по полу. Кондратьев прижал руку к лицу, чтоб его не вырвало. Выбежал на улицу, и из него полилась желчь вместе с супом. За ним наблюдали.
– Выпейте чаю, и поехали. – сказала хозяйка. Кондратьев взялся за кобуру. — Я за конем пошла.
Кондратьев зашел в балок, а спина его горела под её взглядом. На плече её висело ружье, в руках — хомут. Она улыбалась. Конь в стойле заржал снова.
Колчинский пил травяной чай и смачивал туда ржаные сухари.
Кондратьев влетел внутрь, выпил чай залпом
— Не нравится она мне.
— Ты дорогу знаешь? – спросил Колчинский.
— Нет.
— Вот в город приедем и доложим чекистам.
Кондратьев потянул начальника наружу.
— Ну, нет ничего, — сказал Колчинский в сарае.
Шапки, ткани и ведра с кровью – все исчезло.
— Готово, — женщина показалась в дверях.
— Где вязание твоё? Вчерашнее. – спросил Кондратьев.
— Вот, — женщина протянула мужчинам большой шарф радужной расцветки. Оба чуть не выхватили револьверы. — Наденьте, не то замёрзнете.
Колчинский нацепил поверх телогрейки. Кондратьев отказался, хотя мороз встал крепкий.
Они сели в сани. Женщина запрягла крепкого коня и похлопала его по крупу. Колчинский бросил взгляд на ее руку, пока та натягивала рукавицы для езды.
— Можно спросить?
Она кивнула.
— Откуда вот это? – он жестом показал на шрамы на шее и руках.
— Пожар, — ответила женщина и натянула поводья. – Пошел!
Конь понес по пухлому снегу, скалы и деревья побежали навстречу. Мужчины прижались друг к другу.
— Так Рудницкий еще шьет? – спросил Кондратьев.
— Как запахло жареным, они с модисткой его сбежали. Слухи говорят, на запад.
— Он ведь еврей? – Кондратье зевнул.
— Да, носил свою эту… кепу, мелкую такую, лысину закрывать. А модистка его в шляпке всегда. В стране революция, война, а она в шляпке.
Но Кондратьев уже спал. Вскоре уснул и Колчинский.
Колчинский проснулся уже в губернском управлении угрозыска.
— Думали, не проснетесь, — покачал головой лейтенант Пригубов и дал начальнику глоток водки. — Опоили вас.
Колчинский теребил шерстяную красную нитку на запястье.
— Интересно.
— Что?
— Не отдирается.
— Дайте мне.
Пригубов дернул нитку, оторвал ее с клоком кожи, и кровь брызнула на пол.
Колчинский от боли ударил Пригубова.
— Приросла. – сказал Пригубов и поднял нитку с пола.
Пока начальник искал, чем перевязать рану, Пригубов разглядывал нитку. Кровь и кожа медленно всасывались в волокна.
— А где Кондратьев? — спросил Колчинский.
Кондратьев вбежал в управление.
— Нет её нигде, товарищ Колчинский!
— Еще бы, — Колчинский поправил повязку на руке.
— А это у вас не по уставу, — заметил Пригубов и и указал помощнику на шею.
Кондратьев прикоснулся к шее и почувствовал прохладу ткани. Он повернулся к зеркалу. Радужный шарф плотно повязан вокруг его шеи. Он размотал шарф, но снять не смог.
Yana Norina
