Даже в феврале, в день моего приезда, ничто не могло испортить настроения итальянскому небу. Собственно говоря, я и приезжаю сюда только в феврале. Единственная попытка увидеть благословенное небо летом закончилась отъездом раньше времени. Потные, нервные туристы заполонившие улочки любимых городов. Потная и взвинченная я… И вечно занятый столик в нашем кафе. Это раздражало больше всего и с итальянским летом при моем участии было покончено. Раз и навсегда… Я это умею. Очень хорошо умею уходить, не оглядываясь, плотно закрыв дверь, из которой только что вышла и глядя только вперед. Правда и не видя ничего вокруг, потому что мир начинает помещаться в маленькой точке на горизонте, и я иду, не обращая внимания на пейзаж, города, улицы и людей меня окружающих. Только небо и я иду к нему.
… И солнце светило, нежно и трепетно лаская своим лучиком мою ладонь в поцелуе приветствия. Я сидела в неизменном плетенном кресле, вытянув ноги и закрыв глаза. Нет. Я не млела от счастья и восторга от встречи с любимой Италией — я играла в старую игру, игру под названием «Когда-нибудь». И уже восьмой год проигрывала. Первые пару лет я, сидя за этим столиком, ёрзала и крутила головой, вскакивала, когда мой взгляд выхватывал знакомый силуэт и начинала махать руками, пугая старика Джузи. Силуэт не сливался с образом любимого мужчины, оставленного за этим столом разглядывать только что подаренную ему на прощанье фотографию. Я понимала это, принимала и снова усаживалась в кресло, виновато опустив глаза, и тыча пальцем в пустую чашечку кофе и прося повторить.
Постепенно я убавила пыл и перестала пугать хозяина кафешки своими спонтанными поступками. Заказывала себе неизменный ристретто, доставала единственную сигарету из пачки «Честерфилда», разминала её между указательным и большим пальцем, вдыхала запах любимого табака, не закуривая, и выпивала одним глотком кофе, а потом закрывала глаза, приняв расслабленную позу. И представляла лицо все еще любимого в мельчайших деталях. Это было самым трудным. Мельчайшие детали лица заслоняли тоска, угрызения совести за ссору и выпендреж с прощанием, стыд от того, что я даже не помню причин ссоры. Я теряла с ним связь и срывалась. Даже пару раз стучалась головой об стол, снова пугая посетителей и старика-хозяина.
Последние пару лет я прихожу сюда по утру, в это время кафе пустует. Только я — за уличным столом и Джузеппе, натирающий до блеска столешницу внутри кафе. Передо мной неизменная чашечка с кофе, размятая сигарета и ласка солнечного луча на моих раскрытых ладонях. Как я до этого дошла? Легко и просто. Через час после своего демарша, бездумно блуждая по узким улочкам старого города, я вдруг поняла, что не могу представить себя в мире, где его нет рядом со мной. И взвыла от, пока еще только представленной боли, и надвинувшейся вдруг пустоты. И бросилась назад к нашему столику, путаясь в поворотах и извивах улиц. Я конечно опоздала. Чета лопочущих на своем языке японцев кушала пиццу, а его след простыл. Я бросилась к своему отелю, надеясь на чудо… просто надеясь. Его не было. Его адреса не было. Я его просто не записала, а до его квартиры мы не успели дойти. Сели за столик на улице, заказали себе кофе и поссорились. Я достала пачку фотографий из сумки, выбрала одну и написав на обороте несколько строчек, со шлепком хлопнула ей по столу и вставая, рявкнула:
– На память! – и зашагала прочь, стирая наш безумный роман, растянутый между городами, музеями и соборами, вырывая из сердца его поцелуи и объятия, голос и запах…Его лицо. Надолго меня не хватило. Его, как оказалось тоже. Мне тогда показалось, что я все правильно поняла и сделала. И сразу же бросилась в объятья летней Италии, в глупой надежде, что он, проходя мимо кафе Джузеппе, садится за столик и ищет взглядом меня. Отчаянье порой пишет красивые сценарии, и мы им верим. Усложняем, дописываем свои мелкие детали и оправдываем не случившееся чудо тем, что не получилось выполнить все условия соглашения с судьбой… и набираемся терпения. И ждем.
И вот я снова сижу в старом плетенном кресле, грустно поскрипывающим подо мной и старик Джузи обреченно качает головой. Чего больше в его жесте укоризны или жалости? Не знаю. И не уверена, что хочу знать. Я поворачиваю голову, ускользая от его взгляда и вдруг замечаю весну с её розовыми лепестками цветущих персиковых и миндальных деревьев, яркими точками цветочных горшков, украшающих окна домов и вывешенные на перилах мостов ящики с петуньями.
Весна. Тогда она тоже правила бал, опьяняя и кружа головы. И я сдаюсь ей, закрывая глаза и слушая пение ранее незамеченных мной птиц, впитывая ароматы кофе и сигареты, доминирующих на фоне терпкости запаха лопающихся почек и первых цветов… и его лицо, проступает сквозь туман времени, проявляясь, обретая форму, объем и краски. Его руки все также оперты локтями в столешницу, и он смотрит на меня, оперев лицо на сведенные вместе кисти рук. В его взгляде: ирония, нежность, неверие в реальность происходящего, тень улыбки и любви. Они соревнуются за право отразиться в его взгляде, и я поневоле тянусь к нему, завороженная этим калейдоскопом чувств. А он перестает смотреть на меня, очень медленно опускает руку и переворачивает фотографию, читая написанные мной строки. Мне не нужно вспоминать – я помню наизусть.
«Когда-нибудь, когда -нибудь забыть меня ты не забудь. Забудь, как прошлогодний снег. Как той звезды, упавшей, след. Когда-нибудь наступит час скажу я так, но не сейчас. Как просто сердце обмануть, шепнув себе «когда-нибудь»*
Он качает головой, осмысливая написанное и поднимает глаза, но меня уже нет рядом. Я ушла. «Нет!» –хочется мне закричать, — Нет! Смотри на меня! Я здесь! Смотри в меня! В меня! Не рви связь! Помни меня… люби». Я чувствую, как по щеке ползет соленая капля и останавливается в уголке губ. Судорожно вдыхаю воздух и соль растекается по губам. Весна приготовила сюрприз, добавив в свой коктейль аромат его парфюма. Так близко, что становится больно от сменяющихся, хлынувших вдруг воспоминаний, но я радуюсь им, коль уж мне остались от него только они. Слезы уже пробили все барьеры, выстроенные воспитанием, и теперь текут по лицу сплошным потоком, я не делаю ничего для того чтобы их остановить. Пусть себе текут. Соленая вода. Только то. А вот запах пугает. Я плыву в нём, качаясь в его приливах и отливах. И боль потери становится нестерпимой. Хватит обманывать себя, ежегодно играя в сказку, изводя себя пустыми надеждами. Никто не придет. Это нужно признать и идти дальше. Я и так задержалась в этом лабиринте дольше возможного. И я резко открываю глаза. Прямо передо мной лежит моя фотография, прижатая к столу мужской ладонью. Я знаю эту ладонь и помню ее тепло. Боюсь дышать и моргать чтоб не спугнуть видение. На периферии сознания слышу вздох и фотографию подвигают ко мне. И я накрываю её своей ладонью. Веря и не веря. И все же поднимаю голову. Он смотрит на меня снова уперев подбородок в кисти, облокоченных о столешницу рук. Только ладони…Тогда они обнимали друг друга, а сейчас сжаты в кулак. Ерунда! Я отмахиваюсь от непрошенной мысли и впиваюсь взглядом в него, погружаясь в теплую печаль его глаз. Хочется коснуться его щеки рукой и стереть эту печаль с лица. Стереть все совершенные мной ошибки. Боль, причиненную не только себе, но и ему. Я вижу следы этой боли и почему-то мне не приходит в голову мысль, что она может быть не связанна со мной. Все-таки прошло много лет. Но я была лишена этой глупой мысли. Три сестры судьбы: Вера, Надежда и Любовь крепко держали моё сердце, не пуская в него даже тень сомнений, и я заглянула в него глубже, да и он не терял времени, делая тоже самое. Мы сидим, не отрывая взглядов, не касаясь друг друга, слившись душами и делясь тайнами, страхами и неуверенностью прошедших лет, растворяя их в друг друге, очищая друг друга от того, что не могли сделать в одиночку – от своих ошибок, не правильных дорог и тупиков, выход из которых искали годами. И пройдя этот путь отпускаем свои чувства и те, словно сорвавшись с цепи несутся друг к другу, возвращая нам утраченные имена.
Мой Бриг разжимает сжатые в кулак пальцы и протягивает руку, забирая из моих рук и переворачивая фотографию. Я качаю головой, не желая отрывать от него взгляда, но поневоле моргаю, опускаю глаза и начинаю читать. Все тот же текст, когда-то написанный мной, плывет перед моими глазами. Неожиданно для себя я понимаю, что слёзы все еще текут по моему лицу, мешая читать. Бриг перегибается через стол, беря в плен своих ладоней моё лицо и большими пальцами медленно и нежно стирает мокрые дорожки. Прерывает ласку, убирая руки с моего лица и еще раз пододвигает ко мне мою же фотографию.
– Прочти, Мара моя. Сейчас.
Я всхлипываю, как в детстве, успокаиваюсь и киваю.
Вся оборотная сторона фотографии отмечена печатями прошедших лет, нанесенными его рукой, местами перечеркивая написанное мной. Печатями, оставленными в разное время, и я начинаю срывать печать за печатью, делая последний шаг.
«Нет.
Не смог.
Ты не снег. Не могу.
Ты не след – ты единственный путь.
Не могу.
Снова не смог. Вернись.
Мара моя, забыть не получается.
Не получилось.»
