Оля родилась с синевой на пухлых губах. Такая же синева покрывала её ногти.
— Проживёт два дня максимум. – сказал неласковый врач матери. – Настраивайтесь сразу на такой исход. Ничего не поделать, порок сердца. Это жизнь.
— Нет. Не-е-е-ет! – разрыдалась Тамара.
Она прижимала крошечную дочку к себе и молилась. В те годы – на дворе было самое начало семидесятых – не было доступных способов избавить ребёнка от порока сердца в тяжёлой форме. И молиться, собственно, тоже было не принято, особенно, когда ты комсомолка, но Тамара молилась. Про себя, так истово, что даже, кажется, слышала какой-то гул в голове.
Муж пришёл вечером под окошко, — они все приходили, и ждали, пока жены покажут спеленатых младенцев. И, конечно, разглядеть таким образом своего отпрыска было совершенно невозможно, но сам факт того, что показали! Что он родился, что он есть! Счастье, нередко пьяное, переполняло мужиков, стоящих под окнами роддома. Тамара тоже показала Васе свёрток. Она хотела рассказать ему всё, поделиться тем, что сказал врач, но не могла. Не в окошко же кричать, что дочка проживёт всего пару дней. Хоть бы сам догадался, сходил бы к врачу, или позвонил. Узнал. Свидания в родильном доме в те годы были категорически запрещены, к врачам тоже без особой нужды не совались. Так и не мог Вася ничего узнать о дочке до выписки. А до того дня она могла не дожить. И сердце Тамары разрывалось на части от страха за дочь, и от жалости к мужу, которому всего и дан краткий кусок счастья – увидеть сверток в окне. А потом будет страшная новость как обухом по голове.
Ольга дожила до выписки, и уже дома Тамара, рыдая, рассказала мужу всё. Василий смотрел на синеву, покрывающую кожу девочки, и хмурился.
— Вась, ты чего молчишь-то? – всхлипнула жена.
— А чего говорить-то? Как будет.
Тамара таскала Ольку по врачам постоянно, без особого, в прочем, толку. Врачи старались быть корректными, но удивление так и лезло на их умные лбы. Так и выпирало. А однажды она встретила того самого педиатра из родильного дома. Ольге к тому моменту было пять лет. Тамара была уверена, он не хотел. У него, видимо, просто вырвалось, но кому от этого легче?
— А она у вас до сих пор не умерла, что ли? – воскликнул доктор.
Тамара положила ладони на Олины уши и твердо сказала:
— Разрешите, мы пройдём!
Так они и жили. Удивляли медицину. Я познакомилась с Ольгой, когда мы оказались в одном классе. Кроме болезненной синевы у Ольги были некрасивые черты лица. Фигура тоже была нелепой – это выяснилось, как только девочки начали формироваться. У всех округлялись формы, а у Ольги – нет. И вся она была какой-то несуразно длинной, ровной, ноги иксом. Синие губы и ногти.
Ольга завидовала нам – мы вовсю крутили амуры с мальчиками. На неё никто не смотрел. Она завидовала молча, но мне всегда было очень жаль Ольгу, и я старалась поддержать её, как только могла. Дружила, хоть мне этого совсем и не хотелось. Ходила с Ольгой вместе домой.
— Чего ты киснешь? – как-то спросила я её.
— У вас есть шансы выйти замуж и нарожать детей. А я ничего этого не смогу.
— Боже мой, Ольга, ты такая глупая! Ты сможешь всё на свете, потому, что тебя не будут отвлекать муж с детьми.
— Яна, да я умереть могу. В любой момент. Врачи уже устали удивляться, почему я всё ещё живу.
— Я книжку умную читала. По анатомии. – сообщила я Ольге, понизив голос. – Там написано, что кто угодно может.
— Что? – округлила Ольга свои маленькие глаза с синими тенями под ними.
— Умереть в любой момент.
Мы дошли до её дома, — мой был дальше. Я легко помахала Ольге ручкой, выдохнула, и побежала к себе. Меня уже ждал у подъезда Серёжка, мы собирались в кино.
К выпускному Ольга всё ещё была жива. И десятью годами позднее тоже. Мы увиделись с ней в следующий раз, когда нам было по тридцать лет. Встретились у её дальней родственницы и моей подруги Жанны. Когда я пришла, они пили пиво. Жанкин муж уехал в рейс, детей она спихнула маме – девичник, лепота! Ольга со стаканом пива в руке смотрелась диковато. Как балерина с куском торта.
— Э-э… ты пьёшь, что ли? – не особо вежливо поинтересовалась я.
— Ну, да.
— А как же твоё сердце?
Ольга не менялась. Она была точно такой, как я её помнила. Худой, нелепой, некрасивой. С извечной синевой.
— А что сердце? – она подняла бокал, протягивая его для тоста. – За сердце!
Мы сидели, пили, Ольга не отставала. Болтали обо всем и ни о чем. Мы с Жанной обсудили наших мужиков. Ольге было некого обсуждать, и это было бы совсем грустно, но мы щедро позволили ей обсудить наших. Жалко, что ли? Когда вечером мы с ней вышли на улицу, я спросила:
— Ну, правда, как ты чувствуешь-то себя?
— Знаешь… когда чувствую плохо, говорю себе: всё фигня, ничего у меня не болит! Это просто игры моего ума.
Я разглядывала Ольгу. Девушку, которая рвала шаблоны, прожив отведенные ей два дня, и много-много больше. И продолжая жить. Хорошо бы, если игры ума… но эта её синева. Как же она ей не шла. Кому вообще идут признаки порока сердца?
Мы расстались, даже обнялись перед тем, как разойтись в разные стороны. Я больше не видела Ольгу, но часто слышу о ней от Жанны. И если информация всегда была однотипной и важной в своей краткости: «Жива», то с некоторых пор всё изменилось.
Оля встретила Витю! Бог его знает, где она его взяла. Тамара, вместо того, чтобы обрадоваться за дочь, побежала по родственникам и соседям с криком: «Караул, аферисты, помогите, убивают!» Ольга собралась со своим Витей на курорт, и Тамара билась в истерике. Она воспринимала все дни Ольгиной жизни, сверх отпущенных двух, как подарок от Господа, и вот теперь её хрупкая, больная, драгоценная доченька едет с каким-то аферюгой на море. Как пить дать, обратно не вернётся.
— Мама, мне сорок пять лет. Опомнись!
Василий, читая газетку о окна, только усмехнулся в седые усы.
— А ты чего это ржёшь? Ты на моей стороне, или где?!
— Я молчу-молчу. – продолжая усмехаться, заверил жену Василий.
— Это ты её рожал двенадцать часов? Тебе сказали страшное, когда ты её прижимал к сердцу? Не ты и не тебе! Вот и молчи.
— Так то когда было… выросла дочка. Ты поезжай, Оль! Отдохни как следует.
Жена только руками всплеснула.
Все родственники, призванные к спасению от афериста, оказались на стороне Ольги. Тамаре ничего не оставалось, как смириться. Пыхтя и сопя от возмущения, но пришлось.
Оля приехала с моря загоревшая и посветлевшая лицом. Даже синева сдалась – стала бледнее. Тамара не верила своим глазам. Надо же… живая вернулась. А главное, счастливая какая!
Оля переехала к Вите. В сорок пять лет она всё-таки вышла замуж. Счастлива и очень любима. Они подумывают взять малыша на усыновление – рисковать настолько Ольгиным здоровьем, чтобы пытаться завести своих детей, Виктор отказался наотрез. А мы с Жанной только пожимаем плечами, потому, что удивляемся этой истории. Но в душе очень рады за нашу подругу. Живи долго, Ольга! Ты заслужила своё счастье.
