Частный сектор, в котором располагался дом (изба) моей бабушки Кати, напоминал деревню. Здесь жизнь была устроена своим, особым порядком. Вода — из колонки, никаких газовых плит. В каждом доме печь и голландка. У всех куры имелись, свиней разводили и даже коз.
Возраст большинства жителей — 60+. Все бабульки в платочках, длинных, в пол, юбках, простеньких штапельных кофточках. В холодное время, не стеснялись фуфайку набросить, а зимой обряжались в тулупчики и поистёршиеся «плюшки.» Последние, впрочем, больше к церковной обедне надевали.
И все друг у друга на виду были. Кто-то чихнёт в дальнем проезде, а на первом уж слышат. А уж про соседей со своего — досконально всё знали. Напротив бабушки Кати жила семья — дед с бабкой, их внучка Таня 18 лет, да дочка Галина. Внучка стариков ей племянницей приходилась — частица погибшей младшей сестры.
Вот Галина и была в доме хозяйкой. Для понимания насколько, скажу: все, кто жил в доме. ходили по одной половице, а по остальным — Галя. Старики — её отец с мамкой, зимой и летом спали на печи, посреди мешков с семечками и луковой шелухой.
В городскую баню их никто не водил, своей не имелось. Кажется, раз за лето, Галина организовывала им помывку в чугунной ванне, посреди огорода. Старики вместе залезали в нагревшуюся на солнце воду и мылись обмылками, не стесняясь наготы.
Потом эту воду их внучка ведро за ведром, выливала на середину улицы. А дед с бабкой, одетые в чистую одежду, занимали своё обычное место — на скамейке у дома. Здесь они сидели с утра до вечера. В осенне-зимнюю холодуху с перерывами, а с наступлением тепла — весь день.
Их даже обедать никто не звал. Посреди дня, из калитки выходила Таня, совала им в руки по куску хлеба, ставила на скамью миску с картошкой в мундире, да солёными (малосольными) огурцами и исчезала.
Опустевшая тарелка стояла возле них до самого вечера, создавая впечатление, что старики не вольны в своём передвижении. Но ведь есть такая неотвратимая потребность, как туалет! Не выдержав, я поделилась своими размышлениями с бабушкой.
Она кивнула:»Заела Галька и отца с матерью, и племянницу. Можа оттого, что свово мужика сроду не было? Хотя я, прости господи, став вдовой, легше дышу и злее не стала.»
Бабушка, не считавшая нужным скрывать от меня жизнь, как она есть, рассказала, что кавалер, обрюхативший Танину мать, поначалу на Галину глаз положил. Он был командированный, у косой Клавы угол снимал.
Так вот, подъехал к старшей — Галине. Та «без записи,» на любовь не согласилась, а младшенькая, Нина, обманулась. Но Галина считала, что сестра у неё жениха увела. Хахаль, год спустя, уехал. Нина с дитём осталась. Таня в первый класс пошла, когда её мать погибла в грозу.
«Вот тогда Галюка — подлюка совсем в раж вошла. Мать с отцом принизила, дальше некуда, племяшку в работницы определила, хоть и малая была. И таперя Таня, как шобон ходит, хоть девкой стала,»- осуждающе говорила бабушка.
«А чего ж они поперёк не скажут? Таня ведь уже школу закончила, письма с газетами по домам разносит, «- не понимала я. «Карактера, видать, нет. К поклону-то спина тоже привыкает,»- пояснила мудрая бабушка Катя. Она, чуть ли не каждый день, налив суп в глубокие тарелки, говорила:»Отнеси этим.»
Не презрение в словах её было, а смущение: бабуля отчего-то всегда стеснялась проявления доброты и жалости. Суп дед с бабкой, синхронно работая деревянными ложками, выхлёбывали с хлебными корочками, а из мякиша катали шарики и бросали в беззубые рты, как конфеты.
Их весь проезд подкармливал, Галине на радость. Женщина была скупердяйкой — накопительницей. Садово-огородным богатством, куриными яичками торговали все, но не с таким фанатизмом, как Галина. Племяшка Таня не решалась сорвать приглянувшееся яблочко, довольствуясь падалицей.
И ягоды — вишня, малина, виктория, помидоры и огурцы выращивались, главным образом, для продажи. И яичницу Галина крайне редко на стол ставила. Она в столовой посудомойкой работала и приносила оттуда то, что посетители не доели (не тронутая еда шла поварихам).
И на одежду, постельное бельё тратиться Галя не любила. Всё старенькое, штопанное. Зато, болтали, две сберкнижки имела. «Не знай, для кого!»- разводила руками бабушка, привычная помогать детям своим.
Но даже без старания выглядеть привлекательно, Галина, в свои сорок восемь лет, из-за чёрных бровей и глаз, тяжёлых, густых волос, в высокую причёску уложенных, казалась яркой женщиной. Да и фигура её сохранила девичьи очертания. И даже удивительно, почему она одинокой была.
А через проезд от нас, жили дядя Ваня и тётя Агаша. Наверное, им чуть за пятьдесят случилось. Дядя Ваня видный такой, кудрявый. На баяне по вечерам на весь проезд играл. Рядом с ним, тётка Агаша (полное имя Агата, а не Агафья) выглядела, как невзрачный воробушек рядом с шикарным павлином.
Тихая, слова лишнего не скажет. Но голос — сильный, богатый. Ей бы на сцену. Бывало, дядя Ваня играет, а она поёт: «Виновата ли я,» «Ой, цветёт калина…» С других проездов приходили послушать Агашу. Дядя Ваня гордился талантом жены и смотрел на неё с восхищением.
Их дочь, с мужем и сыном, жила в городской квартире, иногда забегая к родителям. Кроме музЫки (он так говорил), у дяди Вани было ещё одно увлечение — сад. Их с Агашей сад был не яблоневым, а вишнёвым.
Именно это дерево почитал дядька Иван, возясь с деревцами, как с детьми малыми. Обрезал, прививал, обкуривал дымом в холод. Вишню, разных сортов, они с женой продавали на рынке и раздавали тем, у кого урожай не удался. И варенье, компоты Агаша варила. Словом, семья жила вишнёво — чудесно и дружно.
И вдруг открывается, что Иван ходит «до Гали.» Он по сменам, где-то работал и, со второй возвращаясь, заруливал к ней на часок. Кому-то из соседок не спалось — дядя Ваня спалился. Громкий шёпоток дошёл до Агаши. Если и был скандал, то тихий, как сама жена. А вещи отца дочь собрала и за калитку выкинула.
Куда? Дядя Ваня к Гале пошёл и прожил у неё с августа до мая. Чуть ли не год! Любопытное это было житьё. Галина, не в миг, утратила привычку командовать, да зажимать родителей и племянницу.
Иван ей быстро позицию «руки в боки» переменил. Не кричал, упаси бог, не дрался, хотя не мешало, бы разок, выпороть мерзкую женщину. Иван (Таня рассказывала), отойдя от шока, в связи с обретением гражданской жены в виде Галины, ввёл новые правила жизни.
Родители Галины получили право не только на печь, но и на отдельную комнату. Иван обязал Галину и Таню отводить стариков в баню еженедельно или способствовать их мытью дома. Застиранное до дыр постельное бельё и одежду негожую, велел отнести на погребицу или сдать, как вторсырьё.
Никаких объедков — домашняя еда и, чтоб за столом все сидели. У Тани, племянницы, зарплату не забирать — пусть наряжается. И много ещё чего, по мелочи. Чуть Галина забудется, Иван одно слово ронял:»Га — ля.»
Наверное, дело в особенной, волшебной интонации заключалось: женщина, в момент теряла нотки командности и признаки скопидомства Впервые за много лет, дом Галины стал открыт для соседей и, идя по проезду, Галя теперь улыбалась налево-направо даже, если кто-то кривился.
Дед с бабкой сиживали на скамейке, но одушевлённо: по мере желания входили в дом, маненько в саду ковыряться стали и всегда были сыты, не соседской, а сготовленной Галей едой. Иван к ним относился с почтением, того же от Галины требуя.
В комнатках посветлело от новых занавесок, посуды. Татьянка похорошела, став местной щеголихой и замуж наладилась. И Галина свою осеннюю привлекательность подчеркнула обновками.
Наверное, перемены коснулись бы и отношения к садово — огородному урожаю, по принципу: ешь яблочко (ягодку), которое на тебя смотрит, а не то, что на рынке не купят. Наверное. Если б Иван не вернулся к Агаше.
Нет не так. Если б Агаша не приняла мужа назад (про развод речи не шло). Дело в том, что вводя правильные правила, перевоспитывая Галину, Иван, кажется, ни на день не оставлял надежду вернуться к Агаше своей. Тот случай, когда мужик все локти искусал, сумев дотянуться.
Мужчина кругами возле бывшего дома ходил, поджидая супругу с работы. Предлагал по хозяйству помочь, хотя бы воды принести. Агаша всякий раз не могла слёз сдержать, но упрямо отказывалась, видимо, дочкой наученная. Накануне девятого мая, дядя Ваня пришёл к моей бабушке с просьбой:
«Катерина Даниловна, помоги. Без Агаши мне день ночью кажется. Хоть в петлю, честное слово. С Галькой не грешу, клянусь богом. Отговорился тем, что жду, когда истребит в себе гнилое нутро. Она на всё согласная лишь бы рядом был. А я …» Иван заплакал.
Проникшись, бабушка, в тот же вечер к Агаше пошла. Не с пустыми руками. С банкой варенья вишнёвого. Его, конечно, и у жены дяди Вани ставить некуда было, но эта баночка, как символ любви дяди Вани принесена была. Я, даже через годы, удивляюсь тонкости бабушкиной души.
О чём женщины говорили, неведомо. Бабуля молчаливой вернулась. Обронила только: «И к Ивану зашла. К любезной своей побёг. Не вернётся к Галине, особливо после чая с моим вареньем. Помирятся милые.»
«При чём тут варенье?» — я удивилась. Бабушка засияла синевой своих глаз:»Шёпоток на перемирие знаю — проговорила над баночкой.» Шепоток, али нет, но Иван и Агаша сошлись заново.
Только больше «для всех» не играл Иван на баяне, а Агаша не пела. Исключительно в доме или в саду. Народ понял потребность скрытого счастья. И сплетен, разговоров вокруг истории не было. Будто и не уходил Иван к Гале.
Он вернулся вовремя — в саду стояли, готовые брызнуть цветом вишнёвые деревца. И так хорошо было вместе ждать сладких ягод.
P.S. История достоверна и лишь окрашена романтизмом со стороны автора. Но банка с вареньем вишнёвым и шёпоток на примиренье, имели место быть.
Племянница Галины вскоре вышла замуж за отслужившего в армии, рабочего парня, из нашего же частного сектора. Он жил с родителями, но дом был расширен на две семьи, с отдельными входами.
Это важно, поскольку Татьяна взяла к себе бабушку с дедом. Дед вскоре помер, а бабка ещё пожила сколько-то лет и зыбку с правнучкой покачала. Галина, в один час, к себе прежней вернулась: объедки с работы, ни одной новой нитки.
В тот же год, она наняла рабочих покрасить дом. Не знаю, какой цвет рассчитывала получить Галина — может шоколадный, но изба приняла тяжёлый, тёмно коричнево вид.
Лина
