Старушка была похожа на одуванчик. Тоненькая фигурка в зелёной вязанной кофте, а на голове шапочка белых, как пух, волос. Они были такие тонкие и редкие, что просвечивался розовый череп и была видна шишка, которую она пыталась скрыть повязкой. Повязка всё время сползала на макушку, старушка её натягивала тонкими, слегка скрюченными пальцами и морщила лоб.
Она открыла свою потёртую сумку, порылась в ней, и достала небольшую лупу. Поднесла её к стаканчику с йогуртом, который долго вертела в руках. Срок годности ещё был не критический, целых три дня. Можно брать. Она положила в корзинку два стаканчика и медленно пошла вдоль полок.
Тушенка, рыбные консервы, зелёный горошек, проплывали мимо, оставляя в душе след из воспоминаний.
***
— Мама, а как мы откроем банку, — еле ворочая языком, спрашивала девочка, пытаясь согреть посиневшие от мороза пальцы, пряча их в рукава дырявого пальто.
— Не знаю, — отрешенно отвечала мама, засовывая банку тушенки за пазуху. Она распахнула пальто на закоченевшем теле, лежащем на снегу, чтобы проверить не спрятана ли там пайка хлеба. Телу-то уже не нужно, а у неё ребёнок голодный. Хлеб был спрятан между высохших грудей. Мать взяла его и засунула в карман.
— Мама, дай кусочек, — прошептала девочка, не отрывая взгляда от окоченевшего тела.
— Нельзя. Увидят, — строго сказала мать и медленно побрела в сторону дома.
Ветер сорвал с головы мёртвой женщины платок и понёс вдоль дороги.
«Надо было забрать платок себе. Было бы теплее», — подумала девочка, отворачиваясь от тела, которое засыпало мелким снегом.
Банку удалось открыть тупым ножом. Мама долго возилась, пока девочка дрожащими пальцами пыталась разжечь огонь в буржуйке.
У них осталось пол горсти пшена. Мама бросила его в кипящую воду, туда же отправила тушенку из банки. Надо было бы половину оставить на завтра, но с чем её завтра есть. А сегодня можно поесть горячего, и на завтрак останется.
Мать налила жидкой, ароматной похлебки в миску и протянула девочке.
— Ешь медленно, не спеши, — сказала она грустно.
Девочка старалась не спешить, но руки и голодный рот не слушались. Было вкусно и тепло внутри. Желудок заурчал и требовал ещё. Но девочка знала, что ещё нельзя. Хватит.
— Почему ты не ешь? — спросила она маму, нехотя проглотившую третью ложку похлебки и отставившую миску в сторону.
— Что-то не хочется, — ответила мама, и, свернувшись калачиком прямо на полу у буржуйки, закрыла глаза.
«Спит», — подумала девочка, и голодные руки схватили мамину миску. Желудок был доволен и перестал урчать.
— Мама, мама, вставай, надо растопить печь, — толкала девочка маму утром, тело которой было холодным и твёрдым.
Дядя Захар так, свернутую калачиком, её и похоронил в снегу. До земли пробиться он не мог. Не было сил.
— А тебе в детский дом надо. Там хоть кормить будут, — сказал он девочке, тихо выходя из пустой и ледяной квартиры.
***
Старушка подошла к кассе, выложила на ленту пачку чая, пакет баранок, и два стаканчика йогурта. Она поправила повязку на голове и долго рылась в кошельке отсчитывая монеты.
Продавщица с яркими бровями презрительно скривила губы и отвернулась.
Дрожащими пальцами старушка высыпала на блюдце мелочь и сказала:
— Деточка, пересчитай, пожалуйста, а то совсем слепая стала.
Продавщица сгребла мелочь и, начала пересчитывать.
— Не хватает тринадцати рублей, — недовольно сказала она, поджав губы и уставившись на старушку.
Та покраснела, смутилась, и тихо произнесла:
— Как неудобно. Тогда уберите один йогурт, пожалуйста.
Продавщица закатила глаза, фыркнула, и хотела отменять покупку, как сзади стоящий парень, вытащив из уха наушник, спросил:
— Что случилось?
— Да вот, понаберут деликатесов, а сколько денег в кошельке не знают, — сказала продавщица, презрительно глядя на старушку.
— Сколько она должна?
— Сто тридцать рублей.
— Верните ей деньги, — сказал он и бросил на тарелку двести рублей. — Сдачу оставьте себе, или в счёт вот такой же бабушки, которой не хватит десятки. И он, оставив свои покупки на ленте, быстро ушёл.
Старушка торопливо складывала покупки в пакет, но у неё не получалось быстро. Она извинялась и поправляла сползающую повязку.
Наконец покупки были сложены и старушка торопливо побрела к выходу. Глаза заволокла пелена, и маленькая слезинка покатилась по морщинистой щеке. Она быстро её вытерла и поправила повязку на голове.
Продавщица что-то фыркнула ей вслед и достала из кармана зеркальце.
А старушка медленно шла по улице и в её голове, похожей на одуванчик, пульсировала одна и та же мысль:» Так не должно быть. Так не должно быть. Так не должно быть. »
