-Здравствуй, Митя! – Андрей Петрович кивнул шоферу и сел в салон «Волги». – Давай сейчас на склад, а там видно будет. Ох, и прокатят они нас с материалами в этом квартале! А садики для детей сотрудников делать надо!
Мужчина недовольно прицокнул языком.
-Что такое? – Дмитрий вырулил на пустой проспект и аккуратно повел машину в среднем ряду. – Я свою Надюшку записал в летний садик…
-Да знаю я, — Андрей Петрович покачал головой. – Не успевают с ремонтом, ироды! Полмесяца потеряли, все обещали материалы подогнать, но затянули так, что успеть тут вообще невозможно!
Повернув на Ломоносовский, Митя немного расслабился и посмотрел на своего пассажира в зеркальце заднего вида.
Этого мужчину он знал давно, еще с боев под Смоленском. Тогда Митька, молодой, только что от школьной скамьи, попал в отряд Андрея Петровича, статного, красивого лейтенанта и большого умницы. Все уважали командира, не смея перечить ему.
Митя, рыжий, красивый паренек, привыкший балагурить и задираться к старшим, сразу же привлек внимание Андрея.
-Боец Дмитрий Ковров! -Андрей Петрович то и дело звал к себе Митьку, давая ему поручения, не позволяя и минуты сидеть без дела.
А когда в очередном бою Митьке пробило легкое, Андрей Петрович сам, лично, проследил за тем, чтобы парня поскорее отвезли в госпиталь.
-И что ты с ним так возишься?- удивлялись другие командиры. – Он ничем не лучше других. Разгильдяй, хвастун и выскочка.
-Не знаю, — честно отвечал Андрей. – Возможно, и не стоит, но уж так получается…
Никому не рассказывал лейтенант, что Митя был очень похож на его младшего брата. Тот тоже был рыжим, в отца, но не той морковной рыжинкой, которая заставляет лишь усмехаться, а с благородным, медно-красноватым отливом, с высветленными, трогательно-нежными ресницами и совершенно белесыми бровями.
-Вот таким, наверное, был бы Ленька, если бы вырос…, — думал, глядя на паренька, командир. – Если бы…
Это «если бы» терзало по ночам, приходило в самые тяжелые моменты, заставляя втянуть голову в плечи, отвернуться от всех и опять, снова и снова, зализывать свои душевные раны.
…Андрей был старше Леньки на четыре года. Он всегда смотрел на брата, как на надоедливого комара, что возится где-то рядом, отвлекает и берет чужое, а потом кривит беззубый рот, плача и зовя мать, чтобы та отобрала у Андрюши понравившуюся игрушку.
Леньку сажали на коленки все родственники, сюсюкали и чмокали мальчонку в рыжую макушку, а Андрея как будто и не замечали. Сунут машинку, ножик, старую лупу и отправляют играть на улицу…
А потом, однажды, Андрея оставили с младшим братом дома. Мать поехала к тетке за яблоками, отец ушел на работу. Ленька пыхтел в углу, катая машинки, а Андрей пытался сколотить самолетик из фанерных огрызков, что взял у соседа, деда Павла. Ничего не выходило, мальчик злился, потом с силой толкнул стол, фанерки разлетелись по комнате, молоток с глухим стуком упал на пол.
Леня испуганно, удивленно оглянулся.
-Ну, чего смотришь, ботва? – огрызнулся Андрюша. – Играй в свои машинки и не лезь ко мне!
-Адя, я тозе хочу молоток! – гнусаво ответил брат и поднял инструмент с пола.
-Тебе рано. Отстань! – ответил Андрей и хотел, было, отобрать молоток, но тут с улицы его позвали ребята, мальчишка быстро набросил куртку и выбежал из квартиры.
-Сиди тихо! – крикнул он напоследок Леньке. – Я сейчас вернусь!…
Андрей до сих пор помнил, как Леня доверчиво кивнул и, довольный, что у него теперь есть молоток, принялся колотить им по полу.
-Адя! – позвал брата малыш, но услышал, как закрылась входная дверь, и звякнул в замочной скважине ключ. – Аааадя!…
Андрея долго не было, Леня проголодался и решил позвать брата домой. Он раскрыл окно и высунулся, чтобы посмотреть, что происходит внизу. Во дворе ребята играли в салочки, весело перепрыгивали через лавки и клумбы, перекрикивались и визжали.
Леня несколько раз позвал брата, но тот не услышал. Тогда малыш высунулся еще чуть-чуть, чтобы помахать брату рукой…Третий этаж… Мальчик падал недолго, но брат запомнил это на всю жизнь…
Андрея никто не обвинял.
-Он еще ребенок, — со вздохом говорили родственники, приходя в дом, чтобы выразить свои соболезнования. – Несчастный случай.
-Случай…Случай… А, если бы Андрюша остался дома…. Если бы мать не поехала за этими злосчастными яблоками, если бы… — мыслей было много, а перед глазами, во сне и наяву, все летело и летело маленькое тельце в желтой кофточке. Тогда Андрей замирал, зажмуривался и крепко сжимал зубы, чтобы не закричать. Он знал, чем кончится это падение, и ничего уже не мог изменить…
…И вот теперь этот Митька, балагур и развеселый гармонист, простреленный навылет, заставил Андрея вздрогнуть. Пуля выбрала бойца случайно, ей все равно, командир не при чем, но все же он обязан сделать так, чтобы Митька выжил… Хотя бы он…
…Дмитрий не погиб тогда. Правда, теперь он жил всего с одним легким, но зато дышал и все также шутил, поглаживая, словно малое дитя, свою гармонь. Андрей не знал о судьбе своего бойца, они разминулись в боях, в эшелонах и волнах, что уносили народ туда, к победе, к своим родным и полуразрушенным домам, где раньше жило чье-то счастье…
Но судьбе было угодно столкнуть их вновь.
…Дмитрий устало потянулся и посмотрел в зеркальце заднего вида. Дождь, барабанивший по крыше машины, потоками бежал по стеклам, мешая рассмотреть человека, что стоял на дороге и махал таксисту рукой.
-Ладно, этот последний, и все, домой! – подумал про себя Митька и, сдав назад, поравнялся с пешеходом.
Мужчина в строгом, темно-коричневого цвета, пальто и портфелем, зажатым подмышкой, сразу кинулся к дверце.
-Здравствуйте! До Ленинского не подкинете?
Дмитрий кивнул, мол, давай, садись.
Мужчина быстро сел на заднее сидение и, положив портфель на колени, провел рукой по мокрому лицу.
-Ну, и погодка сегодня! – решил начать беседу Митя. Ему было нужно с кем-то говорить, обязательно, иначе он чувствовал, что сейчас уснет.
-Да, вы правы. А я вот хотел пешком прогуляться…
Пассажир вздохнул.
«Дворники» сбивали воду, сминая ее и стаскивая вниз с чуть слышным визгом, такси аккуратно пробиралось по дороге, таращась в темноту тусклыми фарами.
Дмитрий притормозил и остановился на светофоре. Дождь монотонно барабанил по металлу, в машине было тепло, душно, пахло мокрым драпом и почему-то апельсинами. Дмитрий несколько раз моргнул, а потом провалился в сон, мгновенный, глубокий, как омут, где нет ни волн, ни ряби, а просто черная, приятно обволакивающая пустота, перина из небытия, приподнимающаяся в такт твоему дыханию…
-Эй! Эй! Вы, что, уснули? – пассажир обеспокоенно тормошил водителя такси за плечо, сзади сигналили машины.
-Я? Никак нет, я…
Митя встрепенулся, схватил руль и, вдавив педаль газа в пол, припустил по мокрому асфальту.
-Уснул! Кошмар, я уснул! – сердце почему-то бешено стучало, то ли от испуга, то ли от стыда. Мышцы все никак не могли сбросить томную слабость и отказывались слушаться.
-Так, давайте-ка, припаркуйтесь вот там, в сквере! – строго велел пассажир.
-Нет-нет! Пожалуйста! Я довезу, я уже проснулся. Такого больше не повторится!
-Я сказал, паркуйся!
Митя вздохнул и сделал так, как ему велели.
-А теперь назовите свое имя и фамилию! – отдал приказ мужчина в мокром пальто.
-Дмитрий Ковров. Дмитрий Михайлович Ковров. Что, жалобу будете писать?
Пассажир как-то странно хохотнул, потом ударил водителя по плечу.
-Эх! Вот и свиделись, Митька! Не узнал ты своего командира! Богатым, видать, буду! Ну, посмотри на меня внимательно!
Митя развернулся и уставился на мужчину.
-Андрей Петрович! Товарищ лейтенант! Вот так встреча!
-Да уж не лейтенант, и вообще, я теперь мирный, штатский человек, вот, при строительстве, по хозяйственной части, —
Андрей кивнул на портфель. – А ты, значит, за баранкой сидишь теперь? Что-то видок-то у тебя не важнецкий! И где твои рыжие волосы?
-Товарищ лейтенант! То есть, Андрей Петрович! Да это все пройдет. Дочка у нас, Надюшка. Орет по ночам, спать вообще невозможно, ну, и работаю много, деньги-то нужны…А волосы… Да вот, как из госпиталя последний раз вышел, смотрю, седина какая-то полезла…
-Дочка? Женился, значит? Поздравляю! Семья, Дмитрий, это очень хорошо! А волосы… Да и пусть их…
Тут он отчего-то вздохнул, потер глаза и неловко поправил смявшееся пальто.
-А вы? Вы женаты? – спросил Дмитрий, потом смутился и отвернулся, как будто поправляя что-то на переднем сидении.
-Да, женился. Маруся очень хорошая женщина. Она преподает в музыкальной школе фортепьяно, — Андрей посмотрел на часы, потом на улицу, проведя рукой по запотевшему стеклу. – А, знаете, что, Дмитрий Ковров! Сейчас мне пора, я спешу, но вы подумайте, не хотели бы вы быть моим шофером? Да-да! Я дослужился до такой привилегии, — Андрей улыбнулся. – Так вот, я оставлю вам номер телефона, надумаете, позвоните. Мне, правда, очень нужен надежный человек. И зарплата будет хорошая, и так выматываться не будешь. Уснуть за рулем! Это ж надо, а ведь дочка растет!
Андрей Петрович сунул Мите бумажку с номером, попрощался и вышел из машины. Дождь закончился, оставив после себя причудливые, кляксы-лужи, в которых отражалось вечернее небо, фонари и галки, рассевшиеся на проводах…
Так Митя стал личным водителем большого начальника по хозяйственной части.
…-Что-то вы, Андрей Петрович, какой-то хмурый. Случилось чего? – Дмитрий уже привык, что они с начальником давно перешли за рамки просто рабочих отношений, несколько раз бывали друг у друга дома, встречали вместе Новый год, ездили купаться на Пахру.
-Да вот, понимаешь, Мить, — Андрей как-то замялся. – Надумали мы с Марусей взять ребенка из детского дома. Своих у нас нет и, видимо, уж и не будет. Хоть чужого воспитать…
-Из детдома… Дело хорошее! – кивнул шофер.
-Да, мы можем позволить себе воспитать ребенка, у нас есть для этого все… Но Маша хочет найти именно такого, чтоб на нас был похож. Ну, чтоб потом не говорили, чтоб никто не догадался, что приемный ребенок. Уже в трех детдомах были, все эти дети смотрят на нас, выбегают и смотрят. А я не могу, сердце рвется, всех же все равно не возьмешь…
-Эх! – Дмитрий вздохнул. – Тяжело!
-Не то слово! Но, как сказали Марусе, нашли для нас девочку, два года, совсем маленькая. Нужно ехать в Орел, посмотреть, оформить документы. Маша радостная ходит, а я боюсь.
-Чего, командир? Вы ж у нас бесстрашный!
-Ребенка этого боюсь. Я боюсь, что станем мы не теми, не самыми хорошими родителями. Ну, что ругать будем, что не понравимся мы ей…
-А как не ругать! Моя Надька-то, как что учудит, так диву даешься, как такое могло в голову прийти. Как тут не наругать!
-Не знаю, не знаю, Митя. А вдруг Маша избалует ее? Она уже бредит этой девочкой, рассказывает мне, как они будут ходить в театр, цирк, как она будет шить для нее платья, учить вязать…
Дмитрий не знал, что ответить. Уж слишком сложно было ему представить, как это, взять в дом чужого ребенка, уже готового, двухлетнего малыша, и вдруг сделаться его отцом…
-Ладно, чего пока говорить. Еще даже не ездили… Я отпуск беру со следующей недели, ты пока тоже свободен.
Андрей Петрович замолчал и стал смотреть в окно…
…Через две недели Дмитрий встречал у вокзала начальника вместе с его супругой. Маленькая, большеглазая девчушка сидела на руках у Маши и, обняв ее за шею, таращилась на прохожих, на поезда, подающие громкие гудки, на тележки с багажом, проносившиеся мимо.
-Вот, Митя, знакомься, это наша Танечка, наша дочка! – Андрей Петрович, широко улыбаясь, погладил ребенка по голове. – И вот еще что, Митя, — Андрей Петрович понизил голос. – Ты никому о нас не рассказывай, хорошо? Маша очень боится, что потом Танечка узнает все, расстроится. Мы ведь даже квартиру сменили, чтоб ни соседей, никого, кто бы нас знал раньше, — никого не было.
Андрей и Маша, решив, что Таня им подходит, уехали из большой, просторной квартиры с красивой, лакированной мебелью, с люстрами и большими окнами, с лепниной на фасаде дома и большой парадной. Уехали от любопытных взглядов соседей, от прошлой жизни, начав все с чистого листа, поселившись в другом районе, доме, квартире, которую, чуть не разругавшись с жилконторой, выбил в срочном порядке Андрей. Практически всю мебель пришлось оставить на прежнем месте жительства, с собой взяли только круглый обеденный стол со стульями, сервант с позвякивающей посудой, стопки книг и комод, тяжелый, пахнущий стариной и лежалой бумагой.
-Ничего, Андрюша! Зато девочка будет как будто наша! И никто ничего не заподозрит! – Маруся грустно провела рукой по клавишам пианино, стоящего в прежней гостиной, захлопнула крышку и, взяв стопку нот, сунула их к себе в сумку. – Пианино жалко, конечно, но туда оно не поместится…
Так Таня, сидя на руках своей новой матери, стала девочкой со звучной, красивой фамилией Васнецова, она стала «чьей-то», сменив старые, ношенные уже кем-то детдомовские одежки на милые, сшитые самой Марусей, платьица.
Митя то и дело посматривал на сидящих на заднем сидении мать и дочь, и улыбался. Он чувствовал, как счастливы Андрей и его жена, как много у них впереди всего того, что называется «быть родителями»…
…С материалами было трудно, купить красивые наряды, даже будучи женой начальства, было не всегда сподручно, но Машина Таня должна была быть лучше всех! Маша перекраивала свои старые платья, строча на машинке ровные, аккуратные швы, вязала малышке шапочки и носочки, шепча про себя номера петель, обзавелась кулинарной книгой о вкусной и здоровой пище и ушла с работы.
-Андрюш, мы с Танечкой на дачу, наверное, летом уедем, — помешивая густую, по всем правилам сваренную кашу, говорила Мария. – Надо бы уже сейчас подобрать что-то!
И Андрей Петрович вместе с Митькой ездили по Подмосковью, выбирая загородный дом, осматривая участки и решая, где Маше с ребенком будет лучше. А потом, в конце мая, когда погода, наконец, переставала чудить и позволяла солнцу лить свои лучи на черную, жирную от дождей землю, Андрей вывозил семью за город, навещал их по выходным. Таня всегда ждала его у калитки с букетиком цветов, как научила мама Маша. Как только отцовская машина показывалась из-за поворота, Таня начинала подпрыгивать и кричать, радостно хлопая в ладоши и сминая только что сорванные цветы.
-Мама! Манина! Манина! – приплясывала на месте девочка, зная, что выходить за калитку ей нельзя. – Мама! Дядя Митя папу везет! На манине!
Маша выходила на крыльцо, быстро спускалась по горячим деревянным ступенькам и, подхватив ребенка на руки, распахивала калитку, выходя на дорогу.
Дмитрий осторожно, чтобы не поднять пыль, притормаживал чуть в стороне и, выйдя из машины, помогал Андрею вытаскивать из багажника привезенные вещи.
-Вот и у Андрея Петровича все наладилось! – думал он, довольно кивая…
Маша давно не садилась за фортепьяно. Растворившись в маленьком создании ,которое вдруг стало родным, привыкая к Таниному запаху, ее дыханию по ночам и гримаскам во время сна, Маша открыла в себе столько ласки и трепетного тепла, что даже сама иногда боялась, насколько сильно она любит дочь.
-А вдруг когда-нибудь придет чужая женщина и заберет ее у нас?! – в испуге Маша хваталась за мужнино плечо. – Вдруг найдутся настоящие родители?! Возможно, они уже ищут ее!
-Перестань, — Андрей в который раз успокаивал жену, а, заодно, и самого себя. – В детдоме сказали, что сведений о приемных родителях они не дают, никто никого не ищет и вообще, скорее всего, ее настоящие родители умерли…Ты вот лучше о чем подумай, Маруся! – продолжал он.-Может, ее в садик отдать? В наш, от министерства. Я пробью место. А ты снова на работу устроишься, если хочешь, конечно!
Маша на миг задумывалась, но потом быстро мотала головой.
-Нет, Андрюш. Не надо садика, я сама ее буду воспитывать! Я не хочу на работу, я с дочкой буду!
Мария подолгу сидела вечерами у кроватки спящей Танечки, прислушивалась к ее дыханию, поправляла сползшее одеяльце, пела колыбельные.
Так когда-то, давным-давно, делала и ее мать. Маша хорошо помнила, как мама гладила ее по голове, напевая про кота-мурлыку, про месяц, что скрылся под горой, про ветер, что гулял и балагурил на звездном небе… Маша помнила тепло маминых рук, чувствовала, как они, чуть шершавые, с мозолями от лопат, что выдавали для работы в окопах, пахнущие костром, уставшие, но такие нежные, прикасались к ее стриженной головке, баюкали боль, что иногда рождалась в уставшем от голода и холода тельце, обнимали, когда было страшно…
Маше хотелось стать такой же… Чтобы Танечка вот также, став совсем взрослой, вспоминала свою маму, укачивая малыша…
Маша учила дочь любить, учила быть ласковой и нежной, честной и искренней. Танино сердце, словно уголек, почерневший от одиночества детдомовской жизни, снова теплился оранжевато- желтым, пугливым теплом, раздувалось пламя любви, жаркое Машино сердце, как факел, грело Таню, обволакивая заботой.
…С соседями по квартире Маша и Андрей общались мало. Им все казалось, что кто-то догадается, поймет, что начнутся лишние разговоры и сплетни…
Татьяна росла. Она быстро выучилась читать, старательно писала в тетрадках, выводя буквы именно так, как учила Мария.
-Мама! А я, когда вырасту, тоже буду, как ты? – спрашивает Таня, наблюдая, как Мария стоит перед зеркалом и подкрашивает ресницы.
-Что, как я? – Маша улыбается, наблюдая за дочкой в отражении.
-Тоже буду на лице рисовать? Зачем ты рисуешь? А, давай, я тебе тоже что-нибудь нарисую!
-Я ресницы крашу, чтобы красивой стать. А у тебя реснички и так густые, темные, тебе и так хорошо!
-Ладно, но потом, когда я буду, как ты, старая, я буду красить, — уверенно кивнула сама себе Таня и потащила по коридорчику пластмассовую коровку на колесиках.
У Тани не было ни бабушек, ни дедушек. Все свое время она проводила с Марией. Та приглашала к девочке репетиторов, водила ее во Дворец Пионеров, возила в музеи. Иногда, по выходным, Андрей Петрович брал девочку с собой, они ехали на электричке, потом садились на автобус и добирались до озера. Там чайки взмывали ввысь, роняя свое отражение в самые глубины, там утки, смешно топорща хвостики, собирали со дна еду, там летали стрекозы, изумрудные, рубиново-янтарные, с прозрачными, трепещущими крылышками и вертлявыми головками. Там, на берегу, Андрей Петрович разжигал костер и поджаривал кусочки хлеба, а Таня, довольно жмурясь, ела ягодки малины, что сама собрала с колючих, диких кустиков…
…-Машенька, а вы где Танечку рожали? Сколько она прибавила у вас, когда выписывали? А глазки поменялись, а волосики длинные были? – иногда соседки, сидя все вместе на лавочке, пока детвора резвилась во дворе, заводили неудобные для Маши разговоры. Приходилось врать, сочиняя Танину жизнь с самых первых минут.
-А что ж она у вас такая бойкая, а вы с мужем, вроде бы, тихони? – спрашивает соседка с третьего этажа, наблюдательная тетя Тоня. – Вон! Вон, как всеми командует!
-Наверное, в папу. Он у нас на фронте командиром был, а сейчас отдыхает, — улыбаясь, отвечает Маша.
Тетя Тоня, прищурившись, следит за тем, как дети бегают по двору, как угловатая, уже подросшая Танечка ругается с подругой, решая, кто лучше пропрыгал «классики»…
-Вы с ней так носитесь! Устали, небось? То на музыку ведете, то на гимнастику, то на плавание! Как не посмотрю в окно, вы все куда-то спешите!
-Ну, а как же! Она же моя дочка, я хочу ей всего самого лучшего!
Тетя Тоня только качала головой. Ее-то Катька бегала по двору до вечера, бренча ключом на веревочке, а когда Тоня, ее мать, приходила уставшая с работы, Катька старалась не попадаться ей на глаза, потому как за разорванные колготки и помятую школьную форму полагалась взбучка.
-А как же вы ее наказываете? Вот недавно смотрю, она с грязными коленками идет, вся такая довольная, радостная, тащит какую-то кошку. Я б своей за такое всыпала!
-А за что ругать? – Маша пожала плечами. – Она ребенок. Это не ее вина. Одежду отстираем, кошку покормим.
-Ну, да… — Тетя Тоня, недовольно поджав губы, отвернулась. – Кому с мужем повезло, тому легко рассуждать.
-А при чем тут Андрей? – Мария пожала плечами. – Просто… Просто Танечка мне очень дорога, и я стараюсь…
Но тут Таня окликнула мать. Маша быстро встала, извинилась и поспешила к дочери.
-Как с писаной торбой носится, себя уж забыла, все для Таньки своей! – тетя Тоня недовольно завозилась на лавочке, потом, строго позвав дочь, пошла домой. – Гимнастика у них, поглядите…
…Однажды вечером, придя домой из школы, Таня задумчиво села на диван и, подтянув колени к подбородку, вздохнула.
-Что случилось? – Маша подняла глаза от книги.
-У нас на уроке спрашивали о родных, о бабушках, дедушках, нужно написать сочинение, можно даже с фотографиями. А я не нашла никаких фотографий. Почему их нет, мама?
-Ну, — Маша замялась. – Что-то потерялось в войну, что-то пропало при переезде. Мы же, через год после твоего рождения приехали в эту квартиру. А про родственников я тебе и так расскажу, на три сочинения хватит!…
…-Мария Алексеевна! – окликнула после школьного собрания Машу учительница. – У вас прекрасная дочь!
-Спасибо!
-А вы читали ее последнее сочинение? Я думаю, оно вам очень понравится!
Педагог протянула Марусе вырванный из тетради лист, на котором мелким, круглым почерком было написано сочинение. Таня писала о своей маме. О её глазах, которые никогда не злятся, о ее руках, что баюкают, когда плохо, о том, как сложно Тане представить себе жизнь, где бы не было родителей, и как она счастлива, что не родилась сиротой…
Танино сердечко полыхало ровным, спокойным, уверенным огоньком, деля любовь между отцом и матерью.
Андрей Петрович много работал, но, по вечерам всегда находил силы посидеть с дочерью. Она любила играть в шашки, в домино. Он всегда составлял ей компанию. Она хотела учиться выжигать по дереву, он тащил в дом инструменты и фанерку, занимал стол на кухне и звал Таню. И вот уже на желто-бежевом фоне расцветают розы, вычерченные несмелой девочкиной рукой…
Шли годы, Таня окончила школу, поступила в институт.
…Однажды, только что вернувшись с учебы, она сидела на лавочке во дворе и ела мороженое. Матери не было дома, отец только вечером приедет с работы.
Татьяна наблюдала, как котята, недавно родившиеся у соседской кошки, играют друг с другом, валяясь в пыли.
-Вишь, вишь, как балуются! – услышала девушка за спиной голос тети Тони, разговаривающей с соседками. – А ведь тот, черненький, не их. Он из другого двора прибежал, я сама видела. Кошка-то его приняла, а он чужой!
Таня обернулась, но говорившей не было видно. Разросшийся куст сирени закрывал тетю Тоню и ее собеседниц.
-Да, это как у этой… Тоже ведь, отец-то у нее родной, а мать чужая. Они ей ничего не рассказывают, скрывают. А это ж и так видно. Мать совсем не ее. А еще знакомая из поликлиники рассказала, что в карте у этой Марии нет ничего про роды, про ребенка. А тут, на тебе, дочь…
-Да… Небось, отбила его у бывшей жены-то, ведь он и на должности, и при деньгах, и дачу, вон, каждое лето снимают. А чтоб не работать, девочку у той, первой, отобрала!
-Да, — уверенно продолжала тетя Тоня. – Он, когда жил там, ну, по другому адресу, с другой женщиной ходил. Точно я вам говорю. Моя знакомая их видела. Вот на нее девочка похожа, а эта Мишку нет!
-Ох! И не говори! Что делается, что делается! – поддакивали соседки.
Таня вскочила. Сердце бешено стучало, лицо залилось краской, щеки пылали. Девушка бросила мороженое и побежала домой.
-Как же так! Мама – это и не мама вовсе! Она просто позарилась на отцовские деньги, а у настоящей мамы Таню отобрала?! Какая гадость! Как противно!
Татьяна быстро раскрыла ящик стола и стала вынимать оттуда тетради, блокноты, какие-то листики, пока не нашла нужный.
Сочинение. Это было Танино сочинение про самую лучшую маму на свете…
Татьяна порвала его и бросила на пол. Ее сердце снова стало черным угольком, остыло, затвердело, поверив пустым разговорам людей, обсуждающим чужую жизнь.
Таня услышала, как в замке поворачивается ключ. Мама вернулась из магазина.
-Танечка! Таня, доченька, ты дома? Я тебе пастилы купила, давай, чай попьем!
Таня медленно, сложив руки на груди, вышла в прихожую. Она старалась унять дрожь, пробегающую по плечам.
-Я больше не хочу тебя видеть, слышишь?! – тихо сказала она, глядя на Машу. – Как ты могла?! Врала мне, рассказывала всякие выдумки! Сама ешь свою пастилу!
Таня пнула ногой сумку, та упала, на пол покатились апельсины, вывалился пакетик с яблочной пастилой.
-Таня, ты что? Как ты себя ведешь? – Мария Алексеевна испуганно отпрянула. – Что случилось?
-Это ты мне должна сказать, что случилось? Ты зачем меня с родной матерью разлучила, а? Папа тебе понравился, да? Или его зарплата?
Маша растерянно смотрела на дочь.
-Что ты молчишь? – Татьяна шагнула вперед. – Я все знаю, Я знаю, что ты мне не родная. А папа – родной!
-Доченька, ты говоришь ерунду! Откуда ты это взяла? – Мария попыталась обнять девушку, но та отпрянула. – Мы твои папа и мама, мы тебя любим.
-Врешь! Ты с нами только потому, что у папы много денег, и тебе можно не работать. Я все слышала!
-Что?
-Тетя Тоня все рассказала. А у нее знакомые папу давно знают.
-Откуда знают? Какие знакомые? Ерунда какая-то! Танечка моя!
Но Таня уже ушла в свою комнату, захлопнув дверь.
Маша растерянно опустилась на колени, попыталась собрать раскатившиеся из пакета апельсины, но перед глазами все плыло, слезы туманом закрывали мир, заставляя закусить губу, чтобы не разрыдаться в голос.
Тетя Тоня была права в одном: Маша – не родная мама, но ведь и Андрей приемный отец. Сказать ли об этом Тане? Страшно… Нужно подождать мужа, вместе они что-нибудь придумают…
Андрей приехал поздно вечером. Маша рассказала ему о Тане, о том, что тетя Тоня наболтала ей какой-то ерунды, о том, что дочь теперь ненавидит Марию.
-Таня, это чушь! Не было никакой другой жены у меня! Слышишь, не было! Маша моя единственная жена и твоя мама! – Андрей стоял под Таниной дверью. – Дочь, открой, нам надо поговорить.
-Скажи мне, папа! – Татьяна распахнула дверь и замерла. – Скажи, мама мне родная? Честно скажи!
-Ну, мама — она родная, она тебя воспитала, она все для тебя делала! – Андрей Петрович вдруг почувствовал, как он устал, как хочется ему уйти отсюда, спрятаться, чтобы не решать абсолютно ничего, не уговаривать, не доказывать…
-В каком роддоме ты родила меня, мамочка? – Таня что-то прятала за спиной.
-Я… Я не понимаю…
-А я понимаю! Я нашла метрики. У меня совсем другая мать. А ты чужая тетка!..
…С тех пор прошло шесть лет. Таня отгородилась, отвернулась от Маши, каждый раз напоминая, что та ей не родная, что любовь ее построена на вранье.
Мария Алексеевна сникла, сразу как-то постарела, согнулась. Как будто сама жизнь уходила из нее с каждым Танинным словом.
Таня переехала в общежитие. Она теперь общалась только с отцом. Тот уговаривал помириться с матерью, но так и не признался, что он тоже не родной…
А потом, в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое октября, его не стало. Таня остекленевшими глазами смотрела на то, как отца хоронят, опуская в холодную землю, как плачет Маша…
-Танечка! – позвала она дочь, но та развернулась и ушла. Сегодня Татьяна потеряла родного человека, а жалость чужого ей не нужна! Эта мысль, такая гордая, такая полная жалости к себе, стучала в висках, не давая услышать собственное сердце, которое готово было рассыпаться в пепел…
…-Митенька, спасибо, что пришли, — Мария благодарно пожала руку Дмитрию. – Вот у нас все как получилось…
-Мария Алексеевна! Давайте, я вас до дома довезу. На вас лица нет! – Митя взял вдову под руку и повел к машине.
-Я не знаю, что на Таню нашло. Но она, как узнала, что не я ее мама, так и вычеркнула меня из своей жизни. Я не понимаю, за что… А теперь еще и Андрюши нет…
Маша заплакала, закрыв лицо руками.
-Образуется, все образуется! – бормотал Дмитрий Он всегда очень пугался женских слез, не знал, как действовать в таких ситуациях…
…Таня стояла у дверей детского дома. Рядом, держа ее за руку, переминался с ноги на ногу ее муж, Кирилл.
-Ну, смелее! – подбадривал он супругу.
Они были уже шесть лет, как женаты, но детей почему-то не было. Врачи разводили руками, родственники Кирилла обвиняли во всем Таню. После долгих раздумий Татьяна согласилась взять ребенка из детского дома.
-Кирюш, а вдруг я не смогу его полюбить? – вцепилась она мужу в плечо. – Я же не рожала его, вдруг это как-то связано?
-Брось! Все будет хорошо. Ты нормальная женщина, поверь, все получится!…
…И вот уже Таня ведет за руку еле ковыляющего малыша. Он с удивлением смотрит на нее, подняв голову. Он еще не знает ее, не умеет сказать это слово: «Мама», но уже крепко держится за ее руку, не отпускает ни на миг. Он уже привязан к ней невидимой, но крепчайшей нитью доверчивой нежности. И ее сердце снова разгорается, любовь раздувает уголек, делая его алым, жарким, переливчато-оранжевым…
И тогда что-то произошло, что-то изменилось в той Татьяне, что когда-то так зло кричала слово: « чужая». Теперь она, раньше чужая, стала для маленького человечка всем – миром, судьбой, защитой. Он не выбирал ее, он просто ей доверился, а она подарила ему всю себя… Как Маша когда-то…
-Мама, можно, я приеду? – услышала Мария голос дочери. – Мамочка, я так хочу к тебе!…
Уголек вспыхнул и рассыпался тысячью искр. Но он не стал пеплом, а превратился в одно большое светило, называемое материнской любовью. Таня повторила путь своей приемной матери, а Маша стала бабушкой.
…Дмитрий однажды встретил на улице Машу. Она гуляла с внуком.
-Здравствуйте, Мария Алексеевна! Как ваши дела?
-Хорошо, Митенька, очень хорошо! Вот, с Ванечкой гуляю. Дочка попросила.
-Значит, Таня снова с вами? – улыбнулся Митя.
-Да. Моя девочка снова со мной!…
