Где-то на границе бодрствования трепетало радостное ощущение. Катька уже во сне понимала – что-то хорошее случилось наяву, стоит только открыть глаза.
Светлые её кудри разметались по подушке, а ресницы уже вздрагивали. Наконец они распахнулись. Катя секунду смотрела в потолок, а потом вспомнила и радостно улыбнулась: ура, она едет в Москву!
Мама! Мама у неё просто классная!
Ещё вчера утром Катя была удручена. Эта поездка, в которую собирался весь почти класс была для неё нереальна.
– Мам, нам в школе предложили в Москву поехать. Представляешь! Мы же в конкурсе победили тогда, и нас пригласили. Там – финал. А ещё там та-акая программа! Ух! – Катька вдохновенно делилась, а потом опустила голову и тихо продолжила, – Только … Я не поеду всё равно, мам. Не очень-то и хочется. Дорого очень. За меня Лена сыграет. Перестроят они.
Маша слушала дочь и душа рвалась. Тактичная дочка, как всегда, не хочет огорчать её, но очень хотела бы поехать вместе со всеми. Очень!
Когда они в школе готовили патриотический спектакль и отправляли видео на конкурс, никто и не предполагал победу. Просто учитель у них хороший, дети старательные, вот и получилось.
Главную роль там играла Катя. И не удивительно – она всегда отличалась артистизмом.
Дочка понимала – денежной суммы, которая нужна на поездку, у мамы нет. Она привыкла к скромности их с мамой существования, к безденежью. Она не роптала, не хотела расстраивать маму, но вот сейчас было очень обидно. Все участники спектакля едут, а она …
Ольга Константиновна, учитель, знала их ситуацию. Мама, воспитывающая Катю одна – с зарплатой сотрудника музея, всего скорей не сможет достать из кармана двадцать с лишним тысяч. Поэтому поняла сомнения ученицы, велела не расстраиваться и держать кулачки за них здесь, дома.
Монотонно и выматывающе Маше не хватало зарплаты давно. Оплатив коммуналку, она долго сидела с калькулятором, высчитывая расходы, но цифры всё равно не сходились. Всегда были какие-то непредвиденные траты, приходилось занимать довольно часто. Скудные алименты от бывшего мужа не спасали, бывший муж её был самым ненадежным человеком всегда.
Благо, было у кого занять: подруга Светка никогда не отказывала. Работала она парикмахером, и небольшие деньги, какие и требовались Маше, у неё были почти всегда.
Но вот недавно и у Светки случились денежные неприятности: её муж каким-то непонятным образом потерял деньги с кредитки. Говорил, что украли мошенники, но Светка подозревала, что проиграл. Надо было гасить кредит как можно быстрей.
Поэтому сейчас и у Светланы перехватить было невозможно.
Когда была жива мама Марии, было полегче. Жили они втроём и все расходы делились. Но после кончины матери, Маша ещё долго отдавала долги и, казалось, никогда уже из них не выберется. Мечтала накопить и поставить маме хороший памятник, да вот всё никак …
Сменить работу – означало бросить любимое дело, в которое вложено так много души. Свой художественный музей модерна Маша любила, но о смене работы всё же думала постоянно. Росла дочь, нужны были средства для её будущего.
Вот и сейчас, возвращаясь с работы уже поздно вечером, она думала об этом. За окном троллейбуса дрожали огни. Вечер был таким свежим, пахло весной.
Но радости не было, на сердце было тяжко – порадовать дочь было нечем.
Она так и не решилась взять кредитку, хотя именно за ней в обеденный перерыв отправилась в банк, но в последний момент передумала. Что-то остановило.
А вдруг не потянет!
Троллейбус шёл по исторической старой части Самары. О своём городе Маша знала практически всё, когда-то занималась краеведением. Но сейчас лепнина зданий напомнила не его историю, она напомнила об отце.
Он жил в Ульяновске, на набережной, вот в таком же старом трёхэтажном доме с лепниной. Была она в гостях у него один только раз, в юности, когда собиралась поступать в ульяновский вуз, но туда не прошла.
Его просторная четырёхкомнатная квартира с высокими утопающими к центру потолками, с огромными окнами за бархатными шторами, со встроенными шкафами, размером с её комнатку в Самаре, с зеркальной ванной с джакузи – тогда поразила. Она долго стояла у шикарных картин, написанных маслом рукой настоящих художников. Уже тогда она интересовалась искусством изобразительным.
Она даже и не думала, что среди таких картин можно просто жить.
Её отец с матерью давно были в разводе. У отца, деревенского в общем-то парня, приехавшего в большой город ещё в далёких 90-х, вдруг пошёл бизнес. И когда у него началась типичная жизнь нового русского с сопровождением всего того, без чего бизнес, видимо, в те годы развиваться не мог: с банями, охотами, девочками и прочим, родители разошлись.
А Маша так любила его в детстве! И помнила много хорошего. Отец был таким вечным Дедом Морозом, появлялся дома с подарками, радостью и шумным весельем.
Через пару лет после развода отец женился опять. Даже пару раз. И разошёлся тоже. У него родились ещё два сына от третьей жены, в которых, как говорили, он души не чаял.
О Маше он забыл. Не поздравлял даже с Днём рождения. Правда, первая жена ему иногда напоминала о себе и дочке, но только в те моменты, когда совсем край, когда помощь требовалась реальная.
Один раз – просила средств себе на операцию. У мамы была онкология, а второй раз вот как раз в момент, когда Маша поступала.
Отношений с отцом практически не было, но и конфликтов – тоже. В Дни рождения отца Маша ему звонила, но в последнее время часто дозвониться не могла. Потом попытки прекращала. В праздники Маша отца поздравляла по смс. Ответа не было, но она считала свой долг выполненным.
Иногда в юности на неё наваливалось некое покоробленное чувство несправедливости жизни. Почему благополучие, достаток, наконец, любовь отца достаются не ей?!
Очень хотелось блеснуть перед отцом остроумием, произвести впечатление своей дерзостью, своими умениями и достижениями. Отец разбирался в живописи, но ведь сейчас она может дать ему фору…
Ей часто снилось, что она беседует с ним о картинах, а он восхищается ею. Это желание восхваления от отца пришло из детства. Ей не хватало отцовской любви.
Но теперь она думала о другом: а что если попросить у него денег в долг? Всего скорей для него это немного совсем, тем более, что долг она отдаст обязательно.
Вот только получалось совсем не так, как в её сне. Там она представала перед отцом успешная и уверенная. А просить денег, значит показаться ему неудачницей, не сумевшей устроиться в жизни нормально. Нет, просить – значит унижаться. Нет!
Но Катя! Дочь так мечтает об этой поездке. Так может стоит и запрятать свою гордыню подальше? Эти мысли кружили, шли по кругу.
Как только Маша решала, что все же надо позвонить, ею овладевало беспокойство. Она вставала и, хватаясь за поручни, переходила на другое место. Потом пересаживалась ещё раз, чуть не падая на поворотах троллейбуса. Звонить – не звонить?
И всё же решилась, только не тянуть, только сразу … Будь что будет!
Когда вышла из транспорта, начала набирать номер отца, успокаивая себя тем, что, возможно, трубку он не возьмёт, как это бывало часто.
– Алло, – как-то приглушённо раздался голос.
– Алло. Папа, здравствуй. Это Маша. Как твои дела?
Маша никогда ему не звонила просто так, чувствовалось, что он напрягся, вероятно вспоминает, какой сегодня праздник. И он заговорил преувеличенно радостно, как показалось Маше.
– Хорошо. Отлично дела. Вот … работаю, много дел, – он закашлял, – Не успеваю ничего. А у тебя как?
Маша вдохнула:
– Пап, не буду ходить далеко да около. Мне деньги нужны в долг. С отдачей, – громко и уверенно сказала она именно, потому что робела, – Понимаешь, Катька в Москву отправить надо, было вот так а я что-то вот не рассчитывала.
– Сколько?
– Тыщ 25. Пап, я в долг. Давай я приеду, расписку привезу …
– Не-не, не надо, зачем приезжать, – Маше показалось, что отец даже испугался её предложения, – Реквизиты пришли, я переведу сейчас.
– Спасибо, пап. Ты очень выручишь! Она мечтает об этой поездке.
Она ещё хотела поговорить, неудобно было закругляться сразу, но отец сослался на занятость и разговор закончил сам. И Маша опять услышала, как он кашляет.
Она на успела дойти до квартиры, как на её счёт упали 30 тысяч.
Катька прыгала от счастья, звонила Ольге Константиновне и подружке. Теперь денег хватит даже на новый чемодан. Старый – просто стыдоба.
Когда через неделю закончилась суета сборов, когда навьюченные сумками и родительскими наказами, дети отправились в Москву, Катя опять позвонила отцу. На этот раз трубку он не брал.
Что-то угнетало Машу после последнего разговора с отцом. Она поделилась со Светой.
– Может болел просто? – предположила та.
– Да не знаю, Свет, может. Но показалось мне, что испугался он моего визита. Как будто и денег дал, лишь бы не приезжала я. Странный какой-то …
Класс Кати занял в Москве на Международном конкурсе второе место. Вернулась дочь счастливая, возбуждённая, с массой впечатлений и рассказов.
А что ещё надо матери? Маша была счастлива не меньше.
Катюха ещё и деньги сэкономила. Заботливая дочь!
Прошла весна и Мария собрала сумму для возврата долга отцу. А тут как раз командировка именно в Ульяновск.
И Маша решила – навестит отца и отдаст ему деньги лично. Да и увидеться очень вдруг захотелось. И не думала Маша, что детская забытая уже привязанность может вдруг проснуться.
Что её подтолкнуло к этому решению, она и сама не могла себе объяснить. Её тянуло к человеку, который, в принципе, отверг её ещё в детстве. А ещё приснилась мама. Она обнимала отца там, во сне, гладила по голове и жалела.
В памяти воспроизводился образ отца. Вот они гуляют в парке и он играет с ней в футбол, вот привёз большой самосвал, а мама ругается, говорит, что машины для мальчишек, но счастлива, вот он качает её на сильных руках …
И Маша решилась – зайдет к отцу без его приглашения. Просто проведает и отдаст долг.Тем более – командировка…
И вот она в Ульяновске.
В подъезд она смогла зайти, кодовый замок открылся прямо перед ней – выходила женщина. Постучала в дверь. Тишина. Постучала настойчивей, громче.
Наконец, за дверью что-то зашевелилось, застучало, и дверь приоткрылась. Старик с бородой, на костылях и в засаленном китайском халате смотрел куда-то в пол.
– Папа? Папа, здравствуй. Можно к тебе?
Он не ожидал, молча отпрянул от двери и Маша вошла. Ох, как он постарел, он был неузнаваем ….
– Я думал доставка, а ты зачем?
– Я просто в командировке тут, вот решила навестить, вернуть деньги, вот и заскочила, – она показала коробку с тортом.
Отец покашлял и молча заковылял в гостиную, опираясь на костыли. И только тут Маша увидела, что у него нет стопы. Она сняла ботинки, сделала два шага и поняла, что идёт по песку, вернее, по очень грязному полу.
Таким он был везде. В углах засаленный от давней немытости, а посредине с тропинкой от единственной скользящей отцовской тапки.
Квартира была неузнаваема. Остатками прежней роскоши поблескивала затянутая паутиной огромная хрустальная люстра, косо висели припылённые картины.
Карнизы на окнах были оборваны, но шторы выцветшие и грязные остались на них. Они были прижаты какими-то подручными средствами к окнам, грязная простынь, накинутая на карниз, тоже прикрывала свет из окна. Телевизор был снят со стены и стоял боком.
На журнальном столике у когда-то шикарного, а теперь прожжёного кожаного дивана, был сущий свинарник. Грязная сковорода стояла на полу, в ней помимо остатков еды, были и окурки, на столе переполненная пепельница, пустые бутылки из-под водки и объедки.
– Я тут клининговую службу жду. Прости, не убрано, – оправдывался отец.
– Пап, ты прости, что я без предупреждения. Хотелось увидеться. Давай я сама чайник поставлю, – Маша взяла электрочайник, который тоже стоял на полу у дивана, и пошла на кухню, было неловко за вторжение.
Вся квартира была завалена какими-то пакетами и мешками. Когда-то шикарная кухня превратилась в хлев, горы грязной посуды были повсюду, текли трубы, они были обмотаны ржавыми тряпками, под ними стояли блюда, в ванной не работали краны.
Маша поняла – отец одинок. Так может выглядеть жильё только очень одинокого человека. Одинокого и пьющего.
Да и внешний вид его говорил о многом. Вероятно, он не был на улице давным давно. Ему явно давно надо было купаться и стираться, бриться и стричься. Он очень поправился, был толст.
Мария набрала воды, в горе посуды откопала две чашки, сполоснула их.
Сначала разговор с отцом был несколько закрепощённым. О ноге он рассказал пространно, всё время оговариваясь, храбрясь, что её ампутация ему ничуть не мешает. Он, по-прежнему, активно занимается бизнесом, дела его идут прекрасно. При этом он качал здоровой ногой в худом носке.
Старший его сын вместе с семьёй и матерью – третьей женой отца, давно живет в Америке. С ними связь отец не поддерживает. А вот младший здесь, в Ульяновске, навещает часто.
Но на вопрос Маши, когда младший сын был у него, отец замялся, запутался … Об ампутации ноги, которая случилась два года назад, его сыновья не знали.
Маша поняла – отец врёт, просто не хочет показаться Маше таким уж несчастным. Храбрится и хвастается, точно также, как собиралась делать она, идя сюда.
Было ощущение, как будто он один хотел сражаться в битве, не прося помощи ни у кого. Поддержки просить было не в его правилах.
И Маше вдруг расхотелось производить на него впечатление своей благополучностью. Она расслабилась, откинулась на спинку кресла и честно и откровенно рассказала о неудавшемся браке, о том, как боролись они за мамину жизнь, о материальных трудностях и о том, как ищет и не может найти сейчас другую работу.
Ей показалось, что расслабился и отец, он прилёг, стал расспрашивать о матери.
– Пап, а если мы с тобой вместе вызовем клининговую службу? Я останусь, помогу сделать уборку. Катя сейчас под присмотром подруги.
– Да зачем? Я сам …, – а потом взглянул на расстроенное лицо Маши и добавил, – Ну, если хочется тебе возиться … оставайся.
На следующий день в доме была служба уборки и ремонта. Одного дня было мало. Надо было ремонтировать сантехнику, трубы. Деньги у отца были. Бизнес, хоть и хуже, чем прежде, но все же шёл благодаря директорам, юристам и другим работникам. Отец просто владел, но уже ничем не занимался.
Та тридцатка, которую привезла Мария, тоже ушла на эти уборочно-ремонтные дела.
Отец был нарочито груб всегда: и с подчинёнными, и с жёнами. И сейчас проскальзывало это у него, но Маша видела, как самого гнетёт его эта привычка.
– Ты, прости меня, Маш, ору, как идиот…
Пока Маша была у него, отец разоткровенничался.Так вышло, что он сразу очень сильно чем-то обидел жену младшего сына. Она не хотела его даже знать. Да и сын был обижен, поэтому не общались. Всё это Маша узнавала постепенно.
Из дома вывезли половину грузовика мусора.
Вечером второго дня Маша купила ему новую стиральную машину и целый день посвятила стирке. Дел было ещё много, но Маша поняла, что отец утомлён суетой. Квартира ещё не стала уютной, но ушло нагромождение мусора, отремонтировано основное, и чисто хотя бы поверхностно.
А ещё дочь понимала – отцу хотелось выпить, остаться одному в покое и выпить. Эта была его привычка. Именно поэтому он часто не отвечал на звонки. От одиночества он привык прятаться в иллюзии спиртного.
Маша засобиралась домой. Она и так сделала для него много. Не из чувства долга, и не из благодарности, а просто…
Просто потому, что вдруг жалко стало отца, такого одинокого и запущенного, просто – для себя.
– Пап, вот тут чистое белье. Ты искупайся, как уеду. Может и побреешься? Про холодильник я тебе все рассказала, порционно в морозилке … И это … много не пей.
– Конечно, Машунь. Не переживай. Впрочем …
Отец допрыгал и опустился на кушетку, сложил костыли, оперся на них и произнес:
– Впрочем, Маш, переживай. Я лелеющий себя эгоист, наверное, но мне так хочется, чтоб хоть кто-то обо мне переживал. И ты, кажется, единственная.
Маша хотела что-то сказать, но отец показал рукой, что не договорил.
– И я о тебе переживать буду. Послушай. Тебе позвонят насчёт работы. Там по твоему профилю, онлайн из Самары поможешь музею нашему. Они немного платят, но … В общем, объяснят. И ещё – вот тебе карточка, это маленькая доля моего бизнеса, совсем маленькая, раз в квартал небольшие суммы, но в жизни поможет.
– Пап, за работу большое спасибо, но карточку не возьму. Я справлюсь. И ещё к тебе приеду. Я часто буду приезжать, тут ещё дел много, вот тюль надо…
– Ты возьмёшь, Машенька, – отец сказал твердо, – Я очень тебя прошу. Хочешь — трать, хочешь — дочке откладывай. Дело твоё. Но одна просьба есть: с первой выплаты поставь маме памятник получше. Я виноват перед ней, очень виноват.
Памятник маме и правда поставить хотелось. Никак не могла собрать Маша средств на хороший, на тот, о котором мечтала. И она взяла …
Теперь Маша звонила отцу часто, и приезжала, и на обследовании больничном с лечением настояла, и за хозяйством его следила.
Ей это было нужно совсем не из меркантильных соображений. Так ей было просто легче. Эта была связь с детством, с мамой, ощущение надёжности. Жизнь стала как-то многослойнее. Без прошлого, на которое мы часто злимся, не было бы нас – сегодняшних.
Маша всё думала: не случись эта дочкина поездка, не решись она тогда позвонить, как бы тогда отец? И она как бы? Может всё не просто так? Может это посыл свыше?
Отец стал меньше пить, уже гулял, сидел на диете и лечился, капризно и медленно, но уже осваивал протез. Маша связалась с его сыновьями, и младший приехал, навестил отца. Теперь они созванивались.
Маме поставили памятник. А Катя вскоре поступила в Ульяновский вуз и уже она следила за дедом, поругивала его за бардак и излишнее «употребление»…
А он чертил ей курсовики и учил жизни.
Дед не всегда слушался, по-прежнему был грубоват. Но знал, что он не один, что есть два прекрасных человека, которых волнует его жизнь, и за которых волнуется он. Было ради кого жить.
Он уже не один.
