Елизавета Николаевна медленно прошла по аллее осеннего парка и опустилась на скамейку. Старые дерева нехотя сыпали листву, устилая землю мягким, разноцветным ковром. Стояли последние теплые деньки. Хотелось наглядеться, налюбоваться на эту красу, сохранить в памяти. Она гнала от себя мысли о приближении холодной и длинной, в этих краях, зимы. Вокруг, как и в душе, царили благодать и покой. Есть в осени особая тихая и мягкая прелесть и грусть. Природа увядает, но как красиво и достойно!
Ровно шесть лет назад, она также гуляла по парку и увидела молодого человека, который привлек её внимание. В самой позе парня было что-то удручающе безысходное и скорбное. Он сидел на этой самой скамейке, уронив голову на руки, рядом стояла недопитая бутылка водки.
На обычного пьяницу не похож, одет опрятно только во всё чёрное, аккуратно пострижен, и руки большие, рабочие руки… Что же с ним случилось? – подумала она тогда, остановившись напротив.
– Молодой человек, что с вами? Может, я чем-то могу помочь? – положила она руку ему на плечо. Парень поднял голову и посмотрел на неё абсолютно трезвым взглядом, но чёрные как смоль глаза были полны боли:
– Никто не сможет мне помочь, я сегодня маму похоронил…
Елизавета Николаевна присела рядышком, обняла за плечи и тихонечко привлекла его к себе. Любые слова в эту минуту были бы неуместными. Она поглаживала вздрагивающую от сдерживаемых рыданий спину чужого, но ставшего в одночасье близким молодого человека. Именно простого человеческого тепла и не хватало ему сейчас, она почувствовала это своим материнским сердцем, захотелось, согреть, защитить, успокоить его как собственного сына.
– Она… она говорила, что всегда будет со мной, даже после смерти… – отстранился парень, – как же мне теперь жить… – слёзы обволакивали глаза, и ему необходимо было выговориться.
– Как тебя зовут? Меня – Елизавета Николаевна. Поговори со мной!
– Андрей… мы вдвоём жили. Кто моя отец, я не знаю, но мама говорила, что он был хорошим человеком. Она очень тяжело болела последние пять лет, я сам ухаживал за ней, даже с девушками не встречался, времени на это попросту не было. После работы сразу домой, надо было постирать, помыть, еду приготовить, маму покормить. Я очень люблю маму, дороже её у меня никого нет, и не будет.
– Дорогой ты мой! Сынок, я верю, что наши близкие не покидают нас, покуда мы храним в душе память о них. А как её звали?
– Евгения Андреевна. Мама была… какое страшное слово «была», – закрыл вновь Андрей лицо руками.
– Вечная память и вечный покой твоей мамочке! – перекрестилась Елизавета Николаевна, – Она видит, слышит сейчас тебя и хочет, чтоб ты был счастливым.
– Мама… она всегда весёлая, даже когда болела, постоянно подшучивала и надо мной и над собой, но я-то видел какие боли она претерпевала, однако ни одного стона, ни одной жалобы не было, точно не умирать, а на курорт собралась. Отчего же судьба так несправедлива? За что? Мама же ещё совсем молодая…
– Что поделаешь, сынок, мы все на Земле лишь гости, этого не избежать никому. Это нужно понять и принять. Важно лишь то, как мы проживём отведённое в этом мире нам время. Ты хороший сын и человек, вижу, достойный. Никто не заменит тебе матери, только жизнь ещё вся впереди у тебя. И отчаяние ни к чему хорошему не приведёт, да и грех это великий – отчаяние.
Андрей потянулся было к бутылке, но Елизавета Николаевна, решительно отвела его руку в сторону и сказала строго, но мягко по-матерински заглянув в глаза:
– Не надо, сынок! От этого легче не станет, поверь мне. А знаешь что, идём со мной! Мы с дочкой тоже вдвоем живём, квартира большая, побудешь у нас какое-то время. Нельзя тебе сейчас быть одному. Никак нельзя!
***
От воспоминаний отвлекли три приближающиеся фигуры.
– Бабуля! – налетела вихрем пятилетняя Женька-черноглазка.
– Солнышки мои ясные! – расцеловалась Елизавета Николаевна с внучкой и дочерью.
– Бабуля, мы пришли, а дом закрыт, хотели тебя искать по всему парку, но папа сказал, что точно знает, где ты можешь быть.
– Здравствуй, мама! – бережно обнял её Андрей.
Шевчук Л.И.
