— Маш, давай купим булку, а? Вон, смотри, магазин. Ты мне дай денежек, я быстро! Самую лучшую возьму, с маком, да? Или какую? — Алёшка, сидя на корточках, всё пытался заглянуть в глаза сестре, а та, наклонившись вниз и спрятав лицо в ладошках, только кряхтела. — Маш, кушать хочется, ну давай! А ты посиди, отдохни. Только вот, варежки мои подложи, на холодном же сидеть нельзя. А лавочка в снегу!
Мальчик положил на заснеженные досочки свои вязаные рукавицы, осторожно дотронулся до Машиной руки, но девушка, закусив губу, застонала, дернулась. Машка не хотела плакать, ох, как не хотела! Нет, ни капельки, ни слезинки не прольётся у неё! Ей совсем не страшно, и пусть одни они на улице, в незнакомом городе, пусть Лёшка говорит, что замерз и хочет есть, и пусть больно там, под рукавом свитера, пусть шерстяная одежда врезается в ранки тонкими своими волосками, рвёт запекшиеся кругляши, заставляя морщиться. Нет, Машка сильная, никогда она больше не станет плакать! И Алёше не даст. Она сделает всё, чтобы он только смеялся, чтобы не помнил своего отца–изверга, чтобы…
— Маш, дай денежку, я молока хотя бы… — не отставал младший брат. Он не ныл, не канючил, а просто суетился вокруг Маруси, переживал за неё. Если бы мог, то обнял бы он её всю целиком, поглотил бы, кажется, чтобы как в коконе, охранять от всех бед, но не хватало ручонок, они, слишком короткие, пухлые, все в цыпках, могли только гладить Машину голову и целовать её красные, холодные щёки.
Прохожие равнодушно отворачивались, едва встретившись взглядом с Алёшкой.
— Развелось попрошаек! Пройти спокойно нельзя! — проворчал мужчина в меховой шапке и кожанке с бобриком на воротнике. ‒ Вот сейчас придут, заберут вас! — пригрозил он и ушёл, поскальзываясь на обледенелом асфальте.
Алексей зло рыкнул ему вслед. Он ненавидел теперь всех мужчин – толстых и худых, молодых и старых, всех, забывая, что сам слеплен из того же теста…
— Маш, пойдём, тут дядька ругается, говорит, сейчас нас заберут. Пойдём, вон там дворик, посидим, — подтолкнул мальчик сестру. Та медленно встала, кивнула, схватила Лёшку за руку и зашагала прочь от спешащих по делам людей. Она уже поняла, что сбежать из дома – это только половина дела, а вот выжить потом как?
Вдруг рядом с Машей растянулась на дороге какая–то женщина. Шуба её извалялась в слякотной каше, мигом превратившись из пушистой, белоснежной в серо–коричневую, с черными масляными разводами.
Женщина охнула, перекатилась на колени, забарахталась, прогибаясь и шевеля ногами, попыталась встать, но не получалось.
Алёшка даже улыбнулся невольно, так похожа была упавшая на собачонку, играющую с собственным хвостом.
— Эй, девушка! — окликнула женщина Машку. — Ну вы, вы, помогите, не сочтите за труд! Мужчина! — оттолкнула она потянувшегося к ней прохожего. — Не трогайте меня! Да уберите свои перчатки. Ну и что, что вы желаете помочь! А я не хочу, чтобы вы помогали. Девушка, вот руку мне бы только подать, а там я сама…
Маша остановилась, быстро посмотрела на брата, потом, сделав пару шагов, уже оказалась рядом с пострадавшей, стала помогать.
Женщина схватилась за тонкую девичью кисть, а второй рукой обхватила Машино запястье, потянулась вверх, но тут Машка заплакала, а Алексей, оттолкнув незнакомку, спрятал руку сестры у себя в расстегнутой курточке.
— У кошки боли, у собачки боли, а у Маши…
— Спасибо, Лёшик, прошло уже. Ну, давай поможем… Вы простите, вы вставайте, холодно… — смущенно причитала Мария, исподлобья глядя на женщину.
— Да встала уже, шубу жалко, да ничего, отчистим. Маша, так ведь? Хорошее имя, красивое. Мария, ну раз уж так мы с вами и вашим братом встретились, то помогите мне теперь дойти до квартиры. А я в долгу не останусь, обедом накормлю, — шепнула незнакомка.
Маша отрицательно покачала головой.
‒ Нет, у нас дела. И дома давно ждут! ‒ быстро проговорила она, собралась, было, уйти, но женщина крепко схватила Марусю за рукав.
— Никто вас не ждёт, чего врать-то?! Мария, вы боитесь не того, кого нужно, поверьте! Меня зовут Римма Петровна. Смешное сочетание, правда? Как будто лимузин лошадью запрягли. Ну ничего, живу. Алексей, вот сумка, тут книги, очень хорошие, тебе понравятся. Здесь есть и Жюль Верн, и Марк Твен. Для мальчика самое то! Читать умеешь?
Алёша, посмотрев на сестру, как будто спрашивая разрешения ответить, кивнул.
‒ Ну вот и славно. Тогда поможешь донести? Взамен борщ, бородинский хлеб и Берлинские пирожные к чаю. По рукам?
Леша очень хотел есть, безумно! Он раньше думал, что может прожить голодным много дней подряд, а теперь понял – нет, слабый он, хилый, не сдюжит…
А Римма Петровна уже шагала вперед, ведя под локоток Машу, а Лёшке ничего не оставалось, как бежать рядом, неся книжки в грязной тряпичной авоське…
Они подошли к длинному, с несколькими подъездами и колоннами у входа дому, огороженному старинным, кружевным забором. Во дворе по расчищенным дорожкам гуляли женщины, бегали ребятишки, мужчины, встав в кружок, что-то горячо обсуждали.
‒ Римма Петровна! Приветствую! ‒ почтительно кивнул дворник. Если бы он снял перед женщиной шляпу, Маша бы даже не удивилась. ‒ Ой, беда какая с вами произошла! ‒ разглядев испачканную шубку, прошептал мужчина. ‒ Сами-то целы?
‒ Цела, Андрей Андреевич. Да и беда ли?.. ‒ протянула Римма. ‒ Неисповедимы пути Господни. А шубу почистить можно.
‒ Хотите, снесу в химчистку? Вам чтобы по ночам не болтаться! Обещают метель сегодня в ночь, ‒ услужливо предложил дворник.
‒ Завтра, дорогой, всё завтра. А теперь нам пора! Гости у меня сегодня, Андрей Андреевич, родственники из Незамётово приехали, вот, принять надо. Поспешу!
Она улыбнулась, кивнула собеседнику и уверенно пошла вперед, а Маруся с братом плелись за ней следом.
Большая, тяжёлая дверь отворилась, пропустила Римму с её новыми знакомыми в светлую парадную. Монументальная мраморная лестница, блестя гранями отполированных ступенек, изгибаясь, вела наверх. Перила, деревянные, лакированные, золотой лентой убегали туда же, теряясь за поворотом.
Поднялись на четвертый этаж. Римма Петровна немного запыхалась, но на лифте ехать категорически отказалась, сказав, что нужно тренировать ноги.
— Вот тут живу. Проходите, — женщина распахнула перед гостями темно-коричневую дверь с табличкой «Римма Петровна Елизарова». Щелкнул выключатель, вспыхнул под потолком яркий, в три лампы свет.
— Нет, нам пора. Домой спешим, извините! — отпрянула вдруг Маруся. Она как зверёк, готова была кинуться прочь, почувствовав, что впереди опасность.
Но Римма Петровна нахмурилась, поджала губы и встала перед Машей, перегородив дорогу.
— Я два раза не повторяю, ты учти. Если надо, то и силком втащу. Удумала – мальчишку по ночам таскать, по снегу! Декабрь на дворе, не май, так что зашла, разулась и молчишь, поняла? Или мне сразу вызвать милицию, пусть они с вами разбираются? Пойми, это же дело пяти минут! У нас бездомных не любят, так что быстро вас сдадут! — строго проговорила она. ‒ Не того ты боишься, девочка. Да, ты обо мне ничего не знаешь, да и я о тебе, но может быть, это и хорошо, когда ты не знаешь тайны другого? Это делает меня и тебя неуязвимыми. Я безоружна, мой дом ‒ твой дом. Вперед!
Маша, на миг задумавшись, кивнула, подтолкнула брата, зашла сама. Девушка почему–то перестала бояться. Римма не кричала, не обзывала, не замахивалась. Нет, она не страшная, просто командирша…
Через минуту Маруся уже топталась в прихожей, поставив в уголке промокшие насквозь сапожки и разглядывая свои посеревшие от грязи носки. Алёша, держа сестру за руку, дергал другой рукой «молнию» на своей куртке, но та сломалась, расстегиваться не желала. Римма Петровна, уже успев помыть руки, встала, уперев руки в бока, сверху вниз посмотрела на мальчика.
— Заело… Я сам сейчас… Я могу и не снимать… — робко прошептал Алёша. ‒ Она сама, я не портил…
— Чушь какая! В куртке он будет сидеть. Ты ещё мыться в ней сходи! А ну–ка, давай, поглядим, что там…
Римма пододвинула к мальчишке табуретку, удобно утроилась на ней, стала ковыряться ногтями в «молнии». Алексей попытался помочь, но женщина только недовольно поморщилась, оттолкнула его руки.
— Не маячь. Я сказала, не маячь! Ну вот, нитка же попала. Нитка, и всё! Раз, два, три… Снимай, расстегнули! — победно возгласила Римма Петровна, прицыкнула языком.
Маша помогла брату повесить куртку на крючок, опять встала истуканом.
— Так, ванна там, моемся по одному, на пол воду не льём, мыло не грызём. Алексей, вы не едите мыло, часом? — хитро спросила Римма Петровна.
Мальчишка испуганно помотал головой.
— Ну и хорошо. Маша, помоги брату. Одежду ему я сейчас подберу. Ну и тебе… Что стоим, друзья?! Мне ещё работать надо! — прикрикнула она на гостей. Те юркнули в ванную комнату.
Римма Петровна слышала, как пищит Алёшка, пока Маша намыливает ему голову, как воет, что щиплет глаза, как смеются они оба, а потом Маруся охнув, замолкает…
— Мы, что, теперь тут будем жить? — прошептал на ухо сестре Лёшик. — И нас не найдут?
— Нет! Как жить?! Она нам чужая. Просто сегодня побудем в гостях, а потом уйдём, — покачала головой Мария. — Утром уйдём.
— Ладно. Ты меня обязательно разбуди, я боюсь проспать, и ты тогда без меня…
Мальчишка, разомлев, обмяк на руках Маруси, всхлипнул.
— Да ты что! Никуда я без тебя не уйду.
— А мама ушла без нас. Обещала взять с собой… — схватив дрожащий свой подбородок руками, тихо ответил мальчонка. — Нет, я не плачу, нет! Я знаю, что про маму нельзя говорить, я помню!..
Маша ничего не сказала, только завернула брата в полотенце, с трудом вытащила его из ванной, понесла на руках в комнату, где Римма Петровна уже разложила на диванчике кое–какую одежду.
— Вот, брючки есть, рубашка, я думаю, что должно подойти на первое время! — напевая что–то, сказала Римма. — Маша, тебе костюм спортивный. Всё, не мешаю! Я на кухне. Алеша, ты борщ со сметаной ешь?
— Угу! — кивнул мальчик.
— Хорошо. Жду вас на ужин. Не теряйте время, гости дорогие!..
Она уже вышла в коридорчик и копалась в холодильнике, гремела какими–то банками и кастрюлями, как вдруг услышала за своей спиной Машин голос:
— Сдадите нас? Ну в конце концов вы же нас сдадите, да?
Римма Петровна выпрямилась, медленно обернулась.
— Никогда не стой у меня за спиной, Маша. Я этого не люблю, очень неприятно. Это первое. Второе: «сдавать» вас я не собираюсь. Но есть определенные правила жизни детей, нам придётся следовать им. Иди, прими ванную, потом поговорим. Ты совершеннолетняя, я так понимаю? Имеешь право свободно перемещаться по матушке-земле. С Алексеем сложнее, но надо сделать так, чтобы тот, от кого вы ушли, как можно дольше не искал вас. Я всё придумаю, дайте время.
— Почему? Зачем вы это делаете? Мы вам никто.
— И я вам никто. Тем не менее вы моетесь в моей ванной и скоро будете ужинать на моей кухне. Не всем людям можно доверять, но мне – можно. На вот, мазь, руку потом забинтуем.
Римма Петровна вынула из шкафчика, висящего на стене, какой–то тюбик, протянула Маше. Та молча взяла, развернулась и пошла мыться.
Закрывшись в ванной на шпингалетик, девушка стянула с себя всю одежду, аккуратно сложила её стопочкой на полу, поморщилась, рассматривая маленькие, с ровными круглыми краями ранки на коже рук, медленно включила воду и тут же выронила душ, потому что по руке пошла нестерпимая боль, жгучая, злая…
… — А я тебе говорил, что врать нехорошо! Я предупреждал! — отец нависал над Марусей, выдувая едкий дым прямо ей в лицо. Огонёк его сигареты оказался вдруг у Машиной руки. Девочка попыталась увернуться, но отец крепко держал её. — Враньё — грех, Маша! Алексей! Иди сюда, Алеша. Смотри, чтобы не повадно тебе было меня обманывать! — позвал мужчина.
В комнату вошёл Машкин брат. Он старался не смотреть на папу, держащего Марусю, на сигарету в его руке. Можно было не смотреть, но выключить звук, даже затыкая пальцами уши, не получалось…
Лёшка плакал, уткнувшись в штору, а Маша с ненавистью смотрела на своего мучителя, потом, скривившись, стала поскуливать, дернулась, осела на пол. На руке появился небольшой красный ожог, он как будто теперь сам пылал, отделившись от кончика сигареты.
— Теперь не забывай, милая, что врать мне нельзя. Получила плохую отметку – неси сама дневник, не скрывай ничего, тогда из тебя толк выйдет! Так-то, детишки!..
… Маша включила холодную воду, стояла и дрожала, пока вся не покрылась мурашками, и зубы не стали отбивать дробь. Господи, а ведь она поначалу доверяла отцу, думала, что так и должно быть – он лучше знает, как нужно воспитывать её, Машу, и маму заодно. Мама никогда не сопротивлялась, терпела, потом громко просила прощения у Машиного отца. Она Марусе родной мамой и не была, отец женился второй раз через два года после смерти первой жены. Маша уже не помнит, как тогда всё было. Лена появилась в её жизни, стала называться таким теплым и ласковым словом «мама», читала перед сном книжки, шила платья, водила в зоопарк… Потом родился Алёша. Он был такой смирный, хорошенький, что Машка в него сразу влюбилась, нянчила, играла. А потом папа стал строгим, его постоянно что–то раздражало, а тут и учёба у Маруси пошла под откос… Плохие оценки вызывали вспышки отцовского гнева, он кричал, что устал, что из кожи вон лезет, чтобы у детей всё было, а Лена и сама Маша не могут палец о палец ударить, чтобы хоть как–то работать мозгами!.. Елена, как могла, мужа успокаивала, уговаривала подождать, обещала, что всё наладится.
— У Маши переходный возраст, ей просто тяжело усваивать школьную программу. Мы за лето позанимаемся, она отдохнёт, ты еще будешь гордиться своей дочерью! — слышала Маруся шёпот мачехи, стоя под дверью родительской спальни.
— Нет уж, надоело это мне! — не унимался отец. — Раз по–хорошему вы не понимаете, значит, будем каленым железом из вас дурь выбивать! Понятно? Железом!
Маруся слышала, как Лена что–то зашептала в ответ, послышались звуки поцелуев, потом чья–то рука захлопнула дверь и в замочной скважине повернулся ключ…
Отец так и не переменил своего решения, только вместо каленого железа была сигарета. Он стал много курить, а на руке Маши постепенно расцветала цепочка из красных кружочков…
… — Маша! Извини, что беспокою! — прокричала Римма. Её голос врезался в замерзший мозг, заставил вздрогнуть. — Ужин готов, мы тебя ждём!
— Да… Да, хорошо! — натирая мочалкой старые ожоги, прошептала Маруся. Не надо, чтобы эта женщина видела руки, будет спрашивать, потом ещё на отца заявит в милицию…
Девушка быстро помыла голову, растерлась полотенцем, чувствуя, как по телу бежит горячая волна. На запотевшем зеркале Машка вдруг нарисовала солнышко с веселой улыбкой, подмигнула ему и вышла из ванной.
… Алёша с восхищением смотрел на сестру. В Риммином спортивном костюмчике она выглядела очень тоненькой и изящной. Тёмно–бирюзовый цвет делал её как будто какой–то весенней, радостной.
— Садись, вот тут тебе местечко! — довольно кивнула Римма Петровна. — Ешь, бери всё, что хочешь.
Она поставила перед гостьей тарелку с борщом, пододвинула хлеб, нарезанную тонкими кругляшами колбасу, сыр, отваренные вкрутую яйца, мелко нарубленную, крепко пахнущую кинзу.
Маша потянулась за горчицей, рукав кофточки отъехал к локтю, и Римма застыла, рассматривая цепочку узоров на коже девочки, потом, видя, что той неприятно, отвела взгляд.
— На ночь надо помазать ещё. Это те, которые свежие. А старые другим средством. Я тебе потом покажу, какое лекарство! — сказала она буднично.
— Не надо мне ничего, спасибо! — буркнула Маруся, одернула рукава. — Это родимые пятна. Алёша, сядь ровно и не захлебывай! Это неприлично! — прикрикнула она на брата. Тот съежился, кивнул.
Римма Петровна, помассировав виски, встрепенулась, вспомнила о чае, об обещанных пирожных, попросила Машу помочь ей с сервизом.
— Я, признаться, гостей редко принимаю, вся посуда в серванте, как в музее стоит, — оправдывалась она. — Если кто и заходит, то мы по-простому сидим, без изысков. А иногда, знаешь, хочется, чтобы красиво было, как раньше… Матушка моя, царствие ей небесное, всегда в доме любила праздник, столы чтобы ломились, чтобы шампанское… Да… Сгубило её это. Ладно, пойдём, принесем, что там надо. Алексей, ‒ крикнула она, ‒ а ты пока со стола грязные тарелки убери, в раковину сложи…
Мальчик угукнул, что-то грохнуло, зазвенело, раздался детский плач.
‒ Ничего, на счастье! ‒ крикнула Римма. ‒ Алёша, сам цел? Ту, с маками, разбил?
‒ Да, простите… ‒ сунулся в гостиную испуганный Алексей.
‒ А и хорошо. Никогда её не любила, а выкинуть жалко. Ну, хватай вазочку, тут конфет на целый вечер нам хватит!
Алёша взял двумя руками стеклянную, в виде распустившейся лилии, вазу, понёс её к столу.
Замерев с чашками в руках, Маша вдруг строго, во–взрослому открыто и независимо посмотрела на Римму Петровну, вынимающую блюдца, и спросила:
— Сколько мы можем оставаться у вас?
— Сколько хотите! Маша, я не гоню!
— Я понимаю, что долго так продолжаться не может. Так не делается. Мы посторонние.
— Да какие же вы теперь посторонние? Ты — Мария, Алексей — твой брат. Моё имя ты тоже знаешь, — улыбнулась женщина. ‒ Чай пили, чашки били, по-турецки говорили. После такого нельзя считаться чужими. И не начинай больше этот разговор. Ты боишься, я понимаю. Не стоит, наладим всё.
— Вы всё понимаете! Я и Лёшик принадлежим отцу, быть здесь без его разрешения мы не можем, а вы обязаны сообщить о нас. Дайте мне два дня, а потом мы уйдем, и папа никогда…
— Что?
— Нет, ничего, просто я прошу у вас два дня, — отвернулась Маша. — А потом мы уедем к родственникам.
— Я бы не называла такого человека папой, — пожала плечами Римма. Она как будто говорила о ком–то, кто был ей хорошо знаком. — Это и не люди вовсе, так, сатаны, пришедшие в наш мир. И пусть ваш отец сто раз узнает, что я, Римма Петровна Елизарова, поселила вас у себя, пусть только сунется, я ему устрою!
Её лицо вдруг стало таким злым, беспощадным, что Маша даже испугалась.
— Я к Алёше пойду, — прошептала она.
— Да, конечно. Давайте пить чай! — кивнула Римма, пошла следом…
Римма росла в хорошей семье, в большой, красиво обставленной квартире. Её мать никогда не работала, вела поэтичный, восторженный образ жизни, любила красиво одеваться и носить золотые украшения. У её отца был личный водитель. Он отвозил Риммочку утром в школу, потом на занятия в балетный кружок. Папа очень любил балет и хотел, чтобы Римма стала хорошей балериной.
Но у девочки абсолютно не было таланта. Она обладала хорошей растяжкой, могла повторить нужные элементы, но делала это как робот, без души и чувства музыки. Отдай её родители в спортивную гимнастику, волейбол или плавание, успехов бы было больше, ведь там ты просто делаешь свою работу, достигая результата. А балет…
— Это душа, Римма! — кричал отец после неудачного выступления дочери на домашних посиделках с папиными друзьями. Тогда как–то спонтанно съехались его коллеги по работе, отмечали папино повышение. После застолья отец попросил Римму станцевать им. Он уже всем рассказал, что девочка занимается балетом, очень хороша и вообще будет поступать в училище…
Римма помнит до сих пор, как долго не могла решиться выйти к публике в залу, как тянула её за руку мама, ругалась и говорила, что нельзя заставлять людей ждать… Помнила, как неловко перебирала ногами, как два раза оступилась…
Гости снисходительно улыбались, переглядывались, красная как рак Римма вообще перестала соображать, что делает, и в конце, не удержавшись, упала.
— Балет – это душа! — кричал на ней отец, когда гости разошлись. — А ты показала нам медведя. Ты просто посмеялась надо мной, да? Скажи, ведь посмеялась?! — он больно сжал тогда Риммочкин локоть, заглядывая ей в глаза.
— Случайно. Я устала просто, голова болит, вот и не получился танец… — оправдывалась девчонка, но это только разозлило папу еще больше. Ведь он работает, у него тоже болит голова, но он делает своё дело хорошо, а Римма…
Отец Риммы не курил, зато всегда держал под рукой ремень…
Он наказывал её в комнате, закрывал дверь на ключ, зашторивал окна, и пряжка на ремне блестела золотыми бликами…
Римма, отогнав воспоминания, поёжилась, покашляла и, заметив на себе пристальный взгляд Маруси, покачала головой.
‒ Извините, задумалась что-то… Варенья?..
… После ужина Римма пригласила Машу и Алексея в гостиную, включила телевизор. Показывали «Жизель». Женщина тут же переключила канал, нашла мультфильмы, усадила Алёшу раскрашивать картинки, а потом, подсев к Маше, спросила:
— У тебя есть какой–то план? Сколько тебе лет? Ты учишься?
— Восемнадцать. Школу я окончила в прошлом году, но в институт не поступила. Я провалила экзамены, отец… А при чем тут план? ‒ вдруг как будто окаменела Мария. ‒ Мы просто путешествуем, потом домой вернёмся.
— Не вернетесь. Вас станут искать, надо это исключить. Ты должна сказать правду, — задумчиво прошептала Римма.
— Какую правду?
— Надо рассказать, что он с вами делает!
— Кто?
— Ваш отец. Маша. Ради брата ты должна всё рассказать.
Мария напряженно выпрямилась, потом, усмехнувшись, покачала головой.
— Вы ничего не знаете, поэтому говорите ерунду. Мы просто ушли от него, этого достаточно. Вы не понимаете, какой он, наш отец, что может…
— Где мама?
— Моя родная мама умерла. А мачеха уехала от нас полгода назад, обещала и нас забрать, но вот пока…
— Уехала? И вас бросила? Вот живут же на свете…
Тут Римма выругалась, грязно, жестоко, по–мужицки.
— Я не хочу с вами это обсуждать. Алёша, пора ложиться спать. Завтра мы поедем дальше! — вскочила Маша.
— Ну пять минут! Можно еще чуть–чуть! — заканючил брат. — Только же «Спокойной ночи…» началось, и я не докрасил!..
— Спать, я сказала. Завтра не добудишься тебя! — отрезала Мария. — Римма Петровна, мы завтра рано уйдём, вы не беспокойтесь.
‒ Да куда уж мне беспокоиться! ‒ кивнула Римма Петровна. ‒ Он найдёт вас и опять станет мучить. Я предлагаю тебе помощь, но если ты думаешь, что справишься сама, то… ‒ Римма развела руками.
Женщина слышала, как ворочается на кровати Алёша, стонет, хнычет. Потом раздались легкие шажки Маши, она легла с братом, прижалась к нему, теплому, распотевшемуся, зашептала что-то. Алексей угомонился, раскинул ручки, задышал спокойно, мирно.
А Маша всё никак не могла уснуть. Прокравшись на кухню, она налила себе воды, встала у окна, следя, как быстро крутит ветер снежинки. Дворник оказался прав, пришла метель. Скрипел, раскачиваясь на высоком столбе, фонарь, бездомная собака, припадая на брюхо, перебежала двор и скрылась в темноте. На подоконнике выросла горка снега. Белый, чистый-чистый, мягкий, как вата, он пропускал через себя желто-оранжевый луч и как будто светился изнутри.
‒ Не спится?
Маша вздрогнула, обернулась. На кухню зашла Римма Петровна. Её розово-белая, в мелкий цветочек рубашка не скрывала черно-синих татуировок на плече. Тонкие бретельки как будто перерезали пополам эти узоры, то и дело падая с плеч.
‒ На новом месте всегда трудно. Но это ничего, Маша, это пройдёт. Мне нужно, чтобы ты сказала ваш адрес. Где живёт ваш отец?
‒ Зачем? ‒ Маруся поставила на стол чашку, схватилась пальцами за край стола.
‒ За тем, что надо послать письмо, мол, вы гостите у родственников, всё хорошо. Тогда он не станет вас искать. Ты устроишься здесь на работу, Алёше когда в школу?
‒ На следующий год.
‒ Славно. Значит пока есть время. Ну, так что там с адресом?
Римма Петровна плеснула себе в рюмку настойки, выпила залпом, осела на стул. Маша, широко распахнув глаза, смотрела на туго уложенные друг к другу шрамы на спине хозяйки.
‒ Римма Петровна… ‒ прошептала Маша испуганно. ‒ Что это?
‒ Это? Ах, это… Мой отец был очень требовательным человеком, он хотел, чтобы я росла идеальной. Идею эту он доносил до меня ремнем. Такой, знаешь, армейский, с пряжечкой…
‒ И никто не знал? У вас же была мама, она не…
‒ Мама любила жить красиво. Отец её полностью устраивал. Ей тоже доставалось, но она считала, что ради золотишка можно и потерпеть. Мать росла в бедной семье, в детстве жила в коммуналке, и потом радовалась, что наконец выбилась в свет, что в такой квартире обретается. Ну разве это катастрофа – ремень? «Папа тебя очень любит!» ‒ говорила мне она. ‒ «Значит, надо его слушаться». Он любил балет, а я плохо танцевала… Ну, так вот и жили, пока… Пока…
‒ Пока что? ‒ прошептала Маша. Ей вдруг стало душно, она распахнула форточку, стала хватать ртом воздух.
‒ Понимаешь, мне тогда никто не хотел помочь. Все считали, что я преувеличиваю, наговариваю на отца, да и он был влиятельный человек… И я помогла себе сама. У папы был пистолет, он иногда хвастался, что может выбить белке глаз на большом расстоянии. Я меткостью особой не отличалась, но и расстояние между нами было небольшое. И папа – не белка…
Римма Петровна, набросив на плечи шаль, хлопнула в ладоши, пожала плечами, глядя на бледную Марусю.
‒ Вы… Вы… ‒ шептала девушка, отступая к двери.
‒ Да, я его застрелила. Я спасала себя сама. И ни капли не жалею. Знаешь, я бы была рада, если бы на моём пути появился кто-то, кто бы сказал: «Римка, ну что ты! Сейчас всё решим, уезжай от него, спасайся, мы тебя прикроем!» Таких не нашлось. Иногда так бывает, что ты один на один со злом. И тогда ты выпускаешь из себя частицу зла в ответ. Я видела, как ему страшно, как бегают его глазки, он просил о пощаде, но я не стала слушать. Он же не слушал меня, когда я просила… Я переступила ту черту, за которой человек становится другим. Об этом рассказывают те, кто воевал, кто держал на прицеле другого человека. Забыть это нельзя, сделать вид, что ты чист, тоже не получится. Мои руки в его крови, но я не сожалею. Я буду гореть в аду, но я довольна…Я сразу созналась, меня посадили. В тюрьме был очень хороший художник, сделал мне картинки, теперь я меченая.
Римма Петровна говорила так спокойно, с достоинством, так гордо расправила плечи, что Маша даже невольно залюбовалась её статью.
‒ А мама? Что ваша мать?
‒ Она отказалась от меня, собрала все свои украшения и уехала, говоря, что не может находиться в доме, где совершено такое… Но в этом доме и до моего выстрела совершалось то, от чего мурашки по коже, а матери было наплевать. Я её ненавижу, она умерла, горит пусть со мной в аду! Но ты, Маша, ‒ тут Римма схватила девушку за руку, ‒ ты проживёшь другую жизнь! Слышишь, ты будешь чиста, твоя молодость пройдёт в прекрасном мире, тысячи дорог перед тобой, не надо упускать шанс! Ну и мне дай возможность помочь вам с Алёшей. Возможно, там, на Небесах, это мне зачтётся…
Маруся выдернула свою руку, поморщилась.
‒ Извините, мне больно, ‒ прошептала она, подвинула стул, села рядом с Риммой. От женщины пахло чем-то сладким, даже приторным. Сандаловое масло, догадалась Маша. У неё немного закружилась голова. ‒ А у вас есть своя семья? Дети есть?
Почему-то было легко спрашивать Римму обо всём на свете, как будто они на самом деле родственницы или близкие подруги.
‒ Нет. Я так и не смогла допустить в свою жизнь мужчину. Нет, не смогла… Мне до сих пор страшно, если кто-то из их племени дотрагивается до меня. Аж внутри всё дрожит, в глазах чернеет. Нет, никого у меня нет. Ну, кроме вас, если позволите, Маша… ‒ Римма грустно улыбнулась. ‒ А твой папочка любил выкурить сигаретку, да? Давай полечим немного руку. Завтра станет намного лучше, я обещаю…
Алёшка, подкравшись к двери, смотрел через щёлочку, как сестра, уткнувшись в рыхлое, мягкое тело Риммы Петровны, всхлипывает, рассказывает что-то, а женщина, поглаживая девушку по голове, даже и не пытается уговорить Машу замолчать. Она не твердит дежурное «успокойся, всё уже позади…» Она дала реке горя и страха, вспенившись, вылиться наружу, нестись бурным потоком, сметая всё на своем пути, брызгать обжигающей душу лавой, а потом наконец уняться, замедлив свой бег. Маша тихо всхлипывала, Римма баюкала её на своей груди, скрипел за окном фонарь, бросая на стену танцующую тень. А Лёшка, продрогнув, не удержался и тоже зашёл на кухню.
‒ Ну вот и постреленок наш проснулся. Садись, Лёшка, чай в три часа ночи – это сказочно вкусно! ‒ улыбнулась Римма…
На следующий день Маша видела, как в прихожей топталась какая-то женщина. Римма сунула ей в руки письмо, женщина кивнула, обняла хозяйку, и оставив какой-то куль с вещами на полу, быстро ушла.
‒ Кто это? ‒ кивнув на идущую по двору незнакомку, спросила Маша.
‒ Это моя подруга, Даша, вместе сидели… Уж вот такие у меня друзья. Она из другого города отправит письмо вашему отцу, все следы заметет, не к чему будет подкопаться. Ведь она мне на вас и указала! ‒ вдруг подмигнув, созналась Римма.
‒ То есть как?! ‒ опешила Маруся.
‒ Вы же сколько на вокзале обретались? Дня два? Даша туда-сюда ездит по делам своим, ваши разговоры подслушала, свои выводы сделала. Ну и мне позвонила…
‒ То есть наша встреча не случайность?
‒ Запомни, Маруся, нет в жизни случайностей. Всё для чего-то нужно и с какой-то целью сделано.
‒ Даже плохое? ‒ усмехнулась Маша.
‒ Ну… Даже плохое, наверное. Оно делает нас сильнее, проверяет будто, закаляет.
‒ Вы подстроили то падение на улице? ‒ покачала головой Мария.
‒ Ну да. Шубу жалко, но ради дела я готова была ею пожертвовать. Так, ладно, давай-ка лучше подумаем, где тебе устроиться работать… Слушай, а если в библиотеку? Детскую, откуда я все эти книжки и принесла? Отсидишься до экзаменов, поступишь в институт. Как думаешь?
Маша пожала плечами, посмотрела на брата. Тот кивнул.
‒ С Алешей я побуду, всё равно дома работаю. Я занимаюсь переводами, так что и Лёшика по языкам натаскаю, ‒ оживилась Римма. ‒ Ох и заживём!..
Прошла зима. Маша первое время всё оглядывалась, шарахаясь от любого мужчины, хоть отдаленно напоминающего отца. А вдруг он найдёт их, заставит вернуться?! Но видимо Римма написала хорошее письмо, правдоподобное, и искать детей никто не собирался.
Жить с Риммой Петровной было не всегда легко. Порой на неё накатывало раздражение, она сердито бурчала что-то, недовольно вздыхала, но это быстро проходило, стоило ей выйти погулять. Она всегда гуляла одна, Машу с собой не брала, говорила, что любит одиночество в мире людей. Она ходит, смотрит на чужие жизни, прислушивается, но сама как будто в стороне. Она ‒ наблюдатель, беспристрастный ценитель человеческих судеб.
Машу настроения хозяйки не пугали. Лишь один раз они с Риммой сильно поругались, когда Маша привела на чай своего нового знакомого, Петьку. Они сидели на кухне, когда вернулась с прогулки Римма Петровна.
Сразу почувствовав, что в доме чужой, Римма метнулась к гостю, зло глянула на него, велела уйти.
‒ Да я чай сейчас допью, и всё! ‒ стал канючить парень, но женщина так рубанула кулаком по столу, что Петька тут же сбежал, даже переобуваться не стал, так в носках и поскакал по лестнице.
‒ Почему? Он мой друг, хороший, добрый! ‒ сердито спросила Маша.
‒ Потому что это мой дом, здесь все живут по тем правилам, которые установлены мной, и я не потерплю тут мужчин! ‒ сварливо вскинулась Римма. ‒ Я тебе тысячу раз говорила, что никого из их племени не терплю. Никто не должен пересекать порог моего дома, понятно?
‒ Что же мне теперь, вообще ни с кем не водиться? Сидеть одной, как вы?! Старой девой помереть?! ‒ вскочила Маша. ‒ Мы так хорошо сидели, а вы…
Маруся хотела уже уйти с кухни, в дверях оглянулась.
Римма стояла у окна, растирая дрожащей рукой лоб. У неё опять болела голова.
‒ Простите… ‒ Маша вернулась, встала рядом. ‒ Я не хотела вас обидеть. Само вырвалось как-то…
‒ Ничего, ты даже в чём-то права, Маша. Не надо тебе от мира отгораживаться, как я когда-то сделала. Но и сюда, прошу тебя, не приводи своих кавалеров. Это наш общий дом, я зря про правила, про то, что я тут главная… ‒ Римма Петровна с досадой вздохнула. ‒ Характер что-то портиться стал, сама за собой замечаю… Надо бы мятного чая, успокаивает, говорят…
Больше в квартиру Маша никого не водила. Римма была права – её дом, её рана, её прошлое. Она имеет право защищать свой мир, она всю жизнь это делает…
… Отец заявился к ним уже в конце мая. Он долго звонил в дверь, пока Маша, напуганная, чуть не плача, стояла и слушала, как он уговаривает её открыть.
‒ Я же знаю, что ты там, Машка! Впусти, я соскучился. Ну как же так – уехали, меня бросили, а я для вас же старался, людей из вас делал!!! Впусти, а не то накажу. Ишь, куда забрались, дорого-богато! Машка, неужто другого папочку нашла? Он тебе такие хоромы подарил? Открывай, а то Лёшку выпорю!
Маша с ужасом поняла, что брат на улице, он вот-вот должен вернуться с прогулки. Девушка распахнула дверь и замерла, почувствовав, как страх парализует её всю, даже кричать не получалось.
Мужчина бросился к ней, схватил за плечи, стал трясти, крича, что Маша ужасная дочь, что она своего отца предала, украла брата. Связалась, небось, с дурной компанией… Маруся стонала, отползая назад, а потом заметила, как на пороге показался Алёша. Она взглядом приказала ему уйти. Он, зажав рот рукой, помчался вниз по лестнице. Отец его не заметил…
‒ Ладно, чаем напои меня, ‒ подняв Марусю за ворот платья, приказал мужчина. ‒ И спички дай, курить хочу.
‒ Здесь не курят, ‒ отрезала Маша, но тут же почувствовала удар чуть пониже лопаток, задохнулась, сглотнула, послушно подала отцу спички.
Тот не спеша вынул из пачки сигарету, закурил, выдувая дым дочери в лицо.
‒ Ты знаешь, что поступила плохо? ‒ схватив её за руку, прошептал он.
Маша кивнула.
‒ Ты помнишь, что будет, если ты делаешь папе плохо? ‒ еще тише, в самое ухо проговорил гость.
Маруся снова кивнула.
Отец потянул за рукав её платья, провел рукой по зажившим шрамам, усмехнулся, а потом, вынув изо рта сигарету, поднёс ее к Машиной руке. Девушка зажмурилась. Нет, она так и не убежала, не победила свой страх, он сидит в ней, сидит глубокой занозой и не даёт идти дальше. Она не спаслась, а только на время отсрочила неминуемое…
И тут грянул выстрел.
Маша отшатнулась, в лицо ударила бетонная крошка от вошедшей в стену пули.
Машин отец, упав, свернулся калачиков на полу и поскуливал, держась за полыхнувшую огнём мочку уха.
‒ Что, денежки закончились? ‒ отведя в сторону дуло пистолета, поинтересовалась Римма Петровна. ‒ Нашёл-таки… Умный, значит… Встань, ну что как червяк валяешься?!
Маша смотрела, как изменилось, окаменело лицо Риммы, как стало оно страшным, жестоким.
Мужчина поднялся с пола, затравленно глянул на Марию.
‒ Кто это? Я думал, ты с мужиком связалась, ‒ прошептал он.
‒ Это Римма Петровна. А при чем тут деньги? Папа, уйди, пожалуйста, я прошу тебя. Просто уйди! ‒ ответила Маша, стала пятиться к женщине.
Римма опять направила пистолет на гостя.
‒ Я же ему денег послала, Маша, ‒ спокойно сказала она. ‒ Чтобы он вас в покое оставил. Мужчины, ну те, кто власть свою отрабатывают на слабых, деньги ох как любят. Они думают, что это делает их еще более сильными, важными, да, дорогой?
Она криво усмехнулась, приподняла брови.
‒ Маша, она же сумасшедшая! Немедленно собирайся, мы уезжаем. Где Алексей? Где мой сын?! Спасите! ‒ закричал вдруг мужчина, но тут грянул второй выстрел.
‒ Я уже стреляла в человека, мне не страшно, ‒ вздохнув, проговорила Римма Петровна. ‒ Вот только сесть из-за тебя не хочется. Не того ты полёта птица, чтобы я и свою, и Машкину жизнь губила. Уходи сам. На вот тебе еще деньжат. И больше не появляйся здесь, понял? Найди себе другую пепельницу. А Машу больше трогать не дам!
Римма подошла к испуганно дрожащему гостю, положила в карман его рубашки несколько купюр, потом, размахнувшись, ударила так, что Маша даже отвернулась, так скривилось лицо отца.
‒ Всё, свободен! ‒ закончила Римма Петровна, бросила в руки мужчине его куртку и кивнула на дверь…
Встав у окошка, Маша, Римма и Алексей смотрели, как улепётывает со двора незваный гость, как машет ему вслед метлой дворник.
‒ А хорошо всё же наподдала ему тётя Римма, да, Маша?! ‒ с восхищением прошептал сестре на ухо Алёша. Та только растерянно кивнула…
… Сидя на стуле и лениво раскачиваясь, Виктор смотрел, как к бассейну подвели еле идущую, скрюченную с одного бока женщину. Кожа складками свисала с её рук, голова была повернута набок, ноги едва-едва перебирали, передвигая грузное тело вперед. Женщину сопровождала красивая девушка и мальчишка лет пятнадцати. Женщина что-то говорила им, они кивали, гладили её по плечам, потом мальчик отошёл в сторону, разбежался и прыгнул, уйдя с головой под воду, а девушка осторожно подвела женщину к лесенке.
‒ Давайте, Римма Петровна, вот так, ноги ставьте, я помогу… ‒ тихо говорила она, помогая своей спутнице спуститься в воду.
Виктор смотрел, как старуха жмурится от холодной воды, как мальчик, вынырнув, плещет на неё брызгами, а девушка ругается, грозит ему пальцем.
‒ Вот ведь забота теперь, ворочать эту глыбу. Родственница небось! ‒ услышал Витя голос напарника, Федора.
‒ Ага… Ну а что делать… Пойду спрошу, не нужно ли помочь! ‒ Виктор встал, подошел к Маше.
‒ Девушка, извините, может быть я могу чем-то… Ваша мама… ‒ начал он.
‒ Нет, простите, она не любит общества мужчин, ‒ виновато пожала плечами Маруся. ‒ Маму просто разбил радикулит, сейчас уже лучше, вот, рекомендовали плавание…
Виктор кивнул.
Римма, опустившись на воду, вздохнула, улыбнулась. Её тело будто парило над голубым дном бассейна, отбрасывая большую, похожую на кита тень. Но у этого кита не было сейчас веса, он не чувствовал боли, каждая клеточка тела отдыхала, наслаждаясь покоем. Римма с неохотой пошевелила ногами, потом стала понемногу грести, смотря в небо. Рядом плескался, смеясь, Алёшка. Он иногда подплывал к женщине, щекотал её или просто спрашивал, хорошо ли ей. На бортике сидела Маша. Она все не решалась прыгнуть, стеснялась Виктора, который стоял тут же, как будто готовясь спасать Римму Петровну, когда она пойдет ко дну.
‒ Молодой человек! ‒ крикнула вдруг Римма. ‒ Да отойдите вы от нас, смущаете! Но если я буду тонуть, только вам доверяю вытащить меня на берег!
Виктор кивнул, показал большой палец вверх и отвернулся. Маша плюхнулась в воду, ойкнула и быстро поплыла за братом. Вода мягко, нежно холодила разгоряченную кожу, пробегала пузырьками по старым шрамам, ласкала их, гладила, баюкала.
‒ У всех есть шрамы… ‒ думала Римма, медленно двигаясь вдоль бассейна. ‒ Только у нас с Машкой они на виду, а у других спрятаны, такие лечить тяжелее. Но стоит всё же попробовать кому-то помочь, и тогда сам чувствуешь, что спасаешься…
Римма Петровна улыбнулась, перевернулась на живот и поплыла чуть быстрее. Виктор увидел бело-розовые, выделяющиеся на фоне загара полосы на её спине, невольно охнул. Маша потом всё расскажет ему, а Римма впустит его единственного в свой дом. Виктору она доверит Машину жизнь и счастье…
Хорошо, что Даша тогда заметила этих птенцов на вокзале, хорошо, что решилась Римма Петровна привести их к себе в дом, дала надежду, выкупила их у прошлого. Хорошо, что у всех есть будущее, и его можно раскрасить таким же звенящим, нестерпимо-ярким светом, как само солнце. Лишь бы хватило смелости и сил сделать первый шаг!..
Зюзинские истории
