Егорыч вторую зиму живет один. Его Елену забрала дочка, жена стала плохо ходить ногами. Оно и правильно, ему легче стало, а то только и слышал: подай, поднеси, убери. А силы-то у него тоже не те.
Не обижается он на Анастасию, кто он ей? Отчим. Хоть и поднимал падчерицу с малолетства, но особой благодарности не слышал от нее. Своих детей бросил, когда им нужен был отец. Они, вероятно, его совсем уже не помнят.
В то время он колесил по стране, бизнес еще только набирал силу. Появились большегрузы. Он и пристроился к одному грузину. Деньги платил неплохие, его первая жена радовалась такой зарплате мужа. Семья стала жить в достатке.
Как-то раз ему пришлось подвезти молодую женщину. Ей оказалась местная фельдшерица, которая бегала по вызовам. Деревня-то тянулась вдоль дороги километра три. Видел, что женщина прихрамывает на одну ногу, вот и пожалел.
Оказалось, что новые туфли натерли ей пятку. Подвез он Елену до самого медпункта, она его еще и чаем угостила. Вот с тех пор и стал к ней заезжать, то непогоду переждать, то осмотр своего «боевого» коня провести, то лампочки в фарах заменить…
Все чаще стал находить причины, чтобы увидеться с женщиной. Приезжал всегда с подарками не только для нее, но и для ее маленькой дочери. Вот так он и сблизился с женщиной, года два «дружили», как он это называл, а однажды остался насовсем. Не мог и дня прожить без Лены.
Бросил жену и детей, но деньги пересылал регулярно. Так и не развелся, и Светлана тоже не подавала на развод. Может, так и живет одна, а, может, сожительствует с кем, как и он.
Всякие мысли посещают его длинными зимними вечерами. Есть что вспомнить.
Как он радовался, когда Елена ему сообщила, что у них будет ребенок. Ждал сына, потому что были у него одни дочери. Чуть ли не на руках ее носил.
Это был февраль, он только разгрузился, как услышал трель своего кнопочного телефона.
— Ваня, я потеряла сына, — и стала как-то путано объяснять, что во время гололеда спешила к старушке, которой были назначены уколы каждый день, ноги разъехались в разные стороны, она упала навзничь, ударилась так, что потеряла сознание. А срок уже был большой, шестой месяц шел.
Вот так они с Еленой не уберегли своего сыночка. А то, гляди, и он сейчас был под приглядом.
Ну что теперь об этом переживать. Тут думать надо, как завтра опять чистить дорожки, снег валит весь день, не переставая. Хорошо, если ночью метель не разгуляется, а то к курочкам своим только к обеду доберется.
Зря он сарай так далеко построил. А все Лена, запах ей не нравился.
Уснул только под утро.
Протер глаза и первым делом к окну.
— Да, работенки на весь день! – опечалился Егорыч. На заборе и то снежные шапки. Ветви деревьев потеряли свое очертание, как будто у зимы только одна белая краска.
Немножко поежился от холода. Печурка его, видать, еще ночью прогорела, но затапливать некогда. Натянул телогрейку, валенки, на голову нахлобучил шапку-ушанку и за лопату.
— Егорыч, — услышал он голос своей соседки, — что-то ты припозднился, уже все откопались, я подумала, не заболел ли ты.
— Куда мне торопиться? Весь день мой.
— Ко мне внук приехал, сейчас пришлю тебе его на подмогу.
Егорыч вначале хотел отказаться от помощи, потом, немного подумав, оценив свои силы, произнес:
— Спасибо, Матвеевна, присылай, а то один, похоже, не осилю.
Пашка – парень крепкий, соседка хвалилась, спортом занимается, уже и медали имеются. Не прошло и часа, как его двор был очищен.
— Тебе дед, надо перебираться поближе к родственникам. На худой конец, бабульку заведи себе, все будет веселей, гляди, и силенки прибавятся.
— Ты, Паша, к чему все это говоришь?
— Да сходились бы с моей бабушкой и жили. Что вам в этом возрасте надо? Поговорить о болячках да кружку воды подать друг другу. Баба Лена-то домой не собирается?
— Не знаю, с осени ни слуху, ни духу. Как летом Настя приезжала, и все. Забыла, видать, Елена про меня. Я ей здоровый был нужен.
— Не отчаивайся, я вас сосватаю.
Егорыч даже повеселел. И то правда, Матвеевна еще крепкая женщина. Кроме кур, козу держит. Старик качал головой, и глаза его, потемневшие от времени, вдруг заблестели.
— Паша, мужику всегда женщина нужна, в любом возрасте, хоть будет голову к кому преклонить, а то, ведь, как бирюк, скоро и разговаривать разучусь.
К вечеру пришла Матвеевна, от пирогов, что принесла, исходил аромат свежеиспеченного хлеба.
— Пашка сказал, чтоб я за тобой приглядывала. Что-то не понравился ты ему, говорит, что ослаб совсем, вот отведай свежих пирожков, может, силенки-то и прибавятся.
— А не говорил он тебе, чтоб ты ко мне перебиралась?
— Нет, от тебя первый раз слышу. Да и в качестве кого я к тебе приду? Ленка-то живая, еще надумает вернуться. Нет, Егорыч, я из своего угла ни ногой. Надумаешь, приходи ко мне. Тебя никто не выгонит. Дед-то мой второй десяток почивает на погосте.
— Это в примаки меня зовешь. Негоже мужику, это он бабу должен в свой угол привести.
— Ну и насмешил ты меня, с каких это пор он стал твоим. Дом – то, поди, до сих пор на Ленку записан. Надумает Настя дом продавать, куда ты тогда?
— Кто его купит? Кому он нужен?
— Не поди на грех, найдутся покупатели. Вон у Завьяловых купили же.
— Ты их дом с моим не сравнивай. Он такой же ветхий, как и я.
Перекинулись соседи еще парой фраз, Матвеевна ушла, оставив Егорыча размышлять. Он всю ночь не сомкнул глаз, не давали ему покоя слова Матвеевны, что падчерица надумает дом продавать, а он куда тогда.
Позавтракал пирожками, стал ждать соседку. Когда послышались ее шаги, у него потемнело в глазах. Он пытался встать и прилечь, но упал, сил подняться не было.
— Егорыч, миленький, что с тобой? – Матвеевна пыталась поднять старика, но сил не хватило. Она подложила под голову ему подушку и начала причитать, какой он горемычный и позаботиться о нем некому.
Старик пришел в себя, открыл глаза.
— Матвеевна, я все обдумал и решил: перейду-ка я к тебе. А то вот так и помру, таблетку дать некому.
— Что-то зябко у тебя, ты чего дрова экономишь? Так и замерзнуть недолго. Все, звоню Пашке, пусть поможет, одна-то я тебя не дотащу.
Совсем уже стемнело, а никакого движения во дворе не было. Мороз уже стал рисовать узоры на стеклах. Егорыч чуть на них подует, появляются радужные блики луны на стеклах. А в голове стоит трескотня, как в печке от поленьев.
Увидел тени и воодушевился. Приподнялся, начал одеваться, вещи-то в наволочку еще днем сложил. И тут даже испугался, не мог сообразить, перед ним стояли женщина и мужчина.
— О, а ты уже собрался. – По голосу узнал Настю. – Еле добрались, дороги плохие. Мама велела тебя привезти, совсем ей худо без тебя. Говорит, что сны плохие снятся.
Егорыч снова опустился на стул, не мог понять, что ему теперь делать: радоваться или печалиться. Ведь собрался-то он к Матвеевне.
— Пожалуй, отец, мы заночуем, а с рассветом поедем.
Он уже стал отвыкать от Елены, отдалилась она от него. Егорыч сидел, угрюмо повесив голову.
— Ты что не рад?
— При чем тут радость?
— А в чем дело тогда?
— Боязно что-то мне уезжать, привык я здесь.
— Привыкнешь и у нас.
Утром, только рассвело, он уже сидел в машине. Сердце его трепетало, готово было вырваться из груди. Он увидит свою Лену.
За две недели Егорыч отъелся, окреп, не сутулился больше. Чувствовал себя намного лучше. Казалось, еще немного, и прежнее здоровье вернется. Как-то ему приснился сон: зовет его незнакомая женщина: жду,приходи.
Рассказал об этом Лене, вместе посмеялись. А это «жду» не выходило у него из головы.
И через неделю он скончался. Больше всех горевала Матвеевна:
— Не уехал бы, еще бы пожил.
