Широкие охотничьи лыжи резали снег, точно нож мягкое сливочное масло, оставляя позади ровненькие, стройные, крепкие от мороза полоски. Они сходились на горизонте, там, где поле слилось в жарком, расцвеченном закатным солнцем, поцелуе с полыхающим страстью небом.
Наконечники палок красивыми, нежными звездочками отпечатались по бокам — слева-справа, слева-справа…
Искры, рассыпанные по белому полотну, слепили глаза, хотелось щуриться, и тогда, в этом тонком, с ободком ресничек, калейдоскопе рассыпались фейерверком звездочки, дробились, переплетаясь ножками-лучиками отсветы заходящего солнца, взметаемые легким, румянящим нос ветром.
Степан Петрович, кряхтя, на широких, охотничьих лыжах, шел по оставленному кем-то следу.
-Ох, хороша зима! Ох, и щедра! – довольно кивал он.
Работая лесником, мужчина уже давно отвык от городской, шумной, серо-слякотной жизни, от скрежета тракторного ковша по асфальту, от дыма, что стелется по земле вслед оседающей на дорогу химической соли, от себя, угрюмого, вечно уставшего и задерганного.
Зима в городе тягостная, трудная, то мешает идти, забросав тротуар ночными сугробами, то с крыши снег упадет, ухнет по железу и разлетится по дороге некрасивой кляксой, то машина застрянет, проворачивая колеса в густой, снежно-коричневой жиже…
Степан уехал от мира, спрятался здесь, в лесничестве, погрузился в уютную, с переливчатым пением невидимой лесной птицы, негу. Бревенчатая изба хорошо держала тепло, печка, разевая оранжево-красный, с угольками- зубами, рот, выгоняла холод наружу, а мороз рисовал и рисовал на окнах замысловатые, игольчато-волшебные узоры.
Никто не заходил так далеко в лес. Люди приезжали на машинах, бросали их на обочине дороги, трусили по кромке леса, ковыряясь в снегу и визжа, как дети, а потом, пряча озябшие руки в карманы, бежали обратно, включали двигатели и, рванув с места, осыпали придорожную кромку веером снежных брызг.
Степан на них не ругался. Ну, что такого? Пусть себе гуляют, только бы не заблудились, не сгинули в лесу, ведь там, чуть дальше, по правую сторону, прятались под снегом болота, кишащие летом гадюками и гнусом, а зимой засыпающие, лишь изредка, в дни оттепели, булькающие смрадными пузырями.
Степан Петрович просил огородить опасное место, хоть забором, хоть проволокой, но начальство все увиливало – это ж надо согласовывать, проект делать, машины гнать, средства клянчить…
Да и потом, лес есть лес. Стоит столб с предупреждающей табличкой, вот ты, лесник, и смотри, чтобы его заметно было.
И Степан смотрел – расчищал, поправлял, укреплял…
Следов лыжной трассы здесь никогда не было. Обычно для катания ездили чуть подальше, на Кряжистый перелесок. Там и дороги проложены, и трактора ездят, трассу трамбуют, и фонари на опасных участках есть, и трамплины – в общем, все сделано для хорошего, плодотворного, активного отдыха.
А сегодня, ты смотри, кто-то в лес поехал. Издалека, раз через все поле прошел, один, без компании. И как раз к болотам.
Степан цыкнул зубом.
-Ладно, пойдем-ка, посмотрим, что за путешественник к нам пожаловал!
Следом за Степаном пустилась бегом овчарка, воспитанная, смирная Бурка. Она тяжело выпрыгивала из сугроба, встряхивала головой и снова утопала лапами в снегу.
-Бурка! Не отставай, девочка! Надо было тебя дома оставить!
Собака чуть хрипела, но держалась рядом.
Лыжня, вдоль которой ехал Степан, скоро завернула направо, немного скособочилась, перепуталась, потом стало видно, что ездок, видимо, упал, барахтался в снегу, оставив в нем оттиск своего расплывчатого, видного лишь намеками, силуэта.
-Пьяный, что ли? – недовольно покачал головой Степан. – Пьяному по такому морозу дома надо сидеть!
Мужчина уверенно отталкивался палками, набирая скорость, ведь поле пошло под уклон, ехать было приятно и легко.
Степан прищурился. Глаза ломило от горения солнечных лучей в кристаллах снежного покрова.
-Что? – удивленно воскликнул он. – А указатель-то наш где, а, Бурка?!
Собака тявкнула, откликаясь на свое имя, и помчалась вперед.
Лесник бросился за ней, поправляя на ходу сползающие с плеч лямки рюкзака.
-Твою же ж…! – Степан сбросил лыжи и шагнул к тому месту, где раньше стоял указатель. Теперь там лежала, растопырив свои ветви, огромная, изумрудно-зеленая, с желтыми кончиками иголок, ель. Она грузно привалилась к столбу ветками, почти вывернув его из земли.
Табличка, сорванная при падении дерева, лежала тут же, надписью вниз.
А впереди, там где сход в топи припорошил снег, были следы. Много. Огромные мужские ботинки, лыжные, со следами креплений на мыске, утрамбовали поверхность, вычертив причудливые, замысловато пересекающиеся загогулины. Следы вели туда, на середину болота, где черная, чавкающая грязь скрывала под собой гиблую, удушливую бездну.
Лыжи незваного гостя стояли, аккуратно прислоненные к стволу упавшей ели. Как будто тот отошел лишь на пару секунд, «до ветру», только неправильно выбрал направление…
-Эй! – крикнул Степан. – Эй, есть кто? Мужик?!
Бурка залаяла, стала ластиться к хозяину.
-Ищи, ищи, не время сейчас в любовь играть! Человек у нас пропал, слышишь?! — Степан отталкивал ее, а сам, осторожно щупая лыжной палкой снег перед собой, начал аккуратно продвигаться по цепочке найденных следов.
-Ишь, ты, куда забрался! — присвистнул мужчина, оглянувшись назад. — Вот что этих городских несет, куда не попадя! Карту читать не умеют, что ли!
Действительно, на всех картах этой местности была особо отмечена Гадючья топь.
-Прямо, как в «Собаке Баскервилей»! — усмехался Степан, принимая когда-то давно лес под свою опеку…
Шаг, еще один, следы гостя уже наполнились светло-коричневой жижей, дальше идти было опасно.
-И что нам теперь делать? — Степан нахмурился. — Надо бы ребятам сообщить.
Он вынул рацию.
-Кузьмич! Прием, лес говорит.
-Я Кузьмич! Что стряслось?
-Человек пропал, в самой Гадючей топи. Я тут раскорячился в ней, пройду еще немного дальше.
-Окстись! Иди назад, я сейчас вертолет пришлю, осмотримся! Ты тоже на дно захотел? Послезавтра Новый Год, я ящик водки заказал, рыбу обещал на гриле сделать. Я не хочу, чтобы мое угощение на твои поминки ушло!
-Ладно, добро.
Степан отключился, но назад не повернул.
Будто булькнуло что-то впереди, зашевелилось, заколыхав талую воду под ногами.
-Эй! Эй, ты хоть крикни, шепни, я подойду! — Степан мелко-мелко, «уточкой», двинулся вперед.
Бурка стояла на берегу и тихо скулила. Она нутром чувствовала, что топь унесет к себе и хозяина, и ее, знала, что Степану нужна помощь, но свой страх побороть не могла.
Когда-то давно, еще щенком, она угодила в канаву. Дождь лил уже второй день, канава наполнилась водой, её стенки размокли, выставив наружу коричнево-ржавую глину.
Бурка карабкалась вверх, но соскальзывала, хныкала, давилась водой, потом опять начинала цепляться за стенки, но ничего не получалось…
Ее вытащил какой-то пацан, что ехал на велосипеде мимо и заметил странное, грязное существо на обочине. Он, приглядевшись и подумав, что это енот сполз в воду, рывком вынул щенка, отбросил его в сторону и поехал дальше, а Бурка, немного полежав и отдохнув, добралась потом до домика лесничего, до того самого Кузьмича, что теперь, важный, с тугой, клинышком, бородой, сидел за диспетчерским пультом и созывал своих ребят на вылет…
…С тех пор собака не выносила таких мест — глубоких, темных, беспощадно-холодных…
-Ничего, мальца еще пройду, он же прошел! — уговаривал себя Степан.
И тут он нашел его.
Тело болталось в черной проруби, едва шевеля руками. Голова опущена вниз, шапка плавает рядом.
-Ах, ты, гадюка! Ах, чтоб тебя! — ругал Степан болото, аккуратно приседая на корточки и берясь за утопленника.
Вытянуть его было в общем-то несложно, лесничий, сильный, крепкий мужик, мог бы сделать это в два счета, но было страшно провалиться самому.
-Жив? — лесничий приподнял голову незнакомца. — Ты мне тут не помри, смотри!
Лежа на животе, Степан схватил лыжника за куртку, до хруста натянул тонкую, модную нынче спортивную ткань и, откидываясь назад, стал вынимать человека на поверхность.
Тот сначала просто куклой скользил по краю проруби, обминая ее своим весом, потом зашевелился, стал дрыгать ногами, что-то мычать.
— Помогай лучше! Ох, и надрался же ты! — Степан аж задохнулся от крепкого запаха спирта из перекошенного судорогой рта утопленника. — Рановато отмечать начал…
…До берега ползли вместе. Степан снизу, незнакомец на нем, держась за воротник дубленки.
Отплевываясь, Степан откинулся на спину, рядом с пострадавшим, и на миг закрыл глаза.
-Уууу, — замычал лыжник.
-Сейчас, потерпи, я маленько отдышусь, — прошептал Степан. А Бурка, вот чудная, подбежала к чужаку и стала лизать его лицо, руки, скулить и толкать лапой мокрое тело…
Черные точки поплыли перед глазами Степана. Так уже было однажды, много лет назад. Тогда Степан Петрович Крюков был не просто каким-то лесничим, не лешим, гуляющим по тихому лесу, а весьма преуспевающим дельцом, воротилой. Купи-продай, да подороже, повыгоднее.
Была в нем с детства предпринимательская жилка, но отец строго пресекал попытки нечестного навара, вдалбливая своим хриплым, низким голосом в голову сына, что любой обман есть грех. А за грех будет кара. Неминуемо… А потом устроил ему экскурсию по «местам не столь отдаленным», договорившись через знакомых. Степана проняло…
Повзрослев и отучившись, парень стал заниматься перепродажей ткани на фабрики и в частные фирмы, быстро набрал обороты, сколотил хорошую команду, занял место директора дочерней компании. Мужчине везло, как никогда.
Деньги рекой, хорошая жена — красавица, умница, интеллектуалка, квартира — райский уголок, а документы по работе — как есть, все чистые, без краж и обмана.
Поздно Степан понял, что его просто водили вокруг пальца, показывая «Потемкинские деревни». А, узнав о махинациях, мужчина решил просто закрыть компанию.
-Ты что, Степа! — рыдала жена. — Одумайся! Ну, мало ли, что там происходит! А кто сейчас не ворует?
-Я не в-о-р! — медленно, выделяя каждую букву, ответил Степан, ударив по столу. — Дурак, наивный глупец, но не вор! Надо с этим кончать, пока не пересажали всех.
Благородно, честно, высоконравственно…
Но тогда нужно отдать квартиру, машину, вернуть все драгоценности жены и, вообще, скатиться на уровень жизни обычного средненького офисного работника. Только так видел Степан искупление неведанного греха.
Жена такой исход не приняла, выставила мужа из его собственного дома, пригрозив, что, если пойдет по инстанциям и «правду-матку» будет рубить, то обвинит его во всех смертных грехах. Вот тогда Степан струсил. Ненавидел себя потом, ругал, но в прокуратуру не пошел, чувствовал, что, если дернется, сядет надолго…
Тогда случился и первый в его жизни сердечный приступ. Вроде бы, не старый еще, здоровья вагон, а так на улице и осел Степа в рыхлую декабрьскую кашу, схватившись за грудь. Бегали, суетились черные точки перед глазами, мешая рассмотреть прохожего, что, воспользовавшись слабостью, шарил по карманам, вытащил-таки паспорт, кошелек и снял часы. Думал, видимо, что мужик-то уже не оправится, что ему…
Оправился… Очнувшись в областной больнице, долго валялся в реанимации, все ждал, что жена навестит, но она уже давно развелась с ним, и, так мило, сказала, что беременна, не забыв подать на алименты…
…Дочь Степан навещал, часто приезжал на выходные, гулял с девочкой. Женька очень полюбила его. Он был как будто настоящий, живой, дурашливый и добрый, в противовес сложной и молчаливой матери…
Тогда Степан впервые пожалел о своем уходе, о том, что не закрыл глаза на «мелкие неприятности». Ведь у него росла дочь, а он лишь мог приезжать, делая вид, что это вполне себе нормально…
Женька росла, стала избегать и отца, и мать, бунтуя и делая все наперекор.
Их со Степаном связь разорвалась, кажется тогда, когда отец узнал, что Женька пробует «дурь», воруя у матери деньги. Он не смог убедить ее, исправить, вытащить.
-Да ты мне никто! Так, приходящий дядя Степа! — кричала Евгения, отбиваясь от ручищ отца. — Отстань, быдло! Неудачник!
Все сломалось, рухнуло где-то внутри. Степан бросил дела и ушел по рекомендации знакомого сюда, в эту глушь. А потом долго сидел вечерами и думал, что, не начни он тогда «выступать», Женя росла бы с ним,
под приглядом и контролем. Мысли потекли по руслу самобичевания, и Степан окончательно убедился, что во всем виноват только он сам. Закрылся тогда Степан в своей избе, захлопнул окна в большой мир, не желая больше портить жизнь родственникам. Так было легче…
…-Ты дышишь там? — лесник, передав по рации, что пропавший обнаружен и нуждается в помощи, пристально вгляделся в лицо лыжника. — И чего тебя туда понес…
И отпрянул. На него, со смятого, серого снега, смотрело знакомое лицо.
-Даже умереть не дадут спокойно! — прошептал лыжник. — Ну, чего ты мешаешь? Просили тебя? Каждый ведь выслужиться хочет! Начальство теперь тебя по головке погладит, а мне как? Как?!
Мужчина заорал, неожиданно сильно и резко, так, что ластившаяся к нему Бурка отскочила в сторону.
Она лизала хозяина, лежащего на земле, и удивлялась, почему тот пахнет по-другому, чем-то опасным и злым. А рядом, на коленях, бледный и дрожащий от ужаса, сидел Степан. Он смотрел на свое отражение, угадывая себя в этом странном человеке, что добровольно пришел свести счеты с жизнью…
Две параллельные вселенные, два потока энергии, движущие миром, вдруг пересеклись, слившись в одну полноводную, наполненную странными совпадениями, реку, заставив столкнуться двух мужчин, вернее, одного, но проживающего две разные жизни.
-Хочешь, заплачу тебе, а ты меня обратно отнеси, а? Ну? Денежки все любят! Они ж не пахнут! Жена так любит говорить, хи-хи…
-Жена? Варя? — тихо переспросил Степан.
-Ну, она. А что, знаешь ее? Хотя… — тут лыжник осмотрел своего спасителя. — Знаешь… Только она с трусом не стала жить, с размазней, вроде тебя, а со мной стала. Я тогда много думал и решил…
-Ты не ушел от нее, так?
-Нет, конечно! Ты ушел, а я ее любил. Вареньке нужно было дать все лучшее, я дал.
-А как же отец? Мой отец?!Он учил другому…
-Дурак был, вот и учил. Хочешь жить хорошо, будь готов идти на «компромиссы» с совестью. А, если хочешь в лесу, как отщепенец, бродить, то, конечно, изобрази из себя мученика и беги. Это было бы просто! Но я спас бизнес, сделал так, чтобы воровства стало меньше, сохранил семью. А ты — просто ушел, поджав хвост.
Лыжник сплюнул.
-Ну, а чего ж тогда ты тут? — усмехаясь, спросил Степан. — Что не под бочком Варвары греешься? Топиться зачем пришел?
Мужчина на снегу сглотнул, как-то весь посерел, кулаки разжались.
-Женька умерла. Сердце не выдержало, — тихо прошептал он.
-Что? Женя?! Ты что, гад, говоришь?!! Врешь!
-Нет. Она в аварию попала, так бы все ничего, да виновата была она, мы ее в больницу не повезли, узнают ведь, что она под «дурью» была. Решили дома передержать. Ничего у неё не болело вроде. От проверок я ее откупил, пострадавшим денег дал.
Лыжник всхлипнул.
-А она ночью… Тихо… А я ведь ей деньги давал… Я…
-Что Варя? — прошептал Степан, прислонив ко лбу холодную рукавицу.
-Ревет, меня клянет последними словами. А сама-то куда смотрела…
Где-то вверху загудели лопасти вертолета, мужчины задрали головы и следили за железной стрекозой, аккуратно садящейся на поле.
-Всё, сейчас заберут в больницу. Ноги, надеюсь, спасут… — автоматически проговорил Степан, помахав спасателям…
Шатаясь, он шел по полю, закрыв глаза.
-Степ, сам как? — услышал он голос над ухом.
-Нормально. Все хорошо…
Лыжника несли следом.
-Как вас зовут? Сколько вам лет? Хронические заболевания… Аллергии на лекарства…
-Степан Петрович Крюков. Пятьдесят три года…
-Степ! Степка! — удивленно крикнул спасатель. — Слышь, тут твой тезка! Надо ж такое! Только чуток постарше он!…
Степан резко остановился, развернулся и, схватив больного за куртку, закричал:
-Сколько Жене лет? Сколько ей было лет?… Говори!…
Тот что-то прошептал, спасатель аккуратно оттолкнул лесничего.
-Дядя Степа, ты чего?
-Ничего, Ромка! Ничего! — Степан вдруг весь подобрался, как для марш-броска. — У меня есть еще три года! Слышишь, Женя еще на три года младше! Я успею!
-Куда успеешь?
Степан не отвечал, только лихорадочно поправлял рюкзак.
-Вы в город? Подкиньте! — крикнул лесничий, собираясь сесть в вертолет.
-Мы-то можем, только тебя там дочь дожидается.
-Где??
-Дома у тебя, в избе. Нам Кузьмич рассказал. Ну, летишь с нами, или что?
Но Степан уже не отвечал, он, надев лыжи, быстро удалялся по снежному полю, оступался, припадая то на правую, то на левую ногу. Ему нужно спешить. Обратный отсчет пошел, и, если он ничего не изменит в жизни своих родных, то через три года похоронит того, кто ему дороже всех на свете. И никакая изба в лесу не спасет его от этой боли…
…-Привет, пап! — услышал Степа, заходя в дом. — А мне приснилось, что ты умер, утонул. Вот я и приехала…
Он сгреб дочь в охапку и не отпускал бы так всю жизнь, если бы не Бурка, прыгающая и визжащая рядом от радости. Она вдруг поняла, откуда так хорошо знает Степана. Именно его руки когда-то давно вытащили ее из канавы. Значит, вытащит и Женьку, и все будет хорошо!…
