Мишка сунул травинку в рот и почесал исцарапанную коленку. Потом сделал страшные глаза.
— Видал, — сказал он, — вон там сухой репей? Там он ее и закопал!
— Кого? — не понял Юрка.
— Жену свою, — ответил Мишка. — Еремей Федорыч тут жил. С женой.
Юрка хмыкнул и промолчал. Пусть себе Мишка треплется.
— Она его yбить хотела, а он yбил ее, — сказал Мишка. — А потом полиция приехала его арестовывать, а он пропал.
— Этот самый Федорыч? — уточнил Юрка.
— Ага, — кивнул Мишка. — И могила свежая. Ее раскопали, чтоб эту сделать… как ее… эс-гуманизацию!
— Чего? — удивился Юрка.
— Это когда могилу раскапывают, — объяснил Мишка, — и смотрят, чего там.
Юрка не понял, зачем это, но кивнул.
— А там нету ничего! — Мишка снова попытался сделать страшное лицо, но вышло почти смешно. — Вот, закопали, а на этом месте репейник вырос! А Еремей теперь незримо здесь и напускает гадость всем, кто в этом доме поселится.
Мишка махнул рукой в сторону домика. Юркина мама как раз вышла на крыльцо, махнула мальчикам рукой и пошла в сторону магазина.
— Вот Генка, сын его, там и не живёт потому. А задешево сдает городским, — закончил Мишка свой рассказ.
Юрка улыбнулся. Хотел улыбнуться снисходительно, даже пренебрежительно. В конце концов, он уже не малолетка, чтоб его такими глупостями пугать! Он страшилки и посерьёзнее слышал — про Черную Руку. Или про Сиреноголового.
Но снисходительно не получилось. Потому что…
* * *
Во-первых, вместо теплого моря пришлось поехать сюда. Что-то там у папы не получилось, то ли с работой, то ли с деньгами, то ли с карантином, и он сказал, что здесь тоже есть озеро, и можно купаться. Мама тогда только улыбнулась, и сам Юрка тоже согласился, что можно купаться и в озере. Но…
Во-вторых, почему-то в доме в самом деле было что-то неприятное. Словно все время кто-то мрачно смотрит в спину. И сопит.
Мама этого не слышала, и папа тоже. И может быть, все это было выдумкой, как сказала мама. Но…
В-третьих, и в самых страшных, мама перестала улыбаться. А папа стал больше кричать. Шепотом. Когда они думали, что Юрка уже спит, они разговаривали. Каждый вечер. Мама шипела, как рассерженный чайник, а папа кричал, но очень тихо. Тихо, но Юрка-то понимал, что он не шепчет, а именно кричит, обиженно и зло. Слов было не слышно, только интонации — словно они оба хотели друг друга покусать.
О чем они ругались, Юрка не понимал. Но…
Но от всего этого было очень грустно. И страшно. И хотелось плакать, потому что впереди было ещё две недели такого отдыха, а не хотелось ни купаться, ни загорать.
Мама ходила бледная и с красными глазами. Папа то пропадал в деревне с новыми друзьями, то сидел на веранде и мрачно смотрел куда-то вдаль. А если спросить о чем-то, отвечал сердито и невпопад.
Словно кто-то в самом деле напустил в доме ядовитой гадости.
* * *
Мишка жил у бабушки. Его мама отправила сюда на все лето, но делать здесь было совершенно нечего. Деревенские ребята не очень хотели водиться с городским. Озеро, сад, сорняки в огороде — вот и все развлечения. У мамы были невыносимо важные дела в городе, и Мишка болтался по окрестностям, жадно слушал болтовню и бабушкины сказки — других-то развлечений не было.
Вот сейчас в доме по соседству появился Юрка, который был, конечно, намного младше, зато у него был телефон. И он готов был слушать.
Сейчас Мишка немного жалел, что пересказал ту странную историю. Юрка улыбался, но в глазах у него вдруг появилась такая тоска, словно он прямо сейчас побежит к мамочке проситься обратно в город. Вот уедет Юрка, и что останется делать Мишке? Тоска, тоска…
Поэтому он постарался смягчить впечатление. Повел Юрку к земляничной поляне, показал тайную тропку сквозь заросли крапивы. Они собирали мелкие ароматные ягоды, потом кидали друг в друга шишками, потом купались… и только поздно вечером, когда небо над озером залилось алым, а от теней потянуло прохладой, вернулись домой. Мишка дошел вместе с Юркой до его калитки, глянул на пустое кресло, где днем сидел высокий мрачный мужчина — Юркин папа. Потом взгляд сам собой упал на куст сухого репейника, и Мишка непроизвольно поежился — в сумерках тот выглядел мрачно и зловеще.
“Зря я слушал ту бабкину сказку, — подумал Мишка. — И пересказал ее зря.”
Глянул, как Юрка медленно идет к дому, и пошел домой сам. Бабка наверняка уже потеряла его.
* * *
Мама почти не ругала Юрку. Она думала о чем-то своем, и Юрка боялся, что она готовится к вечернему спору с папой. О чем? Зачем?
Она почти кинула на стол тарелку с варевом. Каша подгорела и воняла. Юрка здорово проголодался за день, но тут аппетит пропал. Прежде мама готовила вкусно, но это было в городе, где была светлая чистая кухня, микроволновка и электрическая плита. А главное, мама не смотрела пустыми глазами, явно думая о чем-то ядовитом и противном. Юрка молча съел все, что дали, и так же молча отправился в кровать. Сейчас, в темноте, история, что рассказал Мишка, стала внезапно натуральной и ужасающе яркой. Он лежал и смотрел перед собой. На потолке плыли странные и пугающие разводы. За окном слышались непонятные и зловещие звуки. Потом грохнула дверь, пришел папа, и они начали разговор.
— Алкаш! — прошипела мама.
— Дура безмозглая! — прорычал папа.
Юрка зажал уши подушкой, чтобы не слышать, но совсем не слушать не мог. Лежал и ждал, пока не настанет тишина. Пока не стихнет тихий, едва слышный мамин плач. Пока не раздастся негромкий папин храп.
А потом он встал и надел сандалики.
На улице было совсем темно, но тот куст репейника возвышался мрачной тенью, более темный, чем все вокруг. Юрка остановился на дорожке, глянул в сторону дома. Там была теплая кровать, одеяло… Безопасность и покой.
Мама уже спала, а ее подушка наверняка была вся мокрой от слез. И утром она проснется с красными, заплаканными глазами. И она все больше и больше сердится на папу…
“Она пыталась yбить его, а он yбил ее. И закопал” — вспомнил Юрка, и сразу стало очень холодно. Может ли мама хотеть yбить пaпy? Может ли папа yбить мaмy?
* * *
“…еще как может” — шепнули тени.
“…так бывает, всегда бывает” — качнул сухими стеблями репейник.
“…yбил, закопал и надпись написал” — беззвучно засмеялись ночные ветерки, шорохи и шелесты.
Юрка замер, не зная, что делать.
* * *
Мишке не спалось. Сказка, глупая сказка, днем так легко отступила, отодвинулась, спряталась за озером, солнцем и земляникой, а сейчас вернулась. Словно бабушка села рядом и забормотала свое:
“Не годится такое малышу слушать, ну да может, хоть опаска какая будет”.
Мама не любила приезжать сюда. Да и бабушка близко к тому дому не ходила. И даже тропинка к станции шла так, чтоб обойти тот дом подальше. Не прямо.
“Просто там же низинка! — разумно объяснил сам себе Мишка. — Наверняка, как дождик, так все в грязи. Потому и дорожка в обход идет.”
Объяснение такое простое, такое понятное… Оно хорошо подошло бы днем, но сейчас слова были бессмысленными. Как шелест сухих листьев репейника.
Мишка почти подпрыгнул на кровати, и понял, что задремал, и ему приснилось что-то. Странное. Ужасное, но непонятное.
— Глупость какая… — пробормотал он шепотом и посмотрел в окно. За окном чернела ночь. Да и выходило окно в другую сторону.
Мишка сел на кровати и прислушался. Показалось или нет, что откуда-то издалека донесся крик ужаса? Показалось, наверняка показалось.
Он поежился, посмотрел на свою подушку… но потом встал и тихонько прокрался к двери.
Уже по дороге он понял, что идет босиком, и ноги мерзнут от росы.
А потом увидел силуэт мальчика, прямо перед кустом репейника, и чуть было не заорал от ужаса.
* * *
— Юрка, зачем? — крикнул кто-то сзади, и Юрка немного пришел в себя. Шепотки и тени стихли, отступили и затаились. Выжидали.
— Мишка? — спросил Юрка.
— Ты чего тут делаешь? — Мишка подошел ближе. С каждым его шагом становилось немного легче — вдвоем не так страшно. Отступает цепенящий ужас, на сердце делается теплее.
— Посмотреть пришел, — ответил Юрка. Ему вдруг стало легко и почти весело — он был не один.
— С ума сошел, — сказал Мишка. — А если Еремей придет?
— Вот я и хочу поглядеть на этого вашего Еремея! — твердо ответил Юрка.
— А здесь, здесь Еремей, — прошипел кто-то, и мальчики увидели прямо под кустом мужчину.
Он был толст, в растянутых тренировочных штанах и грязной майке. Из-под майки торчало волосатое пузо. Голова блестела лысиной.
И он был почти прозрачным, но все же непостижимым образом виднелся очень отчетливо. И ясно было, что он здесь, но в то же время он и в доме, и в огороде, и повсюду вокруг. Не уйти, не спрятаться.
— Мальчик спит-поспит, — сказал Еремей. — Утро идет, а с утром и вечная ночь.
— Нет, — твердо сказал Юрка, — отстань от нас!
— Глупый, глупый мальчик, — прошипел, проскрипел Еремей, — попались, попались…
— Бежим, — прошептал Мишка.
— Нельзя бежать, — ответил Юрка едва слышно, а потом громко и весело сказал:
— Сам ты глупый! Толстый, глупый Еремей!
На первом слове голос почти дрогнул, но все же выдержал. Получилось.
Еремей зашипел и начал подниматься.
— Мальчик спи, спи, — сказал он, — ночью спи, днем уснешь совсем!
— Еремей, Еремей, вырастил в саду репей! — крикнул Юрка. — В заду!
— Юрка, давай в него шишкой кинем! — крикнул Мишка и в самом деле кинул, чем-то, что подвернулось под руку. Кусок земли рассыпался уже в руке, и в сторону призрака полетела только пыль, но Еремей зашипел низко и страшно, почти зарычал.
— Вот я вас! — сказал он и поднялся на ноги.
— Не поймаешь, не догонишь! — закричал Юрка и тоже кинул куском земли в сторону призрака.
Еремей постоял, потом вдруг топнул ногой, отчего дрогнула сама земля под ногами. Юрка еле устоял на ногах. Мишка стоял дальше, но тоже пошатнулся.
— Дети, дети, глупые дети, — сказал призрак. — Умирайте, умирайте, зачем дергаться?
— Глупый Еремей, — Юркин голос снова слегка дрожал, — слабак и трусишка, жену свою yбил, потому что боялся!
— Заткнись! — теперь призрак уже отчетливо рычал.
— Уходи! — ответил Юрка.
Глаза Еремея загорелись красными огнями, злыми и безжалостными. Мишка подошел и встал рядом с Юркой.
— Ладно, — сказал Еремей. — Победишь меня — уйду.
Перед ним вдруг появился небольшой стол, на который призрак поставил руку, как для борьбы на руках.
— Положишь мою руку, — сказал он, — и победишь.
И вдруг его ладонь вспыхнула холодным пламенем. Сквозь огонь виднелись кости, покрытые ядовитой слизью, а кое-где — острыми шипами. Ясно было, что стоит лишь взяться за эту руку, как все это пламя, яд и слизь вольются в твою кровь, отравят плоть и мысли, пожрут изнутри саму суть…
— И победю! — ответил Юрка и хихикнул. Слишком уж смешное слово получилось.
— Я победю, — повторил Юрка.
— А ты побежи! — воскликнул Мишка и засмеялся.
— Побежи! — повторил Юрка и тоже засмеялся. В нем внутри словно что-то лопнуло и теперь со смехом вырывалось наружу. Страх за себя, за маму, за папу — все это отошло в сторону.
— А я победю! — крикнул Мишка. — Я тебю победю!
— А тебя победя! — подхватил Юрка.
— Подебя, потебя! — смеялся Мишка. И смеялся Юрка.
Смеялся и шел к столу — бороться.
Еремей вздрогнул и побледнел. Рука его на миг окрасилась алой кpoвью, а потом…
* * *
Юрка проснулся.
Несколько минут он лежал, пытаясь понять, что за странный сон ему снился. А потом он почуял запах.
Пахло яичницей, на кухне мама мирно и спокойно разговаривала с папой.
Юрка вскочил и побежал туда. И увидел, что папа держит маму за руку. Рядом с ними стоят чашки с кофе, как было дома по утрам.
И только в глазах у обоих тень непонимания, словно оба они задаются вопросом «что это на меня нашло?»
— Папа! Мама! — воскликнул Юрка, но не придумал, что можно сказать еще.
— Бодрое утро, Юрище! — воскликнул папа. — Айда на озеро все вместе!
— Вода, наверное, ледяная с ночи-то, — засмеялась мама, но по голосу ясно было, что она хочет, очень хочет вместе. В ледяную воду, на озеро, в лес, на Марс — вместе.
Юрка засмеялся от облегчения.
Все это было кошмаром, просто глупым ночным кошмаром.
Когда они шли через двор, Юрка увидел, что сухой репейник исчез. Рассыпался прахом.
А еще — около дома, где жил Мишка, стояла машина, и высокая незнакомая женщина рядом с ней обнимала Мишку.
—
Автор рассказа: Пашка В.
