Лера, поудобней устроившись на стуле и расставив перед собой флакончики с лаками, задумчиво вздохнула, положила на скатерть руки ладонями вниз, придирчиво осмотрела ногти, потом её взгляд упал на расписание занятий детей, прикреплённое к холодильнику, скользнул по графику матчей и тренировок. И внутри всё сжалось.
— Надоело! Как же всё это надоело! — пробурчала она, схватила пилочку и, закусив губу, стала аккуратно подправлять маникюр.
Зазвонил телефон, Лера быстро ответила:
—. Да! Алло! Анька, ты?!
Женщина даже взвизгнула от радости, вскочила, заулыбалась.
— Приехала? Ну молодец же! Умничка! — лепетала Лерка. — Когда встретимся? Мои? Мои… Ну… А что мои? Переживут! Мы сколько не виделись? Два года? Три? Пришли фотку, какая ты теперь? Да? Скинешь? Ну давай. Слушай, я тут затеяла ногти красить, как закончу, перезвоню. Целую! Завтра? Неее… У ребят хоккей… Лига там какая–то… Может на следующей неделе? Обязательно надо увидеться!
Лера опять уселась за стол, запахнула поплотней халатик и, уверенно кивнув, поставила перед собой баночку с ярко–красным лаком, потом, представив его на своих ноготках, отставила обратно, взяла тёмно–вишнёвый с блёстками.
Включив музыку в наушниках, она замурлыкала, орудуя кисточкой…
За спиной хлопнула кухонная дверь, перед Леркой выстроилась маленькая команда – два Лериных сына, десяти и двенадцати лет от роду, и муж, Николай, огромный, широкий во всех местах мужчина, грозный, с бородой и усищами. Лера, застыв на миг и почувствовав, что на неё смотрят, подняла глаза и, резко дёрнувшись, разлила на скатерть весь свой тёмно–вишневый, с блёстками, лак.
— Это чтоооо?! — уставилась она на стоящих перед ней людей в противогазах. — А мне? Надо бежать? Мы горим? Коля, а как же я?!
Николай сдернул с головы защиту, распахнул форточку, кивнул сыновьям, чтобы вышли. Те, толкаясь в дверном проёме плечами, послушно ретировались и прикрыли за собой дверь.
— Лер, заканчивай это! Каждый день ты перекрашиваешь свои ногти. Каждый, я повторю ещё раз по слогам, каж–дый день! Ты не осьминог, Лера! Ты не паучиха, у тебя не сто рук и ног! Десять ногтей могут как–то пожить недельку без метаморфоз? Или нет?! У меня слезятся глаза, у меня в горле всё чешется от этого! — Коля ткнул пальцем в ярко–вишнёвую лужу на столе, источающую резкий, характерный запах. — Ребята тоже дышат этим! Ты нас травишь, Лерка! Что происходит?! Тебе нечем заняться? Может, болезнь какая? Ну давай обои в квартире тоже каждый день переклеивать. И машину менять…
Лерка, стараясь кое–как запихнуть обратно во флакон уже подёрнувшийся пленочкой лак, орудуя кисточкой и пачкаясь, смущенно пожимала плечиками, отводила глаза. А потом, топнув, вдруг подняла голову, глядя снизу вверх на громилу–мужа.
— Да, и что?! И крашу! А что я ещё тут у вас вижу? Какие у меня радости? Каша по утрам и спагетти по вечерам? На выходных игры, эти бесконечные игры. Шайба, ворота, всё мельтешит, я ничего не понимаю, но ору, потому что орут все, я вскакиваю, потому что все вскакивают, а я ведь ничегошеньки не вижу! У меня зрение, Коля! А я очки не хочу носить! Я в них некрасивая! А с ногтями я красивая, понимаешь?! И ты давно не замечаешь этого! Ты!.. Ты!.. И уеду я от вас! Запах им не нравится? А мне с оравой мужиков жить не нравится: еда сначала есть, а потом сразу нет, чистота есть, а потом тоже её нет. И так каждый день, Коля! А у меня работа, у меня ответственный пост, документы, я должна же как–то это вывозить, а я уже не вывожу. Всё. Ну вот… Ещё и ноготь сломала… Нет, Николай, вы как хотите, а эти выходные без меня.
— Лера! Ну ты чего? Ты просто попей кофе… Сделать? Или вот, возьми конфетку. Хочешь «Батончик»?
— Не хочу я никаких конфет, и кофе не хочу, я устала, понимаешь?!
— Ну и отдыхай, кто мешает–то? Сиди и отдыхай. Только убери ты возюкалку свою! Ради Бога, убери! Запах глаза режет! И выкинь их все, не надо больше лака в нашем доме. И в салоны эти не ходи, не трать деньги, лучше ребятам новую экипировку купим. Рубашку мне погладь ещё, у меня встреча сегодня, важная! — Николай поднял вверх указательный палец с обгрызенным, плоским ногтем Палец мелькал перед Леркиным взором, ходил туда–сюда, трясся, и она даже подумала, что такой ноготь красить одно удовольствие – большой, широченный, лак на него ляжет красивым слоем… — А в субботу ты нам бутеров настрогай, ребята биться пойдут, с «Красными быками» матч, сама понимаешь… К восьми поедем, будь готова. Ну, я пойду, пусть проветрится помещение, а потом обед сваргань. Лер, выше голову, мы же команда!
Он сгрёб жену, приподнял, стараясь не испачкать джинсы в вишнёвом лаке, вытянул губы трубочкой, ожидая, что Лерка ответит на его поцелуй, но жена только покачала головой…
— На место поставь меня, — тихо попросила она. — Аня вернулась, я к ней поеду. На пару дней. Мне надо.
— Но… Лер, не ко времени сейчас это. Раз приехала, то пусть подождёт, освоится пока дома, а ты с нами… Ребята же биться будут!
— Нет, мне надо. Бейтесь без меня.
Валерия отвернулась, сложила руки на груди, уставилась в окно.
Николай, помычав рядом, махнул рукой.
— Делай, как знаешь… Но как–то это не по–семейному… Аня… И чего она приехала?.. — бурчал Николай, выходя из кухни, расчихался на пороге, охнул, приложившись плечом к дверному косяку, оглянулся, не пожалеет ли его Лерка, но та, закусив губу, гордо и отрешённо смотрела в окно…
… Аня вернулась в родной город, в свою квартиру, так ничего и не добившись в жизни. Несколько лет назад она уехала покорять Питерскую публику, играть в театре, мечтая о главных ролях, поклонниках, о том, как будет прохаживаться по Невскому и раздавать автографы, как в её личной гримёрке всегда будут букеты цветов… Но ей давали лишь скучные, малозаметные роли, платили тоже весьма посредственно, жила она в общежитии. Аня, поняв, что денег не хватает, пыталась найти себя в проведении праздников, сначала взрослых, где надо было сделаться массовиком–затейником и весело шутить, глядя, как публика ест и танцует, потом подающая надежды актриса «скатилась» до утренников и детских дней рождения, облачившись в ростовые куклы и прыгая в поту перед детворой… Аня поняла, что достигла своего потолка, дальше – только ползти по дороге, мимо уже известных, виденных сто раз домиков, улиц, светофоров, трясти накладными кудельками или стоять в виде торшера в какой–нибудь авангардной постановке неизвестного режиссёра… Питер не принял Аньку, слишком она для него оказалась простоватая, легкая, «без изюминки».
— Вас таких много, — пожала плечами гримёр, слушая стенания юной актрисы, — а ролей мало, сцена не резиновая. И ведь всем подавай первый план, всем слова, реплики нужны! А вот мой отец, царствие ему небесное, лакеев играл, не гнушался, и был счастлив!
Гримёрша наклонилась, подрисовала Аньке усы, поправила что–то в причёске и кивнула:
— Ну, публика ждёт, будь смелей, акробат!
Это была последняя роль Анечки на Питерской сцене — роль скрюченного старичка, то и дело прохаживающегося по сцене и стучащего в нужных местах палкой о дощатый пол.
— Извините, Ларикова, но мы вынуждены… Войдите в наше положение…— вызвал Аню директор театра сразу же после спектакля, прятал глаза, перебирал бумаги, лежащие на столе.
— Я не поняла, что вы вынуждены, Петр Акимович, говорите прямо, я устала очень, хочется домой.
Аня кивнула на часы за спиной сидящего в кожаном кресле мужчины. Большие, с маятником, стеклянной дверцей и бронзовым растительным орнаментом по корпусу, они лениво двигали стрелками, перебегая от одной римской цифры к другой.
— Ну, как вам сказать, Анечка…
— Да что вы темните, Пётр Акимович! То Ларикова, то Анечка… Что стряслось–то?
Он, не отвечая, протянул женщине какой–то документ. Аня быстро пробежала его глазами, отодвинула стул, села, не заботясь о том, что помнётся пиджак от костюма, что давно уже сплющена под её локтем черная шляпа–котелок.
— Сокращения… Ну и? Ларикова тут при чём? — уже понимая, что к чему, но всё ещё надеясь, что директор блефует, он ведь был любитель пошутить, спросила Аня, положила приказ на место и, выпрямив спину, улыбнулась. — При чём тут моя скромная персона?
— Вот при том, Аня, что нам надо расставаться. Ну не тянешь же… Не тянешь, всё мелко у тебя, всё как–то невнятно, — бегая глазками по вышивке на Аниной жилетке, развёл руками Пётр Акимович. — Сколько ты у нас? Семь лет? Счастливое число, Аня. Пора менять место работы.
— Да? — Аня откинулась на спинку стула, чуть съехала вниз, надула щёки, выдохнула так, чтобы приказ слетел со стола на пол, и Акимычу пришлось лезть за ним туда.
Тот этого директор делать не стал, лишь проследил взглядом за плывущим по воздуху листком.
— Мда… Вот так вот… Ни Офелии тебе, ни Маргариты, ни трёх сестёр вместе взятых. А просто советуете сменить место работы? А почему мне? У вас есть для этого другие кандидатки! Не припоминаете, Пётр Акимович?
Директор заелозил в кресле, нахмурился. Он не любил скандалов! Очень не любил, они выводили его из равновесия, опустошали, заставляли весь вечер мучаться головными болями.
— Ну эта вот, как там её… Золотова. Мы и в глаза–то её не видели, а в первом составе числится, за каждый спектакль деньги получает. Может, а ну её в баню? Нет человека – нет проблем, а?
Акимыч залился тяжёлым, предынфарктным румянцем, потом побагровел, стал судорожно расстёгивать толстыми пальцами пуговки на воротнике.
Вся труппа, весь театр, вплоть до билетёров и гардеробщиц знали, что Золотова – пассия директора, что эта девочка прискакала в театр полгода назад, закрутила роман с руководством, хотя официально Пётр Акимович был глубоко женат. Эту Золотову никто никогда и не видел из артистов, но в списках она фигурировала исправно, отчисления на её счёт шли неимоверные, жила она, как говорили, на даче, которую для неё снял директор и где уединялся с молоденькой актрисой всё чаще и чаще. Видимо, там она и играла для него одного самую важную, самую нужную для неё роль.
— Ты уволена, Ларикова, завтра приходи за расчётом, — прогудел Пётр Акимович, сделал пару глотков из стакана, поперхнулся, чувствуя, как пристально наблюдает за процессом водопоя Анька, выругался, сплюнул на пол. — Ну сама же виновата. Могла бы быть и на месте Золотовой. Я же предлагал…
Директор поднял брови, поджал губы и стал похож на орангутана.
— Нет, извините, эти роли мы в училище не проходили, уж слишком они характерные, — встала Аня, бросила помятый «котелок» Акимычу на стол и ушла, даже не попрощавшись.
В гримёрке к ней приставали, зачем вызывал босс, но она, улыбнувшись, сказала, что всё ерунда, быстро смыла грим, расписалась в журнале у охраны, выскочила из дверей служебного входа, где стояла толпа фанатов, протолкалась к стоянке, прыгнула в машину и тут только дала волю слезам.
— Гадко как! Как же гадко! — шептала она, дубася кулаками руль, потом, положив на него голову, захныкала, протяжно, с удовольствием, обстоятельно и с чувством.
Потом её стала раздражать оборачивающая на её вопли толпа фанатов.
Аня вытерла лицо салфеткой и уехала, вклинившись в поток апельсиново–оранжевых, как солнечные фрукты, красных, как спелые помидоры, и жёлтых, как цыплята, фар.
— Хорошо, что сейчас везде пробки, — подумала рассеянно Аня. — А то бы я в столб какой влетела или…
На следующий день Ларикова получила расчёт и, собрав вещи, уехала домой, в Москву.
… — Я дома, мамочка. Как с делами разберусь, навещу вас, всё хорошо, ты не волнуйся, — нарочито радостно сказала Аня, когда мать наконец подняла трубку.
— А что же так внезапно? — маму было не провести, она всегда чувствовала, если у Ани беда. — Сказала бы заранее, я б тебе еды приготовила, а то с дороги–то, поди, устала! Надолго? В отпуск? А может к нам сразу переедешь? — не унималась Елена Викторовна. Она уже, кажется, года два не видела дочку вот так, рядом, близко–близко, чтобы можно было протянуть руку и дотронуться до мягкой дочкиной щёчки, пригладить топорщащиеся волночками волосы…
— Да так как–то вышло. Ничего, я разберусь. Нет, не в отпуск, насовсем. Дня через два заеду, хорошо? Как там папка? Нормально у вас всё?
— Да нормально, нормально. Вот ты меня всё же беспокоишь… — протянула женщина, но Аня не дала ей развить эту тему, быстро попрощалась и повесила трубку. Она уже подъехала к дому, надо где–то припарковаться. Все места были заняты. Аня покачала головой.
— И куда же мне? Картина маслом: «Не ждали». Кто написал? Кто же? А! Точно, Репин! Но тем не менее, кудааа–кудааа… — замурлыкала Аня, аккуратно лавируя между автомобилями.
Сзади посигналили. Кто–то уезжал, милостиво уступил Ане своё место.
Женщина кивнула, пытаясь рассмотреть за стеклом водителя, не смогла, тогда мигнула фарами, ей подмигнули в ответ, потом снова посигналили.
— Может, знакомый? Да и Бог с ним, спасибо, тебе, добрый человек! — Анна ловко въехала на освободившееся место, вышла из машины и, забрав из багажника вещи, пошла к подъезду…
Медленно поднявшись по лестнице и отперев ключом входную дверь, Аня поставила на пол чемодан, бросила сумочку, прошлась по комнатам, окинула взглядом мебель, вздохнула. Вот придут подруги, она им расскажет, как её уволили, какая она никудышная актриса… И они посмеются над ней, мол, мы ж тебе говорили: «Аня, не дури! Иди в нормальный ВУЗ, а ты — театральный, театральный»… И будут, наверное, правы…
Аня, кое–как устроившись на полу, вдруг заплакала. Обидно… Божички, как обидно! У всех всё хорошо – семьи, дети, работа … А у неё, у Ани, – серая пустота, вязкая такая, как желе, затягивающая в себя, нудно–муторная. И это навсегда, видимо… Просто Аня – неудачница. Бабушка так и говорила про неё – «тридцать три несчастья с хвостиком». Мать просто называла бедовой девочкой, но любя; отец никак не называл. Он просто обожал девочку любовью некритичной, всепрощающей и слепой. Аня в детстве вила из отца веревки, добиваясь всего, чего хочет. Это он дал «добро» на театральное училище, помог принять решение о переезде в другой город. Мать отговаривала, сама Аня сомневалась, и только папа пожал плечами и сказал:
— А что тут думать?! Делай, как получается, как душа подсказывает, а там разберемся! Езжай, дочка! Не поедешь – будешь жалеть, что не попробовала…
Ну вот, попробовала… И разбираться не в чем, всё просто плохо…
Лере хорошо, у неё два пацана, муж есть, всё налажено, всё схвачено, дома уютно, хлебосольно. А у Ани ничего, кроме морщинки на лбу и московской прописки, нет. Она дожила до тридцати четырёх лет, растратила себя на пустяковые роли, всё мечтала, что завтра придёт новый художественный руководитель, заметит её, возьмет за руку и, поставив перед всем коллективом, скажет:
— Друзья, это новая прима нашего театра! Это Анна Ларикова!..
Не случилось…
… — Анастасия Фёдоровна Егорова? — услышала Настя в трубке солидный мужской голос.
— Это я.
Говоривший назвался, но Настя всё прослушала, решив, что это розыгрыш.
— Вы являетесь матерью Егорова Романа Игоревича?
Машина Насти чуть вильнула, сзади кто–то нервно погудел. Глянув в зеркальце заднего вида, женщина увидела прущий на неё Камаз, быстро перестроилась правее, нырнула в парковочный карман.
— Алло! Вы слышите меня? Егорова знаете? Он утверждает, что вы его мать.
— Ну раз утверждает… Утром он называл себя сиротой и говорил, что один во Вселенной, —ответила Настя.
— Вам надо подъехать к нам в отделение, — скрипуче продолжил полицейский и назвал адрес.
— Что? Это розыгрыш какой–то? Ром, мне некогда, я на работе! Хватит надо мной издеваться, сейчас не время проверять мою к тебе любовь, иди домой, делай уроки.
— Гражданка Егорова, ваш сын сидит у нас, он задержан, какие уж тут шутки, — устало вздохнул звонивший.
— Повторите адрес, пожалуйста, — упавшим голосом попросила Анастасия, быстро записала, куда ехать. — Спасибо, я скоро буду.
Впереди на дороге растянулась многокилометровая пробка, навигатор показывал значки аварий и дорожных работ.
Настя трясущимися руками вырулила на дублёр, стала прокрадываться между машинами, ей уступали, она благодарно мигала фарами в ответ.
Кто–то опять позвонил. Женщина нажала кнопку «громкой связи».
— Настён, привет! А я в Москве. Увидимся? — услышала она голос из динамика, невольно улыбнулась. Анька… Как же все по ней соскучились!
— Анечка, милая! Я очень рада тебя слышать, мы обязательно встретимся, но я сейчас немножко занята, Ромка в полиции и… и…
Настя всхлипнула. Столько всего навалилось сразу – от них с Ромой ушёл Игорь, Настин муж; на работе Настины проекты отдали другому человеку, теперь она фактически сидит без дела, а значит, без доходов, опять надо искать клиентов… Теперь ещё Ромка набедокурил…
— Понятно. Я могу тебе помочь? — не вдаваясь в расспросы, уточнила Аня. — Куда надо ехать?
— Не надо, я сама, ты отдыхай, Анечка…
— Адрес! — рявкнула Анька. — Ну!
Настя пролепетала, коверкая название улицы, подруга положила трубку, велев без неё штурм отделения не осуществлять.
В здание полиции они ворвались одновременно – аккуратно причесанная и накрашенная Аня и растрёпанная Настя. Мать виновника сборища дышала тяжело и держалась за бок.
— Привет. Ты чего такая? — спросила Аня, подходя к окошку, за которым сидел строгий полицейский. — Здравствуйте. Вот мать Егорова. Я с ней – «сочувствующие лица», — без какого–либо перехода продолжила Аня. — Настя, покажи свой паспорт!
— Я машину бросила на обочине, там не проехать, аварии сплошные. От меня ушёл Игорь и вот теперь еще Егорка… — на одном выдохе пояснила Настя.
— Ну ясно, — кивнула Аня. — Так что там натворило наше дарование?
Рома был как бы сыном полка, Настя родила его очень рано, должна была учиться, Игорь тоже бегал то на работу, то на лекции, поэтому Ромочке требовались няньки. Аня, пока мальчик копошился в манеже, тараторила перед ним скороговорки, отрабатывая речь, Лера штудировала справочники и рассказывала ему устройство двигателей внутреннего сгорания, а Настя, когда прибегала, находила всех уже накормленными, умотанными и мирно спящими на диванчике. Роман любил спать в обнимку, царственно положив ручку на греющего его взрослого.
Настя «дежурила» с ребенком по ночам. Игорь выступал в этой команде добытчиком, вроде бы радовался, что у него, в отличие от шалопаев–друзей, уже есть семья, думал, что это навсегда, но теперь, видимо, заскучал по свободе, кинулся «во все тяжкие», бросив Настю и Рому, догуливал за молодые годы и не мог остановиться.
— Анастасия Фёдоровна, Роман Егоров, ваш сын, пойман на воровстве в магазине. Можно было, конечно, уладить всё тихо, но владелец торгового зала сказал, что Роман неоднократно воровал вещи, поэтому на этот раз всё серьезнее. Раньше его просто ловили охранники, забирали ворованное. Кстати, им он говорил, что вы пьющая, падшая женщина и всё равно ему ничего не сделаете, — пояснил дежурный, отводя глаза из–за некоторой неловкости всей ситуации, из–за того, что Настя оказалась цветущей, ухоженной дамой, пусть немного замотанной, но всё же адекватной, от того, что Анна, ворвавшаяся в отделение вместе с подругой, мужчине очень понравилась.
— Что??? Настя – алкоголичка?! Где этот нахал?! — ударила кулаком по стене Аня. Рома, мальчик — «губки бантиком», красавчик и умница, Рома, который аплодировал Анькиным выкрутасам, когда она готовилась к спектаклям, Рома, который нежно целовал Настю, как только она приходила с работы, и выкинул такой фортель!
— Я не знаю, право… — закрыла руками лицо Настя, — у нас сейчас тяжёлый период, развод, и Рома так переживает…
Роман вальяжно вышел к матери. Широкие джинсы–трубы, сзади на поясе цепочки, они бьются друг о друга, позванивают. Футболка навыпуск с подранными рукавами, на пальце перстень с пастью волка.
— Да… — усмехнулась Аня. — Что выросло, то выросло…
— Рома, в чём дело? — строго спросила Настя. — У тебя нет одежды? Денег? Зачем воровать вещи? Ты можешь сказать мне, и мы купим то, что нужно!
Парень отвернулся, вздохнул.
— Ты не поймёшь, мам. Так было надо.
— Третий раз, Рома! Ты воруешь третий раз! Ты хочешь в колонию? Так надо?
— Нет.
— А как надо?! Что ты нервы мне мотаешь?! И так всё рушится кругом, всё катится в бездну, я не могу, понимаешь, я не понимаю вас – ни тебя, ни отца твоего! Что во мне не так, что я не так делаю, что вы все против меня?!
— Настя, подожди, ты тут ни при чём, — миролюбиво положила подруге руку на плечо Аня. — Ром, это же не из–за мамы?
Ромка молчал, покусывал губы, нервно подёргивал ногой.
— Ну в общем так, заявление на него написано, но ход пока мы ему давать не будем. Если в следующий раз поймаем, отправишься ты, парень, в места не столь отдалённые, на перевоспитание. Ты понял? — устало произнёс полицейский, потом, встав напротив Романа, тихо добавил:
— Мужиком надо быть, а не тряпки воровать. А мужик свою мать никогда не подставит, понял? Всё, идите! — громко сказал он женщинам, — отпрыска своего забирайте, вот тут распишитесь…
До Настиной машины шли молча, как–то равнодушно стирая с лица капли от мороси, что заладила сразу после обеда и теперь пропитала весь воздух влажным, холодным туманом.
— Тётя Аня, а вы в гости к нам? — спросил наконец Рома, боясь женского молчания.
— Нет, я вернулась в Москву навсегда. Так что держись, Рома, я теперь часто к тебе буду приходить! Во сне! — добавила она страшным голосом. — Мать обижать не смей. Меня обижай, я выдержу.
— Нет, — Рома хотел взять Настю за руку. — Мам! Ну мам, подожди!
— Не хочу ждать! Не могу с тобой сейчас говорить! Ты плёл про меня гадости, ты рассказывал то, чего нет и быть не может. Ты ненавидишь меня?! За что? Я всё же вам с отцом, всё! А вы…
— Отца я не хочу обсуждать. Но и меня обвинять тут не надо. Ты когда последний раз со мной вообще разговаривала? «Здрасте» и «до свидания» ни в счёт! Ты вся в своих делах, мыслях, поэтому папа и ушёл. Ты скучная, занудная. И твои подружки тоже.
Аня хотела что–то возразить, но передумала, закрыла рот, взяла Настю под локоть и пошла с ней вперед.
— Значит так, завтра у меня… Нет, не у меня, у моих родителей. Приезжайте к двенадцати. А что ты смотришь?! Большой дом, все разместимся. Суббота, никто никуда не спешит. И Роман пусть с тобой приезжает. По–моему, мальчик перекипел в кастрюльке, надо его выплеснуть куда–нибудь. А у нас траву пора косить.
— Ань, я не знаю… Неудобно твоих напрягать, но я… Я больше не могу…
Настя захотела поплакать, но взяла себя в руки, высморкалась.
— Нет, ну вот только я уволилась, думала, поживу спокойно, а вы устроили… — сокрушённо всплеснула руками Аня. — Ничего без меня не могут!
— Прости… — виновато понурилась Настя. — А мою машину, кажется, забрали… Ааааа! Да что ж за день–то такой!!!
— Ретроградный Меркурий? — предположила Анька, поглаживая подругу по спине.
— Амнезию хочу ретроградную, а не Меркурий… Ладно, Рома, надо идти к метро…
Аня предложила подвезти их до дома, но Настя отказалась.
— Ты ж с дороги, отдыхай. Мы сами! — улыбнулась она…
… Елена Викторовна, узнав, что у них на даче, как когда–то давным–давно, соберётся вся компания, даже обрадовалась.
— Надо встряхнуться, Геночка! — говорила она мужу, бродя по магазину с продуктами. — Девочки давно не виделись, Аня почему–то хочет у нас встретить их, значит так надо…
Анна приехала первой, рано утром, потащила пакеты с провизией к летней кухне, увидела в окошке маму, бросила всё и побежала в дом.
Обнимались, целовались, снова обнимались, потом вышел отец, оглядел похудевшую Аню, спросил шёпотом:
— Плохо всё?
— Почти, — не стала юлить дочка.
— Ну когда будет совсем, значит, на излом пошло, налаживаться начнёт.
— Что вы там шепчетесь? Аня, что?! —занервничала Елена Викторовна.
— Ничего, так, про косилку спрашиваю, работает ли… — улыбнулась Аня.
Лера приехала чуть позже, напоследок поругавшись с мужем, потому что детям надо было на тренировку, а Коля об этом совершенно забыл и думал, что их отвезёт жена.
— Я же предупреждала, я уезжаю, — ни на миг не останавливаясь в своих сборах, спокойно ответила Валерия. — Коля, если я сейчас не уеду, то будет только хуже.
— Хуже будет, если ты нас бросишь! Как вообще такое в голову может прийти?! У них игра, матч, а ты… — широкий Николай стал ещё шире, надув грудь и как–то раздавшись в плечах от возмущения.
— А я больше не могу. Понял? Сервер перегружен, надо обнулить, стереть данные, так тебе понятней? Ты ж у нас IT–шник! Не отпустите, буду красить ногти три раза в день.
Мальчишки грустно вздохнули.
— Ну и езжай, куда хочешь! Мать–ехидна! — бросил ей вслед Николай, чертыхнулся, потому что забыл про яичницу, и она теперь сгорела…
Валерия припарковала свою «Ладу» у ворот, постояла немного, вдыхая прохладный утренний воздух. От небольшого прудика, где раньше ловили головастиков, шёл дымок, как от горячих ключей. Душно пахло черёмухой, в кустах шиповника кто–то шумно фыркал и копошился.
Лера присела, рассматривая зверя.
— Ёжик! Аня, тут ёжик! — как когда–то в детстве, закричала она. Из ворот выскочила Аня, тоже бухнулась на коленки перед кустом, стараясь ухватить ёжика за ногу, но тот изловчился и чуть не цапнул её за палец.
— Оставь его, пусть там живёт. Ань, как же я соскучилась! — Лера повисла на подруге, потом вскочила, потянула её за собой, и они стали кружиться, взявшись за руки. Потом вспомнили, как танцевали «бараночку», дальше хотели пойти в присядку, но из окошка соседнего дома выглянул мужчина, покрутил пальцем у виска.
— Это кто? А где Николаевы? — спросила, остановившись, Лера.
— Продали дачу, теперь где–то в другом месте живут. Пойдём, мама ждёт! Твои–то как родители? — повела гостью в дом Анна.
— Ничего. Тяжело, конечно, у отца второй инсульт был… Езжу к ним, навещаю, занимаемся с папой, говорить начал.
— Понятно…
Зашли в дом. Елена Викторовна, раскинув руки и качая головой, обняла Лерку, долго рассматривала её лицо, улыбалась.
— Как детки, Лерочка? Как сама ты? — наконец спросила она.
— Хорошо, наверное. Устала только.
— Ну тогда прошу к нашему шалашу! Так, девочки, моем руки, переодеваемся в рабоче–крестьянское, и вперед! Нас ждут великие дела! На кухню приходите, в общем, кофейку заварю, ласточки мои!..
Настя приехала, когда кофейник уже заваривали по третьему разу. То ли у Елены Викторовны был какой–то особенный кофе, то ли воздух и уют деревянной кухоньки так действовал на девчонок, но они не спешили вставать, говорили о всём подряд. Но о главном, наболевшем, пока молчали.
— Настя! — выскочила Лера на крылечко. — Ромка! Привет!!!
Рома вяло кивнул, Настя улыбнулась.
— Так, ребёнка мне дайте! Дайте мне ребёнка! — растолкав девиц, выступила вперед Елена Викторовна. — Ромочка, ну ты вырос! Ну я не знаю… Поди уж оладьи не ешь? Взрослый…
— Ем, — исподлобья глянув на мать, ответил парень.
— Тогда марш на кухню, стынет всё!
Роман послушно зашагал по дорожке. Дождавшись, пока он исчезнет за дверью, Елена повернулась к Анастасии, тихо спросила:
— На развод подала?
Настя кивнула.
— Ну и ладно. Живём дальше, девоньки. Так, накормим ребёнка, отдадим его деду, и за дела. Салатиков нарежем, то–сё, ну, что захотите. Потеплеет, идите погуляйте, хорошо сейчас у нас, свеженько, листочки такие нежные, не выцвели ещё, тюльпанчики зацвели вон… Отдыхайте.
— Ты, мам, не суетись, ладно! Мы сами все сделаем, — Аня видела, что матери очень хочется поговорить с ней наедине, спросить, что и как, но это всё потом. Сейчас девочки…
Через час передали Рому Геннадию, тот сразу увёл гостя в сарай, оттуда раздался визг пилы.
Настя испуганно вскочила.
— Не волнуйся, всё под контролем. Давайте пройдёмся, пока всё тут у нас варится и кипит. Да не беспокойся, папа не подведёт! — Аня встала, помогла матери убрать чашки, отдёрнула занавесочки, впустив в кухню солнечные лучи и любопытного мохнатого шмеля. Лерка вскочила, стала отмахиваться от заинтересовавшегося её футболкой насекомого.
— Уберите! Уберите его! — шептала она, думая, наверное, что, если крикнет, шмель спикирует на неё.
— Ишь ты, какой толстячок! Да не верещи, Лера! — осторожно взяв полотенце, на которое пристроился крылатый гость, Елена Викторовна вынесла его на крылечко. — Лети, милый, там лучше, на воле–то!..
Женщины не спеша вышли за калитку, пошли вдоль забора, свернули к прудику.
— Скоро головастики пойдут, — вздохнула Аня. — Помните, выращивали их в банках! Всегда такие жабятки хорошенькие получались…
Лера угукнула, подняла голову, ища в ветках липового дерева прятавшегося среди листвы дятла.
— А я Ромку ударила… — тихо, как самую страшную тайну, сказала Настя.
— Чего? — обернулась Аня.
— Пощёчину дала ему. Не удержалась. Так на отца был похож… Мы с ним домой вчера пришли, он вперед пролез, кинул ботинки, куртку… Я попросила убрать, а он сказал, что ненавидит меня, что это я отца прогнала. Я размахнулась и ударила. Он не заплакал, еле–еле удержался, в комнате заперся, утром делали вид, что ничего не случилось… Господи, ну за что всё это, а? Зачем? Я же… Я же…
— Хорошая. Ты очень хорошая, Настёнка! И он, Ромка твой, хороший! Просто такая ступенька, но мы же идём дальше, мы же не стоим! Значит, так надо было! Ну не плачь ты! — Аня сильно–сильно обняла подругу, стала ещё что–то говорить ей.
— А зачем он вообще воровал–то? — поразив всех своей прагматичностью и хладнокровием, спросила Лера.
— Авторитет в какой–то компании решил завоевать. У них класс весь перетряхнули, рассортировали по другим учителям. В новом классе есть крутая четвёрка, через них всё решается – кого пощадить, а кого можно и… Ну вы понимаете… Ромка решил занять позицию сильного, они сказали, чтоб своровал, тогда…
— Ну ясно… А что ты алкоголичка, это зачем он придумал? — уточнила Лера.
— Чтоб пожалели.
Настя зашагала вперед. Аня покачала головой.
— Лер, ну ты чего? Зачем сейчас всё это выяснять?
— А затем, что она должна была это проговорить, а то ходит, себя грызёт. А так – подумаешь, сказала, теперь все знают, что она отлупила Ромку, теперь эта тайна стала не такой страшной.
— Ну ты прям голова, Лерочка! — прошептала Аня.
— Учись, пока я жива. Настя! Настя, ну не на марафоне же! Нас подожди! — припустилась за подругой Лерка…
… Геннадий Андреевич вместе с Ромой заправили косилку бензином, дальше ковырялись с ножами, что–то там разбирали в углу сарая. Они знали друг друга очень давно, Рома на руках деда Гены любил поспать, пока был маленький.
— Ну что там у вас? — прямо спросил мужчина, протянув Ромке перчатки и жестом показав, чтоб подал маслёнку.
— Ничего. Ненавижу её! Ненавижу! — зашипел мальчишка. Жестянка с маслом выпала из его рук, ударилась об пол.
— А она что? В чём вина? — коротко уточнил Геннадий.
Рома молчал, поджимал губы, хотел что–то сказать, но не выходило.
— Запомни, братец: если люди расходятся, в этом оба виноваты, о–б–а! Даже не виноваты, а участники что ли… Двое взрослых приняли такое решение, значит, по–другому нельзя.
— А я? Мне что? Как мне? — шмыгнув носом, спросил Рома. — Я же их обоих люблю…
— А ты и так с двумя. Жизнь покажет, кто с тобой, а кто против. Они твои, если только кого–то сам ты не оттолкнёшь. И это тоже будет твоё решение, тебе с ним жить.
— Она ударила меня вчера, — со злостью кинув перчатки на пол, сказал Рома. — Она по лицу ударила!
Геннадий помолчал, кряхтя и разбираясь с какими–то деталями, разложенными на верстаке, потом, повернувшись, ответил:
— Женщина бьёт от бессилия, Рома. Тогда, когда ей больно, а сделать она ничего не может, вот тогда она бьёт. Так она просит помощи, она не понимает, как жить дальше, как вообще существовать. Твоя мама очень сильная женщина, очень! Всегда такой была. Потому что иначе не могла. Она стала взрослой, у неё был ты. А сейчас за её спиной произошло то, чего она не ожидала. Её ножом в спину ударили, понимаешь? А она хочет выжить… Вот и… Эх, сколько ж дети будут расплачиваться за грехи взрослых?..
Геннадий выпрямился.
— Ну чего? Чего ты? Ну вот и плачет теперь… Господи, ну за что мне, старому, больному человеку, всё это?!
— Ты не больной! — схватив его за руку, прошептал Рома.
— Не больной. Но с вами скоро стану! Иди уже, догоняй мать, поговорите там!
Ромка выбежал из сарая, кинулся за калитку…
… Лера бодро шла по тропинке, будто бы у неё всё хорошо.
— Ну а ты, Ань, насовсем приехала? — спросила она подругу.
— Насовсем. Меня уволили. Директору я нравилась, а он мне — нет. Он предложил, я отказалась. Он обиделся. Ролей хороших мне не давали, так только – старушки да прохожие, горничных играла, один раз – пациентку больницы для умалишённых…
— То есть Питер не покорился? — подвела жирную, безапелляционную черту Настя.
— Как–то так… Да просто я не звезда, — пожала плечами Аня, поёжилась. Из леса тянуло сыростью.
— И что дальше? — Лера вынула из кармана джинсовки леденцы, раздала подругам.
— Не знаю. Не хочу больше в театр. Что–то надо менять. А может на реку, а? — вдруг оживилась Аня.
— Купаться ещё рано! — скептически покачала головой Настя.
— Ну хоть просто подышать. Мне надо, я пойду! — упрямо сказала Аня.
— И я тогда!
— И я.
Втроём они сбежали с пригорка вниз, к реке, прошлись по песчаному берегу, увидели красивую, толстенную корягу, уже сухую, посеревшую. Река выкинула её ранней весной, оттащила волной далеко от течения, да так и бросила, будто краба выплюнула. Так он теперь и лежит здесь брюхом вверх.
— Лер, а ты чего? Вроде хорошо всё было… — Настя кивнула подруге. — Рассказывай!
— Надоело всё. Не могу! Одно и то же каждый день. Работа, кружки, домашние задания… Я понимаю, что так у всех, и все как–то вывозят, а я нет. По субботам – хоккей. Каждые выходные! Меня уже мутит от этого льда.
— Так не ходила бы! — удивилась Аня.
— Не могу. Ребятам очень важно, чтобы я была на трибуне. Ну вот такие они у меня… Цыплята… Коля опять же придёт с работы, ляжет на диван, и всё. И даже не разговаривает со мной. Он меня вообще не замечает, я мебель.
— Брось, просто рутина всех заедает, скоро лето, поедете куда–нибудь, — погладила Лерку по спине Аня.
— Они втроём едут, — вытерла слёзы Лера. — На меня денег нет.
— Вот редиски! Как же… — начала Настя, но вдруг вскочила, подошла к самой кромке воды. — Смотрите, там дети. Дети на лодке!
Она показывала пальцем куда–то вперед, но за клочьями тумана ничего не было видно.
— Показалось. Какие дети?! Настя, нет там никого, — хором ответили Аня и Лерка.
— Есть. Послушайте, они смеются. Глупые, ведь раскачивают! Эййй! Перестаньте, это опасно! — замахала руками Настя.
Звуки по воде разносились хорошо, детский смех затих, потом раздался снова.
— Вижу! Я тоже вижу. Качают… Надувная лодка у них. А ну перестаньте! — сложив руки рупором, закричала Аня, краем глаза заметила, что Настя делает что–то странное.
Женщина скидывала свитер, кроссовки, джинсы.
— Настя, ты что! Вода холодная, ты против течения не доплывёшь! Да ничего с ними не случится! Брось!
Но Настя услышала всплеск. Это означало, что всё уже случилось.
Она пошла вперед, чувствуя, как вода всё выше и выше облизывает кожу. Дышала часто–часто, было очень холодно, течение толкало ноги вбок, а надо плыть в другую сторону…
Настя хорошо плавала, с детства любила воду, понимала её. Да и как тут не плыть, если там ребятишки?!
Она нырнула. Сердце заходилось в грудной клетке, стало трудно дышать. Вынырнула, отдышалась, поплыла на детский крик.
На берегу Аня и Лера метались туда–сюда, потом Лера побежала к спасательной станции, но это было далековато. Аня одна теперь наблюдала за скользящей по воде фигуркой. Та то пряталась на глубине, то появлялась вновь.
— Врёшь! Я сильнее, я, а не ты! — работая руками, думала Настя. — Боже, тяжело–то как…
С пригорка, испуганный и бледный, сбежал Рома.
— Это мама? Зачем она? Она, что хочет утопиться?! Мама! Мама, я не обижаюсь, мама, я буду тебя всегда любить! — закричал мальчишка, стал тоже раздеваться.
— Стой! Ты–то куда?! Там на лодке ребятишки перевернулись. А я плаваю плохо… — Аня заплакала, Ромка растерянно оглянулся на неё.
— Тёть Ань! Всё хорошо будет! Хорошо! Мама отличная пловчиха! У неё даже медаль есть! Тётя Анечка! — Рома обнял трясущуюся женщину, теперь они уже двоим наблюдали, как Настя почти добралась до места, где прыгала на волнах лодка, как стала нырять, ища детей.
— Интересно девки пляшут… — услышали они за спиной мужской голос, вздрогнули.
Вдалеке в этот момент завыла сирена. Это Лерка добежала до станции, теперь, видимо, вышла на воду лодка.
Мужчина, оказавшийся рядом, быстро скинув мотоциклетный шлем, защиту, оставшись в шортах и футболке, пошёл в воду. Рома хотел ему что–то сказать, но незнакомец только поднял руку, прося не мешать.
Он плыл легко, быстро, он выбрал другую траекторию и поэтому скорее добрался до Насти. Зафырчал мотор, прожектор с лодки осветил воду. Настя уже вытащила одного мальчишку, крикнула, чтобы искали другого…
Незнакомец нырнул, его не было долго, очень долго, но вот его голова вырвалась из плотной слюдяной плёнки, следом появился второй мальчик, что был на злосчастной лодке….
Уже на спасательном катере Настя заплакала – от холода, от того, что мальчики долго были под водой, что она такая неловкая…
— Вы молодец. Вы их спасли, — спокойно усевшись напротив, сказал мотоциклист. — Вы мастер спорта, — даже не спросил, а утвердительно кивнул он. — В хорошей форме, но правое плечо после травмы. Его надо бы теперь прогреть.
Настя, промакнув волосы полотенцем, вдруг замерла. Ей так давно не говорили… Нет, не комплиментов, а просто того, что она хорошая, что у неё всё ХОРОШО, что она достойна уважения просто потому, что она такая, какая есть…
— Спасибо, — прошептала она. — Без вас второму бы не справиться… Вы профессиональный спасатель?
— Было дело. Вы выпейте, — он протяну лей флягу. Настя покачала головой. — Выпейте, я сказал.
Она послушно сделала глоток, закашлялась.
— Фу, это же спирт! — прохрипела она.
— Другого не держим! — гордо сказал спасатель в оранжевом жилете…
… Аня, Рома и Лера ждали на пристани. Увидев, что катер пришвартовался, они кинулись по мосткам к Насте, стали что–то рассказывать ей, обнимали, потом рассмотрели двух испуганных мальчишек, которых вынесли на берег мужчины.
— Как вас зовут? — спросил мотоциклист у своей случайной попутчицы.
— Настя.
— А меня Сергей. Ну, Настя, теперь у вас два крестника. Слышите, парни, вторая ваша мама. Анастасия. Запомнили?
Дети испуганно кивнули.
— Ничего, братцы, не утонули, и хорошо. Живите, радуйтесь! — Сергей помахал ребятам, потом договорился, чтобы пловчиху с подругами и Ромкой отвезли домой, а сам пошёл обратно вдоль берега к своему мотоциклу.
— И кто он? — спросила кокетливо Аня.
— Серёжа, — прошептала Настя, тревожно посмотрев на сына.
— Ой, Серёжа… — передразнила её подруга. — Надо было в гости пригласить, познакомиться!
— И так хорошо! — махнула рукой женщина, улыбнулась, прижалась к Роме и затихла…
Скоро о происшествии на реке знал весь дачный посёлок. Дети оказались с другого берега, деревенские.
— И хорошо, что обошлось, что Настя наша сориентировалась. А так бы… — Геннадий махнул рукой. — Боевая у тебя мать, Ромка! Ох, боевая! Ну и Лерка молодец, шустрая! Ань, а ты учись плавать! Мало ли что!
Аня кивнула, смущенно пожав плечами…
К вечеру, когда пожарили шашлыки, приехал с ребятами Николай.
— Я просила, кажется, дать мне покой! — ощетинилась Лерка. — И детей притащил! Правильно, не хочется одному с ними ковыряться, да?
Она строго погрозила родне пальцем. Елена Викторовна, примирительно обняв Валерию, кивнула, поздоровалась, пригласила в дом.
— Мам, мы щенка подобрали… Смотри, какой лохматый… — хором сказали мальчишки, поднесли матери коробку. Там сидел маленький, чистенький щенок. — Мы его уже помыли и к врачу носили. Ты разрешишь его оставить?
Три пары глаз с надеждой смотрели на Леру, а она, чувствуя свою важность, расправила плечи, опершись на перила крылечка, гордо подняла голову.
— Ну скажи уже, Лера! Томишь, сил нет! Как же решится судьба найдёныша? — подтрунивала, стоя рядом, Настя.
— Ма, а давай мы тогда, а… — зашептал Ромка.
— Ладно уж… Но ухаживать будем все вместе, договорились? — наконец вынесла вердикт Лера.
Сыновья засмеялись, Николай, пользуясь моментом, подошёл к жене, полез целоваться, извинялся, просил прощения, уговаривал не злиться. Валерия потихоньку таяла…
Геннадий увел ребятишек в дом, Настя и Рома пошли к костру. Только Аня всё стояла у калитки, слушая, как в кустах ворошит листья ёжик.
— В нужном месте и в нужное время! — кто–то сказал рядом, Аня вздрогнула. — Извините, напугал? Это я, Сергей. Будем ловить?
— Добрый вечер. Кого ловить? — шепотом переспросила женщина.
— Ежа. Вон его хвостик. А вы видели когда–нибудь, какие у ёжика пятки? — Серёжа вынул из кармана фонарик, посветил в гущу веток.
— Да, у нас с девочками жил одно лето ёжик… — улыбнулась Аня. — Пойдёмте ко всем, у нас шашлык.
— Да я, собственно, пришёл узнать координаты той женщины, вашей подруги, надо выписать грамоту, ребята со спасательной станции пристали.
— А, ну она здесь. Идёмте же! — улыбнулась Аня и повела гостя на участок.
После того, как все наелись, в сотый раз обсудили сегодняшнее происшествие и уложили ребятишек спать, взрослые вернулись мыслями к работе, к жизни в городе.
— Ань, ну так и что? В театры пробоваться будешь? А может тебе в кино? — рассуждала вслух Лера, скинув руку Николая со своего плеча и строго глянув на него.
— Я пока отдохну, подумаю. Надо решать, но не горит же, — уклончиво ответила подруга.
— А кто вы по профессии? — Серёжа накинул на Ромку свою куртку, а то паренёк уже начал дрожать от вечернего промозглого холодка.
— Я актриса. Звучит–то как, девоньки! Актриса… — усмехнулась Аня.
— У вас хорошая дикция. Знаете, мне нужны такие люди, — задумчиво сказал мотоциклист.
— У вас свой театр? Я не выступаю в ресторанах и на вечеринках, — насупилась женщина.
— Нет, у меня, ну, то есть у нас, у меня и коллег, клиника, мы занимаемся восстановлением после травм, разных операций. Ну и врождённые пороки, как можем, компенсируем. Не вдаваясь в подробности, скажу, что нам нужен оратор, который бы мог работать с пациентами над интонациями, выразительностью речи. Это очень важно. Хорошо еще, если бы вы были логопедом, но и так уже вы – находка. Подумайте, вот моя визитка, там указано название клиники. Изучите, если надумаете, позвоните, пожалуйста. Нам бы даже не мешало создать свой театральный кружок. Часто реабилитация бывает длительной, людям надо себя развивать, а вы бы нам хотя бы на первых порах помогли. Ну, пойду я, спасибо, Елена Викторовна, Геннадий Андреевич, девушки. Пора мне.
Серёжа встал. Ромка протянул ему куртку.
— Да ладно, завтра заберу, — махнул рукой гость и зашагал по дорожке к калитке.
Уже далеко от участка его догнала Настя, протянула телефон.
— Вот, в куртке оставили. Да и курту я всё же принесла…
— Не хотите меня завтра видеть? — усмехнулся Сергей.
— Хочу. Просто мало ли, что у вас тут в карманах… — смутилась Анастасия.
— Тогда ладно. Как ваше плечо? Я вижу, что болит. Я там Елене Викторовне мазь оставил, разотрите на ночь сустав, и тёплым платком завяжите. Если не поможет, можно будет укол сделать, но лучше тогда еще обследование пройти…
Сергей ещё хотел что–то сказать, но Настя слушать не стала, ей хотелось целоваться… Анастасия Фёдоровна Егорова, серьезная женщина, никогда не целовалась сразу на первом свидании, а тут позволила себе такую вольность…
…— Мам, а странно ведь, правда, — обняв Елену и присев с ней рядышком на лавочке, сказала Аня. — Всё так сложилось, как будто специально задумано было… Я приехала, подтянулись девочки, у всех, кажется, всё плохо… А вот детей спасли. Случайность же, да?
— Не знаю, дочка. Я только думаю, что всё это к лучшему. Совпадение? Нет, не думаю… Соскучилась я по тебе, Анечка, и отец тоже… Просто бывает так: по–старому уже не работает что–то, тогда появляется новая точка отсчёта, и мы идём дальше. Плохо ли, хорошо ли – это потом ясно будет. Вот только вернуться в прошлое нельзя, поэтому цени, родная, то, что есть сейчас. Тебе надо отдохнуть, ты же не стойкий оловянный солдатик! Ты девочка моя, умничка, отдышись и беги дальше. Всё успеешь! А Сережа этот очень положительный, мне кажется, ты над его предложением подумай!
— Я люблю тебя, мама! — Аня положила свою голову Елене на колени, замерла, а потом тихо, чтобы не разбудить детей, запела:
«А зима будет большааая, вот, гляди–ка, за рекой…»
— Осень тихо умираааеет, машет жёлтою рукой… — подхватила Елена Викторовна.
Вышел с гитарой Ромка, сел рядом, подобрал аккорды, забренчал. И ему здесь было хорошо. Не хотел ехать, а теперь понял – началась новая точка отсчёта его жизни. Его мама — самая лучшая женщина на свете. Таких нельзя бросать, это просто невозможно. А отец… Он просто ошибся. Он совсем маму и не знал…
Уснули в доме гости, уснул щенок, пригревшись у Николая под рукой, уснула Елена Викторовна с мужем. Только ёжик еще долго ковырялся в кустах, шуршал и фыркал. Он тоже чувствовал, что будут перемены, хорошие, радостные, что заживут его девочки лучше прежнего. А пока пусть отдыхают, уж очень ночь для этого хорошая, правильная ночь…
Зюзинские истории
