Муж пропал банально, как в анекдоте: пошел за хлебом и не вернулся. Ну, не совсем так, на самом деле, поехал в районный центр выдернуть зуб, который, мало того, что болел, так еще шишка на десне такая вспухла, как будто он ранетку за щекой спрятал.
Это потом Маня узнала, что он взял с собой не только паспорт и страховой полис, но и сберегательную книжку, армейские часы и упаковку новых носков, которые она самолично подарила ему на 23 февраля. Она еще думала: и что он так разоделся в больницу, даже пиджак нацепил, экий франт! А он, оказывается, знал, что не вернется, а пиджак свой он страшно любил.
Потом Мане донесли, что ушел муж к некой Маргарите, известной на весь поселок свободным нравом и четвертым размером груди.
С тех пор Маня видела его всего пару раз – один раз, когда приезжала с младшей дочкой на рынок за резиновыми сапогами, второй – в той же самой больнице, куда он поехал, когда готовилась к операции по удалению полипа.
Оба раза она видела только его спину, но узнавала его моментально – как не узнать, когда семнадцать лет эта спина перед глазами маячила. Заметил ли муж ее, Маня не знала, подозревала, что трусливо избегал смотреть ей в глаза, так что, если и заметил – ни за что бы не подошел.
Официально они так не развились. Раз в месяц он присылал деньги на младшую дочь до тех пор, пока ей не исполнилось восемнадцать, а потом и совсем пропал.
Старшая дочь уехала учиться в город, вышла замуж, тоже родила двоих дочерей. Младшая пыталась поступить, но экзамены провалила. Маня за нее сильно переживала, с младшими всегда так. Особенно она переживала, когда дочь вдруг собралась ехать в какую-то Индию – Маня видела в передаче, что там сплошная антисанитария, и спать после этого не могла – все ей чудилась дочь, скитающаяся в грязных лохмотьях где-то на берегах Ганга.
Из Индии дочь вернулась через год. Однажды приехала на рейсовом автобусе в странных цветастых одеждах, на голове колтуны, а в пузе ребеночек. Маня повздыхала-повздыхала да успокоилась – главное, что живая.
Ребенок родился на месяц раньше срока — крошечный смуглый мальчишка. До пяти лет он жил у Мани, и это были лучшие годы ее жизни. Пока младшая дочь слонялась по миру в поисках себя, Маня учила мальчика ходить, говорить, читать и прочим жизненным премудростям. Эта дурында записала в свидетельстве рождения его как Лакшай (отца его, что ли, так звали), а отчество – Иванович, как и у самой дочери.
Маня звала его Лешкой.
Когда дочь вышла замуж и забрала Лешку, Маня неделю выла по ночам, в кровь раздирая ладони. Странно, вот когда муж ушел, она так не убивалась – так, всплакнула один раз и все. А вот внучок, ее Алёшенька –это да.
Он приезжал часто, не забывал свою Манюню. Так ее звала соседка, Зоя Егоровна – царствие ей небесное, похоронили в прошлом году. Так и Лешка стал звать, потому что, кроме соседки никто к Мане и не приходил – она и при муже не была сильно общительной, за что он ей не раз выговаривал, а как он ушел и вовсе замкнулась.
Мужа привезли к ней на уазике. Серый фургон остановился возле ее дома. Вышли два мужика, и один спросил:
— Вы Мария Соколова?
— Ну я, — с опаской ответила Маня, еще ничего не понимая.
— Принимайте мужа, — сказал тот, что повыше.
И они вытащили из недр уазика постаревшего обездвиженного мужа, не спрашивая ни слова, перенесли в дом и бросили как куль с мукой на кровать.
Маня смахнула с себя оторопь, кинулась к ним.
— Да не муж он мне! Уже двадцать лет как не муж!
Второй, пониже, залез в карман, достал паспорт и протянул ей.
— Тут написано, что муж.
Маня растерянно взяла в руки паспорт, открыла. С фотографии на нее смотрел муж, еще молодой, теперь и не узнать.
— Ну так мы не живем вместе, — пробормотала она. – Что я с ним делать буду?
Мужик достал следом несколько каких-то бумаг, сложенных пополам и еще раз пополам – еще новых, пахнущих лекарствами и типографской краской.
— Тут это… Выписка его из больницы. Какие лекарства и все дела.
Он сунул их Мане и пошел. Она схватила его за рукав.
— Постойте! Заберите его обратно, он мне не нужен!
Но мужик смахнул ее руку, словно надоедливую муху, и пошел прочь.
С этого дня у Мани началась новая жизнь. Муж был парализован, не говорил, только лежал и смотрел на нее, иногда мычал. Есть он мог только жидкую пищу, типа каши или протертого супа. Сначала он был тяжелый, и чтобы его перевернуть, Мане приходилось приложить все свои силы. Но через несколько месяцев он иссох, стал морщинистым, похожим на грустную обезьянку.
Маня его ненавидела. Ненавидела всеми фибрами своей души. Мало того что он жизнь ей испортил – до сих пор на нее в деревне пальцем показывают и шепчутся за спиной – так теперь еще и это. С какой стати она должна ухаживать за ним? Ее так и подмывало позвонить этой Маргарите, пусть забирает своей сокровище. Но, то ли гордость, то ли еще что, не позволяли ей это сделать.
Сначала Маня надеялась, что скоро это закончится. Разве живут такие долго? Ну, месяц, два… Но прошел год, потом еще один, а муж все жил. Лешка, узнав о том, что Маня взяла к себе неизвестного ему деда, приехал посмотреть, но быстро потерял к нему интерес.
— Святая ты женщина, Манюня, — сказал он.
Он ошибался. Маня вовсе не была святая. Она мечтала о том, чтобы в небесной канцелярии наконец вспомнили про ее мужа, который так надолго застрял между жизнью и смертью. И однажды она подумала, что можно бы и самой поторопить события. Эта мысль стала такой навязчивой, что нет-нет, а Маня ловила себя на мысли о том , как она накроет его лицо подушкой и…
Как-то раз, когда силы ее, казалось, окончательно покинули, Маня вдруг решилась. Дело было осенью, когда наступили холода, и она уже топила печку. Наложив целую охапку дров, так что огонь взялся дружно и гулко, он вдруг вспомнила, как в ее детстве целая семья погибла от угарного газа – заслонку рано закрыли и спать легли, вот и угорели. Маня не знала, когда и как надо эту заслонку закрывать и поможет ли, но с какой-то мрачной решимостью собралась. Она надела теплый ватник, ботинки, рукавицы достала и шапку, закрыла печную заслонку и, скользнув мимо комнаты, где лежит муж – не могла набраться смелости посмотреть ему в глаза – вышла из дома. Решила сходить на кладбище – убрать могилки родителей да Зои Егоровны.
На кладбище было тихо. Дыхание Мани превращалось в облачко пара, редкие капли дождя кололи щеки. Сырая листва с трудом поддавалась, но Маня не сдавалась, гребла ее и оттаскивала за оградку. Сердце сильно колотилось в ребра – то ли от физической работы, то ли от осознания того, что она сделала.
Внезапно пропиликавший телефон испугал ее. Она никак не могла привыкнуть к этой игрушке, которую ей подарил Лешка. Он сам все настроил, и сам все оплачивал, Маня знала только как ответит на звонок, даже завершить его сама не могла.
— Манюня! — услышала она голос внука. – Как ты там?
— Здравствуй, солнце мое! На помаленьку, я-то что. Ты сам как?
— Ох, Манюня, я, кажется, влюбился.
Ревность лишь на миг кольнула Маню, а потом она успокоилась, представив себе милую девушку с робкой улыбкой.
— Да ты что? И какая она? Хорошая? Не обижает тебя?
— Да что ты! Это я ее, скорее, обижаю. Какой-то неловкий я, грубый, что не скажу – все невпопад. Манюня, я совета хотел спросить. Если мы месяц знакомы, как думаешь – не рано замуж позвать?
Маня усмехнулась – ишь, шустрый какой у нее внучок.
— А почему и нет.
— А дед тебя через сколько замуж позвал?
Резко Маня вспомнила ночь Ивана Купалы, костер, уходящий прямо в небо, и его васильковые глаза.
— Да на следующий день, Алешенька. На следующий день…
Внук что-то начал говорить, но Маня уже не слышала.
— Ты прости, маленький, мне бежать пора, — прервала его она. – Вечером позвони.
Она начала было собирать грабли и веник, потом бросила их и со всех ног побежала домой. Только бы успеть!
Дома было жарко и тихо. Маня сразу почувствовала этот удушающий воздух, бросилась к печи, вынула заслонку, распахнула окно.
К мужу идти было страшно. Она зажмурила глаза, шагнула в комнату.
Муж лежал на кровати, и она не сразу поняла, живой он или нет, пришлось наклониться и потрогать его. Сухая пергаментная кожа была теплой. Маня выдохнула. Муж открыл глаза и посмотрел на нее. Давно уже не были его глаза васильковыми – тусклыми они были, бесцветными.
— Обедать пора, — бросила Маня. – Сейчас суп тебе сварю.
И пошла на кухню…
