— Ленка, беги, там детей изымать твоих идут! Я сама видела! — прохрипела, ворвавшись в магазин, Пудовна, кругленькая женщина с крупными красными бусами на шее.
Стоящая за прилавком женщина вздрогнула, рассыпала из совка крупу, которую отсыпала из большого, стоящего у ее ног мешка, поправила платок.
— Кто? Как? Да с чего ж?! — заговорили в очереди.
— А с того, что дети без присмотра, что дом в грязи, тараканами всё засижено! Сколько можно это терпеть?! Нарожала неизвестно от кого, теперь растут как сорная трава! — спокойно пояснила стоящая в стороне Дарья Федоровна. — А у нас колхоз приличный. Детей спасать надо.
Все разом обернулись, посмотрели на говорившую. Та и бровью не повела, уверенная в своей правоте.
— Ты что, Даша?! Что ты такое говоришь?! Ты что ли донесла? — прошептала Пудовна, закрывая рот рукой, как будто боялась вылетающих из него слов. — Даша! Вы же соседки…
Дарья Федоровна, красивая, статная женщина, с чуть крупноватыми чертами лица, округлыми, уютными бедрами и пышной грудью, усмехнулась.
— Ну знаете, соседство тут ни при чём! А детей надо спасть! Или вы считаете, что не заслужили эти дети хорошего ухода? — строго ответила она, развернулась и ушла.
Лена, вздохнув, быстро сняла фартук.
— Извините, вот так получилось… Приходите через час, — кивнула она собравшимся односельчанам, сунула ноги в ботики, надела жакетик и кинулась вон из магазина.
Люди смотрели, как она бежит по улице, не разбирая дороги, как наступает прямо в лужи. По чулкам уже расплылись мокрые пятна, ботиночки хлюпают глинистой водицей, ступням холодно, но Лене все равно. Успеть бы…
… — И что, так всё у нее плохо? — спросил стоящий в очереди мужчина.
Все обернулись на его голос.
— А вы, собственно, кто? — хмуро буркнула Пудовна. — Зачем вам про Лену нашу знать?
Мужчина поставил на пол рюкзак, поправил воротник ветровки.
— Меня зовут Константин Дмитриевич. Я дальний родственник Косолапова, того, что у старой мельницы участок держал. Вот, приехал посмотреть, что да как. Пару раз тут в детстве отдыхал, потом не ездил…
— Ну вот и смотри свою мельницу, а Лену нашу не трогай, — отрезала Пудовна, запахнула кофту на своём необъятном бюсте, развернулась и зашагала прочь от магазина. Она решила дойти до Лениной избы, может чем поможет, отстоят они вместе ребятишек…
Лена, запыхавшись, распахнула калитку и взбежала по скрипучим ступенькам на крыльцо. Голова кружилась, кололо в боку, но это сейчас неважно, это пустое все, главное, чтобы все хорошо закончилось.
Пока бежала, она все думала, кто донес на неё? Вроде бы все свои, живут вместе, к ней в магазин ходят, никого она не обсчитывала, никого не обижала… Кто же?!..
Распахнув дверь из сеней в горницу, Лена застыла на пороге, разглядывая сидевших за столом двух женщин.
Старшая Ленина дочка, десятилетняя Юля, расставила перед ними чашки, теперь разливает заварку, а младшие – Мишка и Егорка, — сидят на лавке у печки, как обычно, вымазавшиеся в какой–то разноцветной грязи, жуют булки и исподлобья наблюдают за гостями. Женщины в красивых, по фигурке сшитых костюмах, со строгими прическами, волосок к волоску, скользят взглядом по избе, как будто каждый сантиметр прожигают своим вниманием. Лена тоже невольно осмотрелась. Толстый рыжий кот Левка валяется под стулом, на подоконнике Мишина посуда с утра осталась, забыли помыть, половичок на полу скомкался, пошел морщинками, разноцветные полоски на нем сделались серо–коричневыми, тусклыми…
— А вот и мама! — улыбнулась Юля, кивнула Лене. — Мам, у нас гости. Вот сейчас чай будем пить.
— Да–да… Хорошо… — Лена прошла в одних чулках к столу. — Здравствуйте, чем обязаны?
Одна из женщин встала, вынула из портфеля какие–то бумаги.
— Мы из комиссии по делам несовершеннолетних. Моя фамилия Портнова, Ольга Портнова, а это моя коллега, Жарова.
Лена вскинула глаза. Жарова? Та самая?
— Таня, ты?! Ну надо же, как свиделись! — растерянно прошептала она.
— Так, гражданка, не фамильярничайте тут. К нам поступил сигнал, что дети у вас неухоженные, постоянно одни, дом не содержите, выпиваете, — холодно одернула хозяйку Портнова. — Да и сами мы видим, что все правда.
— Что правда?! Какая правда?! Вот все мои дети, ну грязноватые, да, Мишук? Опять в канаве ползали? — подошла Лена к сидящим на лавке мальчишкам, прижала их головки к своему бедру. — А мы вечером в баньке каждого отмываем, розовенькими все выходят. Вам про это не писали? Ну тот, кто сигнал–то подавал…
— Вечером, по нашим сведениям, у вас пьянки–гулянки. Шумно часов до двенадцати точно. А как детям спать в таких условиях? Вы работаете? — брезгливо отодвинув блюдце с сухариками, поинтересовалась Портнова.
— А вы что, сведения не собирали про меня перед тем, как сюда явиться? — чуть выдвинув вперед подбородок, процедила Лена.
— Здесь мы задаем вопросы, гражданка, а вы отвечаете. Если, конечно, хотите детей сохранить. Хотя это маловероятно. Покажите, чем вы их кормите! Татьяна Игоревна, пройдемте, будете свидетелем, — дотронулась до плеча коллеги гостья. — Вставайте, вставайте! Хромова, показывайте давайте!
— Да пожалуйста! Мне скрывать нечего! На кухню проходите. Вот у нас холодильник, вот тут всё – суп на три дня, хотите? Нет? Ладно. Вот колбаса своя, заметьте, своими руками делаю, не химия городская. Вот у нас творог, масло, тоже сама взбиваю. Дальше… Котлеты, будете? — ткнула в нос зрительницам сковороду Лена. Те отшатнулись. — Что, не едите такое? А мы очень даже любим. Дальше прошу на огород, парник смотреть и грядки. Вы разбираетесь в помидорах? Нет? Тогда расскажу. Здесь у нас мелкие, их детишки очень уважают, здесь «бычье сердце», ни у кого не растет, а у меня… — показывала пальцем на грядки Лена, высунувшись в окошко.
Но Портнова одернула её, велела сесть.
— Не разыгрывайте тут комедию. Где отец детей? И вообще, сколько их, этих отцов, этих мужчин было, а? — строго спросила она.
Лена растерянно посмотрела на Татьяну, та отвела глаза.
С Таней они вместе работали одно время на фабрике, потом им пришлось расстаться. Девушки не то, чтобы дружили, но были приятельницами. Лене нравилось, как Таня умеет петь, как льется ее голос, подражая киношным актрисам, они часто сидели вечером за столом в общежитии, Таня играла на гитаре и пела, а девочки подпевали… Всё закончилось, когда Танин ухажер, Никита, напившись, полез к Лене целоваться.
«Да не ломайся ты! — шептал он. — Всем же к тебе дорога, и мне разреши! Ну руки–то отведи, поглядеть хочу на тебя!»
Таня вошла в тот момент, когда Никита уже хватал Ленку за ноги, а она отползала от него под стол.
— Таня! Он сам, слышишь! Он приставать начал, я тут ни при чем! — шептала Лена, а Татьяна отхаживала её по бокам мокрым полотенцем, называя бранными словами…
Так и расстались. Через неделю Таня уехала, даже не попрощалась…
Елена была видной девицей, помани она любого парня, был бы её. Девчонка росла без матери, только с отцом, Евгением. Тот постоянно где–то пропадал – то на работе, то с друзьями, то просто валялся в сарае пьяный вусмерть, потом орал, чтобы дочка принесла ему воды, помогла выйти на свет Божий. Лена помогала, терпеливо снося все отцовские выходки. Почему не ушла от него к тетке в соседний колхоз? Почему не начала новую жизнь, еще когда была подростком? Ну, во–первых и тетя Поля особенно не звала, хотя Евгений был её братом, и его крутой нрав женщина знала очень хорошо, понимала, что девочке живется не сладко. Но… Но пускать в свою жизнь чужого ребенка, пусть и племянницу, не хотелось. Брат бы на нее денег не давал, откуда у него, если все пропивает… А содержать на свои – накладно. Был бы парень, тётя Поля отправила бы его в армию, как подойдет срок, а потом бы получила готового, вымуштрованного мужчину, уж приладилась бы. А Лена что? По хозяйству помогать только если, но уж очень много ест, не окупится это её помощью…
Поэтому Лена так и прожила с батей до конца его дней. Злилась, кричала на него, ругалась, отбирала зарплату, разбивала на его глазах чекушки, умоляла, плакала, и он плакал рядом. Пальцем её никогда не трогал, только вздыхал, виновато опустив голову. Не пережил он смерти супруги, не оправился после её кончины, так сам и гнил, медленно, тяжело, не видя, что вот она, жена–то, рядом, в Лене вся, от макушки до ступней, ходит рядом, дышит, растет, расцветает…
Отца Лена похоронила сама, поминок не собирала, знала, что придут только его дружки–алкоголики. А с тётей Полиной они посидели вдвоем у могилы, помолчали, да и разошлись.
Дальше у Елены началась самостоятельная, взрослая жизнь. Она уже окончила школу, переехала в общежитие, потому что поступила на фабрику ученицей, потом уже сама стояла у конвейера, монотонно перебирая детали и переглядываясь с Сашкой, мастером–наладчиком.
Лене тогда казалось, что это и есть настоящая любовь, что между ними то самое, о чем вздыхают женщины в кино и пишут поэты. Поэтому внимание Татьяниного Никиты ей было совершенно ни к чему, она ждала, когда Саша позовет ее замуж.
— Ну как ты себе это представляешь, глупая?! — смеялся он, сидя рядышком на скамейке, прижимая к себе девчонку и то и дело тыкаясь в ее губы своими. — Где жить? Ты в общаге, я тоже, да и неужели нужно тебе все это?!
— Нужно, — растерянно прошептала Лена. — А как же? Семья же, дети. Ты же любишь меня, да?
Парень кивнул, отвернулся, глядя на какую–то приезжую девчонку, что в короткой, модной юбке шагала по мостовой и ела мороженое.
— Ну так что тогда? Нам дадут комнату, я буду готовить тебе обед, потом у нас родится…
— Ой, Ленка, замолчи! Вот все у вас, у баб, одно на уме — кастрюли, дети сопливые, портки и пеленки. Ну неужели в этом счастье?
— А в чем тогда? Зачем ты со мной? — отодвинулась Лена, выпрямилась, сбросила со своего колена Сашину руку. — Или ты думаешь, я из «этих»?
Она кивнула куда–то вбок, намекая на разгульных девиц, что часто прогуливались мимо общежития, дразня парней цветастыми платьями.
— Ох, Ленка, да ничего я не думаю, — будто бы обиделся Александр. — Ну как ты так можешь говорить?! Дождик! — вдруг закричал он. — Ленка, дождь, айда вон туда, там укромный уголок есть!
Он уже тянул её за руку, направляясь в сторону заброшенных амбаров.
— Нет, переждем в магазине, тут рядом, — упиралась Лена, но потом подчинилась. Было холодно, градинки больно стучали по коже.
Он привел её в какой–то сарай, схватил за волосы, кинул на тюк с соломой. Там было грязно, пахло плесенью и чем–то кислым.
Сашка сделал всё грубо, быстро, девчонка даже пискнуть не успела, видела только щели в досках на потолке, слышала, как за стеной кто–то скребется. Она пыталась кричать, но Сашка зажал ей рот рукой, а потом ударил так, что она потеряла сознание…
Добредя до общежития, Лена долго стояла под душем, отмывая себя мочалкой, скулила и хныкала, потому что тело болело и ныло, а на душе было гадко, как будто вымазали её в саже, да и пустили по улице на посмешище.
Лена пробовала рассказать все Тане, хотела, чтобы та пожалела её, но Татьяна, не простив неверности своего Никиты, только бросила ехидно:
— Да так тебе и надо, к тому же Сашка сказал, что ты сама за ним в ту подворотню увязалась. Не изображай тут невинную гордость, Сашка сказал…
— Он обсуждал то, что произошло, с кем–то?! — в ужасе прошептала Лена, сжалась в комок на кровати.
— А что такого? Тебе не привыкать под мужиками–то… — начала Татьяна, но Лена вскочила, дала ей пощечину и убежала в коридор.
В тот же день она подала заявление на увольнение, попросила не затягивать, мол, семейные проблемы.
— А какие у тебя могут быть семейные проблемы, если ты одинокая? — удивилась секретарь.
— Такие. Надо, и всё! — отрезала Елена. — Передайте, пожалуйста, директору. Я после обеда зайду, узнаю, подписал ли.
— Ну–ну, полегче. Ты тут не указ мне! — крикнула ей вслед секретарь, но девушка даже ничего не ответила, не оглянулась. Просто хлопнула дверью, и всё.
В тот день, наверное, умерла какая–то частичка Лены, той наивной, легкой, доверчивой Лены, которая два года назад уехала из родного дома. Она вернулась строгая, неприступная, как будто из бабочки, порхающей и радующейся жизни, превратилась в жужелицу, черной кляксой ползающей по земле.
То, что Сашка рассказал про них всем, что её обсуждали девчонки в столовой, что она теперь другая, грязная, как будто та плесень в сарае в неё въелась навсегда — всё разрасталось в душе, заставляя отталкивать людей.
Соседки, сунувшиеся, было, к Лене с приветствиями, были отправлены восвояси, их причитания и вопросы оборваны, а шторы на окнах Лениного дома не отдергивались, пряча девчонку от чужих глаз.
Через неделю к одинокой жиличке пришел председатель, сказал, что тунеядствовать не даст, велел идти завтра же на ферму.
— За коровами ходить? — вяло спросила Лена.
— Ну а что? Не твоего полета работа что ли? — пожал плечами председатель.
— Нет, отчего же… Приду, — кивнула девушка. Ей казалось, что и он, этот мужчина с седыми висками и впалой грудью, тоже всё про неё знает, презирает и теперь кидает, как собаке, подачку, чтобы не позорила слишком колхоз.
На ферме оказалось хорошо, работницы Лену приняли, кто–то знал её с детства, кто–то знакомился. Лена иногда смотрела на сидящих кружочком и обедающих женщин, они мирно беседовали, смеялись. У каждой своя судьба, заботы, чаяния. Но все равно живут, улыбаются, даже морщинок на лбу нет. А у неё, у Лены, появилась…
Юлька родилась, как и положено, через девять месяцев. Лена удивленно смотрела на розовое одеяльце, в которое девочку бережно завернула акушерка, слушала, как ребенок причмокивает и пищит.
— Отца запишешь? — спросили молодую мать, когда регистрировали ребенка.
— Нет отца. Одинокая я, — быстро ответила Лена.
— Понятно. Прочерк значит? Смотри, а то бы мож, признал он дитя, женился бы на тебе? — не отставала сидящая за столом женщина.
— Мож и признал бы. Да я не хочу его признавать, — отрезала Елена, взяла Юльку, лежащую кульком тут же, на стуле, схватила протянутые ей бумаги и ушла.
— Вот глупая, — пожала плечами регистратор. — Как будто не знает, как от таких вот случайных хомутов избавляются… Теперь кто её замуж возьмет?
Вздохнула, налила себе чай и отломила кусочек от большой шоколадки…
Скажи она это Лене в глаза, да еще месяца через два, когда та научилась обходиться с ребенком, кормить, баловать и нянчить, то Ленка бы просто рассмеялась ей в лицо.
Избавиться?! От Юльки?! Да она вылитая Леночкина мама, хорошенькая, улыбчивая, любопытная. Да к тому же Юля единственная на всем белом свете по–настоящему любила Лену. Любила прост так, такую, как она есть, не ставя условий и не обманывая.
Повзрослев, Юлька стала показывать характер, могла стоять на крыльце, реветь бычком, требуя леденец, злясь и топая ногой, но потом, видя, как расстроена мать, прижималась к её ноге щекой, крепко–крепко обхватывала ручонками и сопела, просила прощения.
Они всегда засыпали вместе – Лена и Юля. Грелись друг о друга, слушали дыхание, Лена рассказывала сказки, а потом, когда Юлька наконец засыпала, относила девочку в её кроватку.
— Всё у нас будет хорошо, дочка, слышишь?! Хорошо! — упрямо твердила она.
Лена сразу тигрицей бросалась на тех, кто пытался распускать о ней и Юльке слухи, одергивала, осаживала, поняв, что Юлина судьба с её, Ленкиной простоты, началась, а значит, и слепить эту судьбу хорошо должна именно она. Соседки, видя, что молодке теперь палец в рот не клади, поутихли, стали опять привечать.
— Ну а что, — сидя у кого–нибудь в избе, рассуждали они. — Дело житейское, тем более что сама девка без матери росла, не объяснили мы ей, что к чему, кому доверять, а кому нет… А доченька у Леночки славная, бутуз бутузом, помощница во всем будет. Точно!..
Освободилось место продавца в магазине, Лена перешла туда. Так было быстрее доходить до дома, забирать Юлю из садика. Жизнь налаживалась, Лена снова расправляла крылья…
… — Так у вас дети, судя по сигналам, целыми днями одни сидят? Без присмотра? — поинтересовалась Портнова, отказавшись выходить осматривать грядки и теперь распахнув шкаф, стоящий у детской кроватки. — Это все вещи? А почему половина на полу, грязная? Вы не стираете? Так по одежде и ходите? — строго спросила она, подняв с земли ворох рубашечек и шортиков, которые Лена нашила из отданной соседкой ткани. — Это вы мальчикам одеваете? В цветочек? — усмехнулась женщина.
— Это пижамки, какая разница? — холодно ответила Лена. — Дети разбросали, я сейчас уберу.
— Я повторяю свой вопрос, дети одни целый день?
— Я на работе до пяти. Сейчас лето, с ними Юля. Потом, с осени, пойдут в садик. Они, понимаете, никого к себе не подпускают, боятся пока. Мы с Клавдией Захаровной, воспитательницей, решили подождать, а пока просто вывожу детей играть с соседскими ребятишками.
— Значит дети с симптомами аутизма? — осведомилась Портнова. Татьяна за её спиной испуганно посмотрела на коллегу.
— Дети у меня нормальные, лучше всех! — сложив на груди руки, ответила Лена.
— Да уж видно. Не разговаривают? У врача, невролога наблюдаетесь? Вы их вообще в поликлинику водите? Прививки делаете? — Портнова как будто заводилась все больше, почти кричала.
Лена быстро отодвинула ящик комода, вынула оттуда бумаги.
— Вот, все документы на детей. Медицинские карты вы найдете в поликлинике. Если это всё, то прошу вас уйти, вы пугаете моих детей, — отрезала она.
— А что там насчет хранения краденого? — провела рукой по полочке с расписными тарелками Портнова. — Я знаю, что вы проходили по делу…
— Ну раз вы всё знаете, — разозлилась Лена, — зачем спрашиваете? С меня сняли все подозрения, я чиста. Уходите.
— Не в ваших интересах прогонять меня, дорогуша, — гостья приподняла брови. — Одно мое слово, и ваши дети окажутся в месте более подобающем для них, где ими будут заниматься. Вы оставляете их одних на целый день, что угрожает их жизни, вы делаете из старшего ребенка няньку, отнимая у неё детство, вы допускаете в дом посторонних мужчин, не заботясь о моральной составляющей этого вопроса. Вы…
— Каких мужчин я вожу? Что вы несете?! Уходите и вы, и Татьяна ваша. Я не знаю, кто и что про меня написал, но мои дети будут расти со мной, вы поняли? Я их никуда не отдам. У меня есть дом, есть работа, дети сыты и одеты–обуты. По поводу садика узнайте там, вам все расскажет Клавдия Захаровна. А мне некогда, обедом детей кормить пора!
Лена распахнула дверь, кивнув на улицу, но Портнова и не думала уходить. Она уселась за стол, кивнула Татьяне, чтобы та тоже осталась.
— Да кормите, кто мешает?! Мы как раз посмотрим, насколько одичали ваши дети.
Елена, поджав губы и чуть не плача, стал накрывать на стол. Юля ей помогала, потом, на кухне, за шторкой, пока не видели гостьи, вцепилась в мамину руку своими пальцами.
— Мам, зачем они здесь? Почему они говорят, что мы дикие? Они за мальчиками? Но они же уже выздоравливают, они, наши Миша и Егорка, хорошие! Я же за ними отлично ухаживала, и ты тоже! Мама, что ты плачешь?! Мама…
Лена не ответила, только поцеловала дочку в макушку, потом дала в руки тарелки.
— Никуда их и тебя не заберут, понятно? Мы – семья, они нам ничего не сделают! — прошептала Елена.
Мальчишки, ловко орудуя ложками и откусывая от больших кусков хлеб, поглядывали на женщин. Юля ела медленно, как будто без аппетита.
— Юля, скажи, вы каждый день обедаете? — спросила вдруг Татьяна, посмотрела на Лену. Столько было в этом взгляде гордости, радостной, мстительной, что Ленку даже передернуло.
— Таня, ты что?! Мы же с тобой работали вместе, ты меня знаешь! Зачем ты всё это?! — воскликнула Юлина мать, но гостья только удивленно пожала плечами.
— Вам же сказано, гражданка, сигнал поступил. Вы не мешайте, в ваших же интересах. А что, моете детей каждый день или раз в неделю?
Лена покраснела, вскочила.
— Да каждый день мою я детей, что ты пристала! И где вообще Ирина Владимировна, она нашу семью знает, всё–всё знает, никогда вопросов не было! А вы… Вы позорите то учреждение, от имени которого тут хозяйничаете! — выпалила она.
— А мы не хозяйничаем. Смотрим только, наблюдаем. Вот, видим, что вы кричите, а дети у вас от этого до горшка не добегают. Вот, мальчик, как там его, Миша, уже мокрый сидит, — победно ответила Портнова.
— Мишенька, прости. Прости, милый, я не ругаюсь! — кинулась к сыну Лена. — Пойдем переоденемся. Всё хорошо, ты у меня умница, хороший мальчик, хороший…
Она увела ребенка в другую комнату, Егор бросился следом.
Юля, посидев, тоже ушла.
Татьяна и Ольга сидели, выпрямив спины и что–то записывая в своих блокнотах…
Мишка и Егорка, братья–близнецы, были младше Юленьки на пять лет. Их отец появился в Лениной жизни как бы проездом. После рождения Юльки Лена на абсолютно всех мужчин смотрела строго, боялась и ненавидела их. Ей казалось, что каждый из проходящих мимо может сделать с ней то, что сделал Сашка, а потом бросить так презрительно: «Всё, иди с глаз моих!»
Он тогда даже пнул Лену, чтобы она побыстрее встала на ноги и убежала из сарая. Унизительно, пошло и больно…
Никого к себе Лена не подпускала. А однажды к их калитке подошел мужчина.
— Извините, я из обслуживания электросетей. Мы тут, за перелеском, тянем новую высоковольтную линию, я за продуктами в ваш колхоз пришел. Не дадите воды, что–то очень жарко…
— Ждите, не заходите во двор, а то собак спущу! — крикнула Лена.
Мужчина, усмехнувшись, посмотрел на копошащегося у крыльца щенка. Такую собаку спускай–не спускай, беды особой не будет. Но вот из конуры вышла Найда, большая беспородная псина, лохматая, старая. Она недовольно заворчала, нагнув голову и скаля зубы.
Мужчина отступил на пару шагов, подождал, пока Лена вынесет ему кружку воды, быстро выпил.
— Спасибо, хозяйка, — улыбнулся он. — А может помочь чем? Дров наколоть или крышу, вон, поправить? Это я мигом, только инструмент нужно бы… — протянул он, быстро оглядывая хорошенькую Ленину фигурку.
— Ленка, кто там у тебя? — крикнула соседка, Дарья Федоровна, вытянув шею и силясь рассмотреть гостя за ветками сирени. — Не из правления?
— Нет, тетя Даша. Это рабочий со стройки, воды попросил, — смутившись под взглядом мужчины, ответила Лена. — Он уже уходит.
— Я уже ухожу? Жалко. Я, правда, могу помочь. А как с проводкой у вас? Может, где лампочка не горит? — не сдавался он.
— Всё у нас хорошо. Уходите, мне некогда! — отрезала Лена, закрыла калитку и ушла в дом.
— Лена… — протянул мужчина. — Елена прекрасная…
И ушёл. А хозяйка следила за ним глазами, чуть отогнув шторку.
Вдруг мужчина обернулся, помахал женщине рукой. Лена, покраснев, отвернулась.
Сережа, так звали того гостя, пришел к ней следующим утром. Рано, еще до того, как стало окончательно светло, он подошел к уже знакомой калитке и оставил на ней огромный букет полевых ромашек вперемешку с люпинами.
Юля, выскочив на улицу в одной рубашке и кинувшись гладить Найду, замерла, восхищенно глядя на букет. Белое с желтыми серединками, потом фиолетово–синее, потом снова бело–желтое… Юля вообще любила сочетания цветов, подолгу могла перебирать тесемки в мамином столе, складывать их причудливыми узорами, потом менять местами, добиваясь самого лучшего их сочетания.
Букет с её точки зрения был бесподобен, восхитителен, он поражал своей простотой и совершенством, заставлял затаить дыхание и разглядывать, разглядывать веточки, цветы, жужжащую рядом пчелу…
— Мама! Мама, смотри, приходил лесовик! — закричала девочка, показывая заспанной Лене, выглянувшей из окошка, на букет.
Юля верила в сказки – в водяных и русалок, в старичков–лесовичков, в добро и любовь. Её ничуть не смутило, что букет появился у них на заборе просто так, ниоткуда, что рядом была записка: «С добрым утром!».
— Что ты делаешь?! — закричала девочка, видя, как Лена рвет листок на мелкие клочки, а цветы кидает подальше на дорогу, где их скоро затопчет идущее на пастбище стадо коров. — Мама, это же подарок!
Девочка выбежала со двора, кинулась поднимать цветы, потом, упрямо оттолкнув мать, поставила их в вазу.
— Юль, это принес чужой дядя, не надо, чтобы он так делал, — качала головой Лена, но Юлька уже не слушала…
На следующее утро точно такой же букет снова ждал Лену и Юлю на досках забора. А через день Юля нашла на лавочке свистульку, расписную, в виде птички.
— Выкини её! — закричала Лена, сбежала с крыльца, выхватила игрушку, хотела выбросить её, но Юля, спрятав птичку, стала кусаться.
— Юлька, ты что?! Да перестань ты! — удивленная, Лена отошла в сторону.
— А то, что ты никого к нам не пускаешь! Никого! У всех есть папы, они дарят подарки, играют, носят на плечах, они целуют своих жен, а у нас нет папы. Пусть этот дядя станет нашим, а?
Юле тогда было пять. Сергей долго ухаживал за Леной, она не допускала его в дом, только перекидывалась словами через забор. Он приходил в магазин, где она работала, приносил цветы и туда. Очередь уже привыкла, что в уголке, под вечер, стоит всегда Сережка, глядит на Лену влюбленными глазами, а она только фыркает.
— Глупая ты, Ленка! — махала рукой Дарья Федоровна. — Ну уж тебе выбирать… Порченая, нагулявшая Юльку где–то в городе, себя не соблюдала, а теперь нос воротишь? Да упустишь ты свое счастье, вот тебе мой сказ!
— Не ваше это дело! — глядела на неё исподлобья Лена. — Зря вы про меня так думаете.
— А я про тебя вообще не думаю, — отрезала Дарья Федоровна.
Всё изменилось, когда однажды Юля, убежав со двора в поле, подвернула ногу и сидела на обочине, размазывая по щекам слезы. Она жалела скорее не себя, не свою распухшую ногу. Еще было жалко порванное платье, которое мама совсем недавно ей сшила. Мама очень старалась, а вот теперь лента снизу подола разошлась нитками, испачкалась в пыли.
— Ну и что ревешь? — сел рядом с ней Сергей.
— Мама… Платье… — сокрушенно ответила Юлька.
— Ничего, если что, я за тебя заступлюсь! — улыбнулся мужчина, взял девочку на руки и понес к дому…
Лена тогда прибежала домой, распахнула дверь, а там Юлька с забинтованной ногой наливает молоко из кувшина сидящему за столом Сергею. Они о чем–то смеялись, но увидев Лену, замолчали, замерли, переглянувшись.
— А вот и мама пришла. Ну, бельчонок, я пошёл. До свидания. Извините, Лена, пришлось похозяйничать. Дочка ваша ножку подвернула, я принес её домой. Пойду…
Он уже вышел на крыльцо, спустился по ступенькам. Лена слышала, как скрипнула калитка. Женщина, развернувшись, побежала за гостем, что–то сказала ему, он кивнул, посмотрев на окошко, где на подоконнике сидела Юля и улыбалась, зарывшись лицом в букет ромашек…
Лена не разрешала ему целовать себя, даже дотрагиваться до себя не позволяла. Он только сидел за столом, говорил, она слушала, потом рассказывала что–то сама. Он ходил к ним до самой зимы, хотя стройка уже переехала довольно далеко, но Сережа приезжал при любой возможности.
Он остался на ночь только в середине декабря, когда замерзший, пешком доплелся до их избы из соседнего Никанорово.
— Ты с ума сошел! — испуганно шептала Лена. Уже было совсем темно, Юля спала. В сенях ворчала Найда, а Сережа, с синими губами и заиндевевшими волосками на бровях, стоял и протягивал Лене еловую веточку. — Холод такой! Снег валит уже пятый день, все дороги занесло! Иди в горницу, сейчас чай поставлю, ну же, что ты стоишь?!
Она подталкивала гостя внутрь, в душную от печного жара горницу, но Сергей не шел, он улыбался, а потом обнял Лену, нежную, в одной сорочке и накинутой на плечи шали, прижал к себе, чувствуя, как она хочет отстраниться от него. Но он не дал, гладил, шептал, уговаривал, но не отпустил, пока она не позволила себя поцеловать…
Утром Юля, выбежав из–за своей шторки, увидела выглядывающие с печи мужские ноги, а на полу валенки.
Девочка вопросительно посмотрела на покрасневшую мать. Та пожала плечами…
Сергей жил у них неделю, отпросившись у начальства по телефону. Расчистив двор, он сделал Юле горку, залил её водой, и оба, смеясь, катались во дворе, пока Лена была на работе. А когда женщина приходила домой, то, усадив всех за стол, кормила свою семью сытным, вкусным ужином.
Семья… Это слово она пробовала на вкус, смаковала, прислушивалась к нему, как к звуку шагов в сенях. Да, она хотела семью, настоящую, о какой мечтала в детстве, такую, о какой иногда вздыхала Юля.
Сережа позвал её замуж в феврале. Уже назначена была дата, уже сшито платье, а Юля кружилась по горнице в купленных для маминой свадьбы сапожках, но Сережа сказал, что ему надо съездить в город, купить кое–что еще. Он попросил Лену подержать у себя два чемодана, сказав, что там просто его вещи, которые прислала мать по его просьбе.
Лена сунула чемоданы под кровать, проводила жениха и почти забыла про них, но через три дня к ней в дверь постучали. Два человека, едва дождавшись, когда женщина откроет, ворвались в дом, держа оружие наготове. Юля, забившись под стол, визжала, Лена кричала, чтобы они немедленно уходили, а потом, когда все поняла, осела на пол, бессильно опустив руки на колени. Искали Сергея, он был замешан в каких–то кражах…
Сегодня умерла еще одна частица Лены, еще один шанс на счастье погас вместе со свечой, которую держала она в руках, стоя у окна и провожая катящееся за горизонт кроваво–красное солнце…
Теперь Лена осталась один на один со своей жизнью. Она больше никого в неё не пустит, ни за что не откроет дверь, чтобы не было потом опять больно…
…Мишка и Егорка пинались у неё в животе, заставляя стонать, приседая и хватаясь за поясницу. Что Лена ждет близнецов, не знали даже в больнице. Всё выяснилось только тогда, когда она, разродившись Мишей, увидела испуганные глаза акушерки.
— Ну мамаша, крепись, второй лезет! — как–то истерично крикнула та. — Ох и счастливая ты, Лена! Ну надо же!..
Первое время Юля была уверенна, что мать взяла второго мальчика просто так, что Миша – это ей брат, а вот Егорка… Но потом всё же приняла и его, только все глядела и глядела на братьев, не понимая, как они умещались у Лены в животе.
Елена, бледная, пустая душой, равнодушно ухаживала за ребятнёй, кормила, мыла, играла с ними, но глаза её больше не горели.
— Мам, ну что ты… — гладила мать по руке Юля. — Всё у нас хорошо же! Смотри, какие братики у меня! Это ты их родила, мама! Ты самая хорошая!
— Нет, Юлька, — всхлипывала Лена. — Я плохая, вот и не могу жить, как все. Прости меня, дочка, никак не получается у нас семьи…
— Мамочка, мы и есть семья. Ты, я, Миша, Егорушка – это и есть семья. И никого нам больше не нужно!..
… И вот теперь их маленький мирок вдруг режут на части, копаются в шкафах, в душах, кидают в лицо все то, что Лена старалась закрыть, спрятать, забыть.
— Вы склонны к беспорядочным связям, детям это вредно! — упрекала Портнова, глядя свысока на Лену. — Что с младшими? Они всё же умственно отсталые?
— Нет. Их напугали, но сейчас уже все налаживается, — прошептала, сидя на стуле, Лена. — Два года назад их отец сбежал из тюрьмы, пришел сюда. Я была на работе, Юля видела, как Сергей зашел в избу, позвала меня. Я пришла вместе с участковым, а Сережа схватил детей и всё кричал, что сделает им больно, если… Если его не пропустят, если не дадут ему уйти… Он заперся в сарае и поджог солому. Миша и Егор надышались тогда угарным газом… Но с ними все будет хорошо, слышите?! Они мои дети, я их люблю и делаю всё, что могу! А вы? Вот вы, — вдруг вскочила Лена, — своими удостоверениями размахивать можете, а прийти, спросить, не нужна ли мне помощь, прежде чем детей отнимать, не хотите. До вас была Ирина Владимировна, она всегда находила время, интересовалась. Нет, я не клянчу и не оправдываюсь, сама справляюсь, но…
— Таня, выйди, пожалуйста, мне с женщиной поговорить надо, — вдруг встала Портнова, вытолкала свою попутчицу в сени. — Иди, двор пока осмотри, по нашим сведениями там острые инструменты просто так валяются, детям опасно это. Юля, уведи–ка ты своих полоумных братьев, а ну быстро! — топнула она ногой.
Лена кивнула дочке, та, взяв за руки Мишу и Егора, потащила их в мамину комнату, закрыла дверь и приникла ухом к теплым, гладким доскам.
— Да я тебя сгною, поняла? — вдруг прошептала Портнова, подойдя к Лене и задышав ей в лицо. — А я–то сначала все на тебя посмотреть хотела, но ты на заседание суда не явилась, только фамилия твоя фигурировала… А тут оказия, донос на тебя, да такой складный, обстоятельный, все по сути. Вот я и приехала.
Лена отступила на шаг назад, сжала кулаки.
— Вы кто? Вы не из комиссии? — тихо спросила она.
— Из комиссии. А то как же до меня бы кляуза дошла твой соседки, этой Дарьи Федоровны. Фамилия твоя – Хромова, и адрес… Всё совпало. Что же ты, гадюка, сына моего сдала?! Не могла помочь сбежать? Как на кровати с ним валяться, так ты могла, а как спасти…
Портнова всхлипнула, потом зло ударила кулаком по стене.
— Поди, половину добра, что он у тебя оставил, утащила? Гадюка ты и есть. И дети твои все отсталые! Их надо в клетку сажать!
— Да это же ваши внуки! Как же вы так можете?! — бледная, испуганная, Лена стала потихоньку отходить к комнате, где прятались дети.
— Внуки?! Эти щенки?! Да не мог мой Сережа таких замухрышек родить, поняла?! Он красивый, статный, умный. А эти от сторожа у тебя или от тракториста какого. Потому и не жалко Сереженьке было их в сарае спалить! Уууу! Ненавижу тебя, ненавижу! Он к тебе пришел, а ты предала, вражина!
Портнова кинулась на стоящую перед ней женщину, схватила её за волосы, стала дергать. Лена закричала, чтобы Юлька за помощью бежала, а сама, дотянувшись до стоящей у стены швабры, огрела палкой Сергееву мать по спине.
Портнова взвыла, потянула еще сильнее. В её руках остался клок Лениных волос. Но боли Лена не чувствовала, оттолкнула обидчицу, толкнула дверь в комнату, схватила детей и, кинулась прочь из избы.
Она уже добежала до крыльца, когда по спине полоснуло что–то острое, стало влажно, за пояс юбки побежала горячая струйка. Лена вздохнула, но не остановилась. У калитки стояла с широко раскрытыми от ужаса глазами Татьяна, отшатнулась, когда женщина с двумя мальчишками на руках пробежала мимо неё.
— Лена, что?! Что случилось? — закричала она. — Куда вы?
Но ей никто не ответил. На ступеньках крыльца сидела Портнова, выла и рвала на себе куртку, звала сына и кляла, на чем свет стоит, Лену…
— Твоих рук дело? — строго спросил муж Степан, остановившись за испуганной Дарьей Федоровной. — Ты на Ленку написала? Донос ты накатала?!
Женщина втянула голову в плечи, повернула к мужу перекошенное свое лицо.
— Я… Дык ты на неё так заглядываться стал… Утром она в огороде у себя грядки поливает, а ты глаз оторвать не можешь. Она по улице идет, а у тебя на лице улыбка такая… Фу!
— Да ты что, старая?! Я в ней дочку нашу видел! Если бы жива была, то Лене в подружки бы годилась, в ровесницы… Что у тебя, Даша, в голове? В чужую семью полезла, горя сколько сделала! Женщина! — крикнул вдруг Степан Портновой. — Я сейчас милицию вызову, вы бы ушли оттуда, а…
В ответ Степан услышал такой поток брани, что даже ему стало гадко, хоть и много на своем веку повидал…
Лена остановилась только тогда, когда увидела бегущую ей навстречу Юлю с каким–то мужчиной.
— Лена! Лена, стой. Костя я, ты, наверное, не помнишь меня, — поймал её за плечи мужчина. — Юля сказала, беда у вас, а толком объяснить не может. Не плачь, детей давай, сядь, вот лавку добрый человек поставил, сядь на неё. Рассказывай.
Лена, запинаясь и всхлипывая, прижимала к себе головенки детей и говорила о том, кто такая Портнова, зачем она пришла, говорила о Сергее, о его побеге, о…
— Мстить, значит, пришла? Ага… — почесал подбородок Костя. — Ну пойдем выгонять лису из заячьей избушки.
— Что? — растерянно переспросила Лена.
— Я говорю, надо дом твой спасать. А то мало ли что… — ответил Константин, зашагал вперед, потом обернулся:
— Ты лучше не ходи. Надо спину твою показать, вон, иди к соседке, машет тебе. Я сам справлюсь.
Пудовна, спотыкаясь и охая, подбежала к Лене и детям, обняла, повела к себе.
— А я так и подумала, что нечисто дело–то! — с придыханием говорила она. — Чего там случилось–то? Ох, батюшки, рана какая! Люди! Люди! — закричала она, — Нину из медпункта зовите, Лене помощь нужна!
Юлька, цепляясь за материну юбку шла рядом. Миша сидел на руках у Лены, Егор — на закорках у Пудовны. Закрылась за ними тяжёлая, толстая дубовая дверь избы, задернулись шторки, от всех бед Пудовна спрячет Лену, от всего злого, скверного, ужасного…
Когда Константин дошел до Лениного дома, тот уже полыхал, а Портнова стояла, откинув голову назад, и смеялась. Всхлипывала чуть в стороне Татьяна. Приехавшие пожарные, бледная Дарья Федоровна, разъяренный Степан — все пытались потушить огонь, но уже было слишком поздно. Сухие, пропитанные смолой бревна жарко пылали, взрываясь снопами искр.
Горело всё, что было в доме, плавилось — фотография Лениного отца, деньги, спрятанные им от дочери под половицами, свадебное платье, первые рубашечки детей, их игрушки… Горела память, и хорошая, и плохая, всё в пепел обратилось, развеялось потом по ветру, сгинуло в небе, ослепив Лену солнечным светом…
— И что же теперь?.. — тихо спросила Лена. — Детей отберут? Нам жить негде… Что же я, как проклятая какая! Все невзгоды к себе притягиваю! Тётя Марфа, плохая я, да? Папу не уберегла, не спасла, теперь вот детей заберут…
— Глупости! Вот глупости ты говоришь, девочка! Как же проклятая?! Чушь какая. Бывает всякое в жизни, а ты голову подними и иди дальше. Тебе стесняться нечего, ты богатая, при детках! И про дом ты зря. Как же негде жить, когда у этого Константина Дмитриевича изба простаивает! Костя, Костенька, да–да, я вас зову, подойдите, не сочтите за труд! — взялась за дело Пудовна. — Милый, прости, что не признала сразу, тут такое дело, людям бы переночевать у вас, а там отстроим им новый дом. Я бы к себе взяла, да у нас с дедом негде, домик маленький. Ну как, Костенька, а? Не сочтите за наглость!
— Ох и певица вы, Марфа Пудовна! — улыбнулся мужчина. — Да я и сам хотел им предложить. Надо прибраться там, конечно, но, если постараться… Лена, вы–то сами согласны?
— Соглашайся, девонька, соглашайся! — шептала Пудовна. — Хороший человек!!
— Вы о чем, тетя Марфа?! — вскочила Лена.
— О том, что дом тебе предлагают, глупышка. Ну, что? Ай, ладно, сами сговоритесь, молодые. А я пошла, вещей вам соберу. Дед! — гаркнула она куда–то в сторону. — Отпирай сундуки, приданое надобно!..
Юля, Миша и Егор уснули. Лена, вздохнув, вышла в горницу, села за стол напротив Константина.
— Ты совсем не помнишь меня? — тихо спросил он, налил женщине чай, пододвинул блюдо с пирогами Пудовны.
— Карасей с тобой ловили, да? — пожала плечами Лена. — Ты к деду приезжал на лето.
— Было дело. А как я тебе пел под гитару, помнишь?
Лена покачала головой.
— Знаешь, вся юность до того момента, как отец ушел, как в тумане. Извини…
— Да ничего. Всё хорошее еще впереди, Ленка! А у меня гитара с собой, хочешь, повторим? — улыбнулся Костя.
Женщина хотела уже отказаться, но из–за двери высунулась голова Юли.
— Сыграй, дядя Костя! Мама очень любит, когда гитара… Она сама играла, только наша гитара сгорела…
Девочка всхлипнула, прижалась к матери.
Костя кивнул, снял с крючка инструмент, устроился на стуле, тихо заиграл, подпевая и путая слова:
«Заметался пожар голубой, позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, в первый раз отрекаюсь скандалить…»
— Давно не пел… — смутился он.
— Ну и что, — улыбнулась Лена. — А мне нравится…
Дом Костя отдал им, сам в нем жить не собирался, жильцов своих навещал регулярно, но держался в стороне, чувствовал, что Лена больше никому не доверяет.
Дарья Федоровна забрала свое заявление, Портнову уволили, назначили ей лечение.
Елена навела в доме порядок, покрасила окошки, оттерла полы, повесила новые занавески.
— Новый дом — новая жизнь, — протянул, приехав очередной раз, Костя. — Лен, сядь, пожалуйста. Ты выслушай меня, не спеши. Я больше так не могу. Я человек прямой, в общем, выходи за меня! Я знаю, что у тебя есть своя жизнь, прошлое. Я тоже не безгрешен. Я был женат, но мы развелись. У меня есть ребенок, мальчик. Он живет с моей бывшей женой. Я иногда его навещаю. У него есть отчим, сложно там у нас всё, но может быть нам попробовать дальше вместе, а? Лен, в юности я в тебя был влюблен, потом отпустило, но сейчас — это другое… Ты ничего не чувствуешь?
Лена зябко повела плечами, отвела глаза.
— Из жалости ты это? Но мне не надо так! — наконец ответила она.
— Из жалости, Лена, щенков подбирают, котят. А я тебя хозяйкой хочу сделать своей жизни. Подумай, я не тороплю.
Он уехал в этот же вечер, а Лена все сидела за столом, глядя в темноту…
… Она не стала шить себе платье, пошла, в чем была, прямо с работы. Забрали из школы Юлю, зашли за мальчишками и поехали расписываться. Лена боялась спугнуть их общее счастье, её всю трясло.
— Да не трусь! — шепнула тётя Марфа, оказавшись вдруг рядом. — Где наша не пропадала! Авось сладится! — кивала она, а потом громко добавила:
— Горько, ох, горько!
Константин серьезно посмотрел на невесту, обнял её. Пусть Марфино «Горько!» длится долго –долго, всю их светлую жизнь… Взрослые целовались, а Юля, Миша и Егорка, заливисто смеясь, бегали вокруг, радуясь рождению их новой семьи…
Зюзинские истории
