На село опускается тёплый майский вечер. Редкие птицы в сумерках ещё заливаются своими замысловатыми мелодиями то тут, то там. Под завалинкой уже застрекотали, зачикали заунывно сверчки. А неподалёку перешептывается с камышом текучая речка, да плещется в тёмных её водах под лунным светом многочисленная рыбёшка.
Васька Первач вдохнул полной грудью аппетитный воздух, наполненный кружащими голову ароматами цветущей сирени, сладимым запахом белой акации и молодой подрастающей зелени… Благодать…
— Ещё бы опохмелиться, и было бы совсем хорошо, – проговорил мужик,– да Шарик…
Несуразный, лохматый пёс жалостливо посмотрел на хозяина и заскулил…
Вообще-то, фамилия Василия самая что ни наесть, обыкновенная Перваков, но в связи с тем, что парень давно уже прослыл любителем горячительных напитков, а в особенности, как вы наверное уже поняли, первача, то бишь самогона, то фамилию его в селе уже никто и не помнил… Первачом за те же самые качества прозывали и его отца, и соответственно мамку тоже в народе звали Первачихою, хотя её, конечно, незаслуженно…
Отец-то ростом и сложением был крепок, не то что Первач-младший… Родился слабеньким, всё детство рос квёлым хиляком, да так и не вырос в богатыри… Рыжие его, давно не стриженные волосы развевались как красный флаг, вывешенный в Первомай, когда он носился по селу в поисках выпивки…
— Ну вот и где он?!
Шарик завилял хвостом. Среди сгущающихся сумерек Первач рассмотрел приближающуюся фигуру худощавого, как и он сам товарища по вышеназванному хобби, Лёхи Шепелявого…
— Здороф, Васёк.
— Здорова… Ну, принёс?
— Не… Мамка куды-то перепрятала…
— Маамкаа, эээхх,- передразнил его Василий,– и чё теперя делать будем?
— Не знаю,– он присел на лавочку,– спать пойдём…
— А чё припёрся!
— Дык, сказать… Я знаешь чё… Думаю…
— Чё?
— Вчерась Мифку Кондратенкова видал, говорит к нему братан приехал двоюродный… Заработать можно…
— Ну?
— Скупает вроде старину всякую, иконы тама… Помнифь, ты говорил, что у тётки твоей икона старюффая есть…
— О… Мысля хорошая… И тётка Марея вчерась к дочке как раз умотала. Мамке ключ дала от избы, я видал… Короче, ща, жди…
Первачиха уже успела помолиться и лечь, удобно расположив своё грузное тело на пуховой перине… Каждый день она молилась Господу Богу о вразумлении её непутёвого сына. Да только, видно не доходили её материнские молитвы до адресата… Только-только старушка начала проваливаться в благостную дрёму, как дверь хлопнула и в сенцах защуршал Васёк.
— Чего ты тама, заполошнай,– проворчала старушка,– спать пора, а он, усё идол окаяннай баламутить…
— Ты спи, спи… Я скоро…
Васька быстро нашёл ключ и прошмыгнул на улицу, освещённую появившейся на небосклоне круглой, как головка белёсого сыра луной… В темноте тёткиного дома повсюду белели кружевные, вязанные Марьей салфетки, пахло мятой и ванилью. Грабители на цыпочках, будто боясь кого-то потревожить двинулись к божнице. Лёха чиркнул зажигалкой. На ажурной салфетке, в углу, украшенная бумажными цветами, под вышитым хозяюшкой рушником стояла та самая икона Богородицы с Младенцем.
— Она,- он махнул головой в сторону божницы,– энта?
Васёк кивнул. Потом, подставив табурет, снял икону и спустился вниз. На какое-то мгновение, в свете луны парню показалось, что Богородица с укором смотрит ему прямо в глаза. Что-то шелохнулось глубоко-глубоко в душе. Но алкоголик мотнул рыжей шевелюрой.
— Пошли, чтоль… Бабка-то подслеповатая, мож и не заметит, цветочки то мы оставили… Он невесело как-то рассмеялся…
— Ага…
И они вышли, не забыв аккуратно запереть за собой старенькую крашенную голубой краской дверь…
У Кондратенковых ещё не спали, горел свет. На тихий стук в окошко, вышел сам Мишка. Узнав о цели визита двух воришек, он быстро позвал брательника. Тому было не впервой покупать краденное, поэтому он и спрашивать не стал, где они взяли икону. Повертев её в руках, решил сбавить цену.
— Новодел…
— Чё?
— Новодел, говорю.
— И чё ет?
— Ну… Не очень старая она у вас…
— Ды ты чего! Не старая! Ещё какая старая… Мамка говорила, что ета икона ещё у ейной прабабки была… А у той мож и ещё до того…
— Ну… Может век девятнадцатый… Он лукаво сощурился… Могу предложить не больше десяти тысяч…
— Пятнадцать.
— Ну, ладно, тринадцать и расходимся…
— Ладно…
Довольные сделкой алкаши двинулись к местной самогонщице, бабке Тоне. У бабки оказалась лишь одна бутылка. Она развела руками: « Дык, чё жа, касатики, разобрали усё, завтри ишшо исделаю, а таперича нету»…
— Ну чё, давай,баб Тоня, чё есть!
— А то!
Бабка шустро посеменила во двор, не забыв запереть калитку. Вернулась быстро. Через минуту руки Лёхи холодил долгожданный пузырь…
— Куда двинем?
— А пошли к Марье. Она же приедет то только через неделю.
— Давай!
Когда самогонка закончилась, Лёха захрапел в сенцах, на небольшом горбатеньком диванчике, обитом старомодным дермантином. А Васёк, на правах родственника завалился прямо в горнице, на пушистой, взбитой перине бабы Мани и таких же нежных, как облако, подушках, не соизволив даже сбросить накрахмаленное покрывало, вышитое алыми маками собственноручно хозяюшкой лет так сорок назад, сладко зевнул и тут же заснул…
А напротив кровати сиротливо зиял пустотой старый бабанькин иконостас…
Васёк проснулся посреди ночи, пытаясь сообразить, где он находится. Тусклый лунный свет освещал комнату, проникая сквозь тюлевые занавески на небольших оконцах с расставленными на них горшками с нежными фиалками и геранью. Васёк потёр глаза. Невыносимо хотелось пить. Он медленно поднялся и двинулся на кухню, где, он помнил, ещё с детства у бабы Мани стояло ведро с водой. Включил свет. Так и есть, стоит и сейчас. Он жадно глотал живительную влагу. Взглянул на часы. Три ночи… Зевнул и направился обратно.
Уже у постели он почувствовал что-то неладное. Будто кто смотрит на него. В углу раздался стук, какое-то шипение, и в красном углу, прямо под полочкой божницы возник чёрный прямоугольник, будто бы небольшая дверца, из которой вылезает сначала одна, а затем и вторая грязные ноги, покрытые полностью чёрной, как смоль щетиной. Только не ноги эти заканчивались самыми настоящими копытами. А вслед за ногами появляется и тело странного, невиданного существа, чем-то схожего с человеком. Однако, вместо человеческого носа, на чёрном лице его поблёскивал самый настоящий свиной пятак, а голова, как и положено чертовской братии, заканчивалась двумя аккуратными , поблёскивающими в свете луны, рожками…
Парня сковал страх, не давая ему пошевелиться. Чертеняка злорадно захихикал.
— Чё, Первачок, сбыхал святыньку, да… Повеселимся теперь… Пошли…
— Куда?
— Как куда, со мной. У нас, там это… Тоже весело…
Чёрт протянул к нему длинные, когтистые лапищи…
Тут, Ваську наконец отпустило. Он почувствовал, что может шевелиться.
— Чур меня,– вспомнилось старинное заклятие от бесов, – чур!
— Да хорош, чё ты…
В голове откуда-то возникла молитва: « Господи, Иисусе Христе, спаси, сохрани и помилуй меня грешного!» Он размашисто перекрестился. Бес скривился, плюнул в его сторону и испарился будто его и не было…
А Васька бросился к спящему собутыльнику, включая по дороге свет в комнатах.
— Лёх, я кажись это…
— Чё? Спи давай…
— Чё, чё, чёрта видел, вот чё,– прокричал Первач.
Лёха повернулся к собутыльнику, зажмурился от яркого света. Открыв глаза, увидел белое, как простыня, лицо друга, которого тряс озноб…
— Ты это… Заболел фто ли… Иль белочку словил…
— Не веришь? Я тебе клянусь, видал…
И он принялся с подробностями описывать своё видение.
— Я это… Думаю из-за иконы эт всё… Вернуть бы, чтоль…
Едва забрезжил рассвет, товарищи кинулись к Мишке… Объясняли скомкано, непонятно, совали его деньги обратно.
— Во, тут всё… Почти… Двести рублей только не хватает… Я верну, обещаю…
«Коллекционер» спросонья так и не понял, что они там видели, и кто кому явился, но от греха подальше решил вернуть икону, мало ли что… А старины он ещё накупит, сколько таких «внучков» на белом свете, готовых за деньги продать и бабку родную, а не только какую-то икону…
Васька, конечно опасался возвращаться на место « происшествия», но при свете дня было уже не так страшно. Пресвятая Богородица с Младенцем была с почётом водворена на своё законное место, а воришки наскоро прибрав за собой следы пребывания в чужом доме, убрались восвояси.
С того самого дня Васёк с пьянкой завязал, и на радость матери, стал жить как нормальный человек, в трудах и заботах праведных..
