— Ну и занятие ты себе для жизни выбрала! — искренне удивляется Елена.
Время как будто не коснулось моей одноклассницы. Ленка по-прежнему энергична и шумовата.
— Ну чем тебе психологи-то не угодили? — со смехом уточняю я, хотя заранее знаю ответ.
— Да к тебе же нормальные не ходят, одни травмированные, обиженные и ущербные, — убежденно парирует Ленка.
— Так они — самые нормальные и есть, — встаю на защиту клиентов я. — У нас в стране нетравмированных нет. Если начать копать, за самой довольной улыбкой кроется самая сильная боль.
— Хреновый ты психолог, — припечатывает меня Ленка и вынимает из сумки пузырь неприлично дорогого пойла.
— Вот мой самый лучший психотерапевт.
К встрече одноклассниц моя визави подготовилась основательно.
— Ты права, — соглашаюсь я. Этот собеседник лучше. Не задаст неудобных вопросов, не усомнится в искренности ответов.
— А мне скрывать нечего! — в голосе Ленки звучит почти вызов. — И для меня давно не существует неудобных вопросов.
Я улыбаюсь, киваю головой и даже не пытаюсь пробить броню Ленкиной неуязвимости.
— Как мама? — я продолжаю улыбаться.
Нож зависает над недорезанным лимоном.
— Мама? Хорошо мама…89 недавно отметила.
Ленка отставляет в сторону тарелку.
— Лид, у меня слово «мама» на лбу написано, да? — она даже не пытается скрыть недоумения.
— Успокойся! Оно у нас у всех там написано. У меня — так вообще жирным курсивом. И даже профессия в случае с собой не работает. Я мамину тему с коллегами несколько раз прорабатывала. И то нет-нет да и вылезет хвост какой-нибудь. Так что давай, выкладывай, пока «лучшего психотерапевта» не распечатали.
Я знаю, как трудно начать говорить о самом больном.
— Боишься ее, да?
Ленка закрывает глаза и трясет головой.
— Ты даже представить себе не можешь, насколько! Это не страх, это первобытный ужас. Я никого в жизни так не боялась, как ее. Я неделю уговариваю себя набрать ее номер. Ты не поверишь, я перед звонком к ней проверяю, хорошо ли я причесана и что на мне надето. Потому что я обязательно что-то опять сделаю «не так». Я в струнку тянусь, когда разговариваю с ней, даже по телефону. Я отчитываюсь за каждый шаг, понимаю, что это бред, но если я не скажу ей, и она потом все равно узнает, то я опять услышу фразу: «Хочешь, чтобы я пожалела, что ты моя дочь?»
У нас с Ленкой полчаса на то, чтобы развести эту тему «по понятиям» психологов. Через полчаса подтянутся еще три одноклассницы (как-то подозрительно мало нас осталось:))), и будет уже не до психоанализа. Поэтому объясняю Ленке «на пальцах».
Когда ребенок рождается, он некоторое время целиком и полностью завязан на матери. Если мать бросит новорожденного малыша, тот, скорее всего, умрет. Это у нас у всех на уровне инстинкта: если я маме не понравлюсь, если я потеряю мамину любовь и одобрение, то она меня бросит, и я умру. Страх потери маминой любви равноценен страху смерти. Мы с рождения стремимся заслужить одобрение и любовь мамы на уровне инстинкта выживания. Поскольку инстинктами управляет самый древний отдел мозга, то и работать с этим сложнее всего. Это не когнитивное убеждение детсадовского происхождения. Здесь нужна серьезная проработка.
Раньше, когда девочек выдавали замуж в 12-13 лет, сепарация от матери происходила рано. И к тридцати годам женщина была социально устойчивой и равновесной. Сейчас мамы имеют возможность влиять на все сферы жизни ребенка очень долго: выбор подруг, молодых людей, профессии, мужа, работы и пр. Чем дольше длится это влияние, тем труднее дочери оторваться от мамы. Силу инстинкта цементирует сила привычки зависеть от мнения мамы. В итоге мы получаем трепещущих от страха перед мамой 60-летних девочек, которые, копируя реакции своей мамы, так же точно «прессуют» своих детей.
Когда подтянулись остальные одноклассницы, «мамина тема» продолжилась автоматически. У каждой из моих гостей нашлась своя претензия к матери. И вечер встречи одноклассников плавно перетек в формат консультации психолога. На прощанье Ленка выдала:
— Хорошая у тебя профессия. Запиши меня на одну из суббот. Пора резать эту пуповину!
Лидия Сафаргулова
