Дед Митрофан, переделав с утра все дела в огороде, решил перебрать залежи старых вещей в шкафу. Что–то пустить на тряпки, во что-то переодеть старое пугало в огороде, что-то попросту выкинуть. И тут наткнулся на отрез крепдешина глубокого синего цвета, который несколько лет назад ему из командировки привёз Михалыч, будучи ещё не простым водителем, а инженером по охране труда.
Дед Митрофан планировал этот отрез подарить на день рождения своей сестре, но дня рождения не состоялось, состоялись похороны супруга сестры и было уже не до подарков, а потом вслед за супругом ушла и сестра. Так этот отрез и лежал в шкафу у деда Митрофана без дела.
Наткнувшись на модную и дефицитную ткань, дед Митрофан было хотел её отнести Петровне, своей соседке, или Дашке, она помоложе, но это же скучно и неинтересно. У деда в голове стал созревать план очередного розыгрыша. План был нехитрый, разыграть баб, мол, в местном магазине купил, а потом смотреть, как все бабы в этот магазин сбегаются за дефицитной тканью. Но, невзначай, получилось всё более масштабнее и эпичнее, чем мог ожидать дед Митрофан.
Время к обеду, сейчас с коровника и свинарника бабы начнут подтягиваться к домам, то деду было и нужно. Он вышел за ворота, присел на лавочку, закурил, а отрез положил рядом с собой. Так и сидел, курил, пока не увидел, как Дашка, вывернула из проулка.
– Здрасте, дядь Митрофан, – поздоровалась Дашка, поравнявшись с Митрофановым домом.
– Здорова, Дашка, как там нынча дяла в свинарнике?
Дашка понимала, что деду Мирофану скучновато, поговорить особо не с кем, вот и решила подойти, уважить, так сказать, старичка.
– Да каки там в свинарнике могут быть дела особые, дядь Митрофан? Кормим, поим, чистим, блистим, а они опять гадють. Жруть и гадють!
– Уж така их жизня, Дашка.
– А чаво ента у тебя на лавке такое красивое? Крепдешин, чи не? – Увидела Дашка аккуратно свёрнутую ткань.
– А, енто? Енто я сичас у магазине купил. Красивай цвет, правда?
– Да ты чаво? В нашем магазине?
– Ну, а то в каком жа? У нашам.
– Почём?
– Девять рублёв за метр, Дашка, кусаица цена, зараза така! – Сетовал дед.
– Ну я побягу, дядь Митрофан. – Сказала Дашка и бегом побежала к своему дому, а прежде, чем забежать в свою калитку, заскочила в соседний дом, к Петровне, поделиться новостью. Может, самой Петровне и не надо, так дочь же есть, Дашкина бывшая одноклассница.
Спустя минуту, как от Петровны выскочила Дашка, в калитке показалась сама Петровна с тряпичной сумкой в руках, увидев на лавке деда Митрофана, прямиком направилась к нему.
– Здорова, Ммитрофан!
– И тибе ни кашлять, Петровна!
– Дак ты вот ентот крепдешин купл, чи не?
– Ага, Петровна, ентот, вишь какой цвет красивай?
– А скольки же в ширину?
–Дак, Петровна, я жа ни разбираюся, разверни, да глянь сама.
– Э-э-э-х! Ни разбирается он, – сказала Петровна, быстро разворачивая ткань, – похожа, полторы метра. Хорошай отрез. Слушай, Митрофан, сверни сам, а? А я побягу, ещё до Капы забежать надо, можа и ей на что пригодится.
– Ага, Петровна, бяги, бяги, сам сверну, не перломлюся. – Махнул рукой дед Митрофан.
Тут из калитки вышла Дашка и они с Петровной направились в сторону магазина. По дороге бабы захватили Капу и бабку Дуньку. Она как раз выходила из калитки, чтобы идти к своей подруге, бабке Маше (которую в деревне за глаза называли Пистимеей за зависть и злобу), но узнав новости, бабка быстро решила слегка изменить маршрут и, захватив деньги, увязалась за бабами.
Дед Митрофан благоразумно ретировался с лавочки в хату, где сел у окна, поджидая баб, которые по его подсчётам, должны были, разочарованные и злые, вернуться где-то минут через пятнадцать – двадцать. Но дед Митрофан не взял в расчёт Зиночку, продавщицу, которая, в свою очередь, круто изменила исход задуманного дедом мероприятия.
В то время, когда бабы уже подходили к магазину, Зиночка, верная супруга фельдшера Ивана Гавриловича, сидела за прилавком и клевала носом от недосыпа. А недосып у неё случился по причине бессонницы её супруга. Иван Гаврилович же, в свою очередь, мучался бессонницей из-за ежедневных скандалов, которые ему устраивала бабка Маша (Пистимея), требуя невозможного – измерить ей глазное давление.
Иван Гаврилович каждый вечер жаловался Зиночке на скандальную бабку и был уже близок к нервному срыву. Поэтому Зиночка, клюя носом, практически кляла злобную и скандальную бабку.
За этим занятием её и застали бабы, ввалившись небольшим коллективом в магазин.
– Здорова, Зина. – Поздоровались бабы.
– Здорово, бабоньки, вы чаво?
– За крепдешином мы, Зина. Ты скажи, цвет тольки синяй? – Начала разговор Петровна.
– Бабы, вы чаво енто? Какой крепдешин?
– Фу, да тот, что Митрофан сегодни купил, так тольки один цвет, а? Можат, другие каки-никаки есть в наличии? – Добивалась Петровна.
Зиночка, конечно же, услышав про деда Митрофана сразу всё поняла, но не расхохоталась, а подыграла деду, добавив новых красок в это мероприятие. Просто она вовремя вспомнила про скандальную бабку.
– А нету, бабы, никакова крепдешина! – Ответила Зиночка и с вызовом посмотрела на баб.
– Да, как нету?
– Зина, как нету-то?
– Был и весь вышал. Бабы, да яво привезли-то один рулон в тридцать погонных.
– И чаво, усё разобрали? – Удивилась бабка Дуня, которой этот крепдешин и нужен-то был только потому что дефицит.
– Канешна, разобрали! Разве за ентой Пистимеей кто-нибудь успеет. Тольки дед Митрофан и успел купить, а за ним тут же бабку Машу нелёгкая принясла. Она как увидела, глазищи разгорелися: «Давай всё, – говорить, – и дело с концом!»
– А ты чаво жа?
– А чаво я? Я ни в какую, не одна ты, мол, така у нас на деревни, всем хочется, вон скольки девок молодых, да вот хоть Дашка, да хоть твая дочка, скажи, Петровна? Не поверитя, бабы, дажа сибе не успела отрезать! – Распаляла баб Зиночка.
– Дак дулю бы ей вывернула и усех дялов! – Учила Зиночку бабка Дуня.
– Ага, вывернешь вам, как жа, такой крик подняла, мол, нету такова закону, чтобы, если есть в магазине, человеку не дали, сколько ему надо. А я чаво сделаю, такова закону, и правда, нету. Пристала, как зараза, мол, не уйду с магазину, пока ни отаваришь. Председателю жаловаться грозилась, чаво ж мне делать-то было, бабоньки, – верещала Зиночка, смахивая слезу, – думаити я ни знаю, что всем хочится? Знаю, и мне хочится. А чаво я виновата, что у ентай Пистимеи деньги девать некуда, сами знаити, чем она приторговывает. Вот, уж точна, кагда-нибудь до председателя схожу, мало ей не покажется.
Бабы закипали, а Зиночка всё продолжала расписывать в красках все бесчинства, которые тут творила бабка Маша, чтобы отжать желаемое.
– Так что, бабоньки, осталися мы с вами без крепдешина, как сиротинушки, так-то! – Всхлипывая, завершила свою пламенную речь Зиночка.
– Ну, уж нетушки, хр&ен ей с маслам, ентай Пистимее, а ни тридцать метрав крепдешина! – Орала бабка Дунька. – Ишь, кака граматна – нету такова закона! Давайти, бабы, мы ентай кулачихе покажим, каки законы. А ну, пойдём до Маньки, пущай делится! Всё равно до ниё идить собираласи.
– Ой, бабоньки, если пойдёти, то и на мине метра два у ниё возьмите? А то не могу жа я магазин-то бросить. – Попросила баб Зиночка.
– Не боися, Зина, и про тибе не забудим! – Пообещала ей бака Дунька.
И бабы в воинственном запале выдвинулись штурмовать дом наглюки бабки Машки.
Бабка Маша, ничего не подозревая, возилась на летней кухне, занималась изготовлением известного благородного напитка. Окна кухни были приоткрыты, и бабка заблаговременно услышала приближающиеся голоса. Поняв, что взбудораженная делегация, в составе которой была и её заклятая подруга, бака Дуня, приближается к её калитке, бабка Маша благоразумно закрыла окна и двери летней кухни на засов изнутри.
Разъярённые бабы попытались открыть двери, но тщетно. Бабка Дунька, оравшая по дороге громче всех, как-то резко сдулась и спряталась за спины своих спутниц.
– Манька, а ну открывай двери, ты чаво такая единоличница, чаво весь крепдешин позахапала, куды тибе тридцать метров? У гроб с собой покладёшь? Али ты мусул&ьманка кака? Обматають тибе ентим крепдешином? А ну, давай, делися, нам тожа крепдешина нада! – Колотя кулаком в двери, орала Петровна.
Бабка Дуня стояла тише воды, ниже травы.
– Ну, правда, тёть Маш, это же не по-честному, давай, делись, – поддакивала Петровне Дашка, – я тоже, может, крепдешиновое платье хочу, накой тибе столько?
Из-за двери послышался неуверенный голос бабки Маши:
– Бабы, а вы чаво тама, с ума все посходили, чи не? Какой ещё крепдешин? Не знаю я никакова крепдешина, и у глаза не видела, каки ещё тридцать метров? Вы чаво тама, рёхнулися?
– От ить, как зараза, – включилась в разборки баба Капа, – а кто орал, что нет такова закона, чтобы не продать стольки, скольки надобна? Уж дюжа грамотная ты, как я погляжу. Ещё к председателю жаловаться собираласи. Да мы сами сейчас до председателя сходим, расскажем яму, кака ты единоличница, если не поделишься.
Бабка Машка устала из-за двери доказывать бабам, что не знает ни про какой крепдешин, да и в магазине сегодня не была, но бабы не верили – только сильнее злились и требовали поделиться. Тут Дашка вспомнила, что обед-то заканчивается и, извинившись, убежала, взяв с баб обещание, что и на её долю у бабки Машки экспроприируют.
Бабы ещё долго колотили в дверь летней кухни, грозили страшной местью и карой небесной, чем и довели бабку Машку до исступления.
– Да хр&ен вам, а не крепдешин, рож&ами не вышли до крепдешина, вам тольки в мешковине ходить, да верёвкай подвязываться, – орала из-за двери обозлённая бабка, – идитя отселя вон, ни чёрта ни получити, ага щас, разбежаласи делиться с ими, ишь, тожа мине – цацы, крепдешина им падавай!
– Ах ты ж злыдня, ах ты ж ду&ра стара! – Растолкав баб, орала бабка Дунька, вскипая от такой несправедливости, да что бы ты им подавиласи, ентим крепдешином, чтоб тибе усю жизню икаласи! Больша ни падруга ты мине ни разу! Ни нада мине таких падруг, буржуинка ты, единаличница! Да падавися ты ентим крепдешинам! Пошли отседова, бабы, не отдаст она, я её стервозну натуру-то знаю, поди усю жизню с ней промучаласи. Падруга называица! Да тфу на тибе, ведьма!
– Вот и идитя отсюдава, всё равно ничаво не получити! А ты, Дунька, чтобы ни в жисть до мине и близко не подходила. Сама ду&ра стара!
И раздосадованные бабы, поняв, что ничего им не перепадёт, хоть все руки об двери обколоти, пошли по домам.
По расчётам деда Митрофана, бабы еще полчаса назад должны были вернуться из магазина с пустыми руками, но их всё не было. Дед не знал, что делать – вроде, сходить в магазин, посмотреть, что они там так долго – опасно, ещё покусают, и сидеть на месте не было больше сил.
Дед Митрофан решился всё же на вылазку. В магазине он застал всё также клюющую носом Зиночку, которая ему всё рассказала. Вместе посмеялись.
– Да, Зинаида, ты тута, нада сказать, мине переплюнула. – Признал дед Митрофан Зинину победу, ничаво не скажешь – достойная смена, – и побежал до хаты.
Взял отрез, вышел с ним на лавку, вроде, и не уходил никуда и стал терпеливо ждать.
Вскоре на дороге показалась Петровна
– Ну, чаво, Петровна, прикупила?
– Ага, сичас! Усё ента злыдня, Пистимея, позахапала, представляшь, тридцать метров у рулоне, усё сибе затребавала! Зараза так! Пряма злости на ниё не хватаить! – Кипятилась Петровна.
– А ты знаешь, Петровна, чаво? Я вот тута подумал, а накой мине ентат крепдешин, чаво мине с им делать? Да и у Пистимеи не тридцать метрав, а двадцать семь, три я же взял. Беритя с Дашкай напополам, на блузки-то чай хватить.
– А и вправду, накой покупал-то? – До Петровны дошла вся нелепость покупки.
– Дак, увидал, что дихфицит, вота и хапнул, не удержалси.
– И скольки я тибе, Митрофан, должна?
– Ой, Петровна, у тибе жа скора день рождения, так вот пусть и будить падарак, а с Дашкай я сам разберуси, ты ни перживай.
– Ой, Митрофан, хорошай ты всё жа мужик, хоть и кловун по жизни, дай Бог тибе здаровья!
– И ты, Петровна, ни хварай!
«Кловун, – подумал дед Митрофан, – тута кловун есть почище мине! Будить, кому продолжить дело.»
