— Ильинична! Ильинична, знаю я, что дома ты, не прячься, поди сюда, что скажу!
Вера Ильинична, маленькая, юркая, шустрая женщина лет сорока с небольшим опустив голову сначала робко выглянула из веранды, а потом, напустив на себя важный, серьёзный вид гордо голову задрала, и прошагала к калитке.
— Что кричишь, оглашенная? Случилось чего?
— Случилось, не случилось, а мальца своего при себе держи. Ещё раз увижу, что без пригляду бегает, сообщу, куда следует. Это надо же, а! Трава сорная, а не дитя! А ведь с виду ну чисто ангелок! На вот, полюбуйся!
Женщина, стоявшая у калитки в сердцах швырнула к ногам Веры что-то мягкое, мокрое, маленькое.
Сначала вздрогнув, а потом тяжело вздохнув, Вера опустила плечи, и устало спросила:
-Что на этот раз, Люда?
— Да мне аж плохо стало, Вера! Нет, ты подумай только! Умудрился мимо Альмы пройти, она даже не гавкнула! А ведь ты мою Альму знаешь, она и мухи мимо себя не пропустит, и комар возле неё не пролетит. А твой шельмец, ты поглянь, что делает! А если бы она на него кинулась? Живого места бы от него не осталось, Вера! Так пол беды мимо собаки пройти, он смотри, что натворил!
Кивком головы женщина указала Вере на это маленькое и мокрое, что лежало у калитки. Приглядевшись, Вера ахнула! Утёнок! Маленький совсем, крошка!
Вопросительно глядя на Люду, Вера молчала, ждала, когда возмущение собеседницы немного утихнет, и она сама всё расскажет. Хотя, что тут говорить? И без слов понятно, что Петькина это работа, раз пришла соседка с разборками.
И правда, Лида, немного успокоившись, начала свой рассказ.
— Нет, ты представляешь! Только зашла в дом, чаю налила себе, слышу- что-то куры орут. Ну думаю, черти тебя дери, опять коршун летает! А тут ещё Прошка тявкать начал, ты же знаешь, как он их не любит, коршунов- то. Его же ещё тютьком чуть не уволок коршун, вот он видать и запомнил на всю жизнь, надрывается теперь, лает, когда их видит, вместо сигнализации он у меня.
Ага, коршун, только другой! Бандит твой сидит, да в корыте с водой, что на полив я набираю возится, глянул на меня, ручонку глубже запихал, и дальше сидит, словно и не видит меня! Я ему говорю мол что ты тут делаешь, Петька? А он молчит, в воду смотрит, да рукой водит туда- сюда по корыту, навроде как волны создаёт. Я и подумать не могла, что пакостит! Только шаг к нему шагнула, а он как драпанул бежать, только пятки мелькают. Я за ним, ведь мимо Альмы опять! Бегу, кричу ему, мол стой, Петька, собака там, загрызет, а он прыг, через Альму перескочил, и всё. Я назад пошла, что-то мне подозрительно стало, в корыто- то глядь, а там вот, утёнок. И ведь надо же, пар@ивец такой, додумался ручонки свои по@аные в клетку сунуть, достать утеночка, да в корыте его утопить! Ты смотри, Верка, я тебя предупредила, в последний раз, а дальше пеняй на себя. Хватит, надоело мне это. Ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю. Или следи за дитём, или я куда надо сообщу. Что трава растёт, никому не нужный, только пакостить горазд! А оно и неудивительно, траву и ту солнышко греет да ветерок ласкает, а этот парнишка что у тебя видит? Тычки да зуботычины.
Такое зло взяло Веру! И на Людку, и на Петьку, и на себя, и на утёнка этого, будь он неладен!
Петька пакостит, никакого сладу с ним нет, она справиться с ним не может, а утёнок этот так, под горячую руку попал.
Нашла тоже соседка себе заделье, птичек разных разводит, трясется над ними, что над детьми малыми! А ведь знамо дело, зачем разводит! Не просто так, не для любования, а на убой рОстит, на продажу. А тут надо же так, Петька утёнка утопил! А если бы и правда Альма кинулась на него, да покусала, покалечила бы ребёнка?
— А ты мне тут не грози, Людка! А то смотри- ка, взяла моду, чуть что, так Петька мой ей виноватый! Дитя он, несмышленыш, а ты- то? Ещё учить меня вздумала, как пацана растить! Не твоего ума дело, воспитательница! За птичкой не уследила, а туда же, советы давать! Раз взялась хозяйство вести, так нечего по домам сидеть, чаи распивать! Хозяйство вести- не му@ями трясти, слышала такую поговорку? Вот то-то же! А то развела птичий двор, целыми днями орут, кудахчут, дышать от них нечем, собаками весь двор обвязала, не пройти, не проехать! Я вот сама ещё куда надо позвоню, пускай приструнят тебя с собаками твоими!
Люда, покачав головой молча развернулась, и пошла к себе. Что толку этой Верке говорить? Бесполезно. Вывернется, выкрутится, ужом извернётся, всех вокруг виноватыми выставит, а сама как вроде и не при делах.
Не успела Люда сделать и пары шагов, как в спину ей прилетел сначала утёнок, а потом Вера разразилась отборной бранью, на которую не каждый мужик способен.
— И дохля@ину свою забери! Иди-иди, и чтобы близко я тебя тут не видела! Позвонит она! Только попробуй!
Люда, развернувшись, снова покачала головой, и тихо сказала:
— Смотри, Вера, как бы не пожалеть потом. Я-то что? Я уйду, а тебе дальше жить, в жизнь Петьку отпускать. Ведь не в утенке дело. Бог с ней, с птичкой этой. Другие народятся. Только коли с таких лет в твоём Петьке ничего людского, что дальше будет? Что с него вырастет? Вчера щенок, сегодня утёнок, а завтра чья очередь от Петькиных рук страдать? Пока поперёк лавки лежит, так воспитывай, а то потом поздно будет. Близок локоток, да не укусишь, слышала такую поговорку?
Ничего не сказала Вера, только сердито поджала губы и отвернулась от Лиды, сделав вид что не слышит.
***
Какая-то невеселая, безрадостная жизнь была у Веры. С самого детства росла она, предоставленная сама себе. Ни ласки, ни нежности не знала она от своих родителей, да и заботы особой не видела, а потому и сама не умела ни любить, ни заботиться.
Отец пил всю жизнь, поколачивал мать, да и им, ребятишкам, тоже доставалось. Мать, уставшая от жизни женщина только ругалась да раздавала ребятишкам тумаки. Сроду не обнимет, не пожалеет, слова доброго не скажет. Где уж тут уметь любить, когда не научили?
Может поэтому и выскочила Вера замуж буквально за первого встречного?
Как красиво говорил Матвей! Аж голова кружилась от слов нежных да ласковых, так приятно было, хорошо, тепло на душе. А уж если к себе прижимал паренёк Веру, да сжимал крепко в своих медвежьих объятиях, то вовсе плыло всё перед глазами, и думалось, что вот оно, счастье.
Трезвый- человек человеком, а как выпьет, так зверь настоящий. Словно бес в Матвея вселялся, гонял он и Веру, и всех, кто под руку попадался. А поутру опять ласка, нежность, да забота на него нападала. Так и жили. Хоть такой мужик, и то ладно, у иных и похуже бывают, и ничего, тоже живут.
Потом дочка родилась, Наталка. Уже их вместе гонял Матвей, как запьет, так пятый угол в избе на пару с дочкой искала Верочка.
Наталка уже в школу пошла, когда Матвей замёрз по зиме. Вроде и плакать надо, а тихо радовалась Вера. Отмучилась она, заживет теперь. А ему, извергу, туда и дорога. Поделом.
Сколько- то пожила одна Вера, да сошлась с мужиком. Тяжело одной в деревне, вот и выписала его не пойми откуда. Говорили, что сиделец он, срок мотал, да с Веркой по переписке познакомился, и явился, не запылился.
Наталья уже школу заканчивала, ладная девка была, фигуристая, и не скажешь, что подросток. Всё при ней.
Вот мужик этот и стал недобро поглядывать на дочку Веркину.
Все соседи слышали, как Верка дочь костерила. Промытой воды не видела девчонка, всяко мать её страмила да гадила, мол хватит хвостом тут крутить.
Наташа плачет, матери объясняет, что не виноватая она, что мол сам он лезет, Ванька твой, прохода не даёт, а Верке и дела нет, не верит дочке, да всё приговаривает, мол @учка не всхочет, ко@ель не вскочет.
Сколько слез пролила Наташа, сколько ночей у подружек ночевала, чтобы только с ним дома одной не остаться, а Верке вроде и дела нет, мол сама виновата.
А тут, Наташка в райцентре уже училась, да домой приехала на выходных. Мать на работе была, а Ванька и так, и сяк вокруг Наташи. Тут- то всё и случилось. Верка как раз с работы пришла, когда Ванька штаны натягивал, а Наташа ревела, забившись в угол.
То ли у Верки глаза открылись, то ли просто испугалась, но Ивана выгнала. Да по совести сказать, он и сам бежал без оглядки, мало ли, вдруг да заявят на него. То ли охота в тюрьму идти?
Когда хватились, что Наташа беременная, уже поздно было что-то делать. И Верка, нет бы дочь поддержать, пожалеть, куда там! Пуще прежнего орала, мол сама нагуляла, а Ваньку теперь винишь? Да и в тот раз поди сама захотела?
Деваться некуда, пришлось рожать. Кое- как доучилась второй год девчонка, да приехала домой. Как тень ходила, ни на кого не глядя, ни с кем не разговаривая.
Из больницы Верка дочку забрала, и опять за своё, мол ты нагуляла, а я теперь кормить вас должна?
Сжав зубы молчала Наташа, а на сына смотрела с ненавистью, со злобой и отвращением, словно не ребёнок перед ней, а червяк. Гадкий, склизкий, противный.
И года Петьке не было, когда сбежала Наташка из дома, оставив матери записку, мол не ищи меня, мама, уехала я далеко. С этим делай что хочешь, хоть себе оставь, хоть в детдом отдай. Не по моей вине он родился, а благодаря твоему недоверию да Ваньке твоему спасибо. Мне он и даром не нужен, ребёнок этот, смотреть на него не могу. Вроде маленький, а так на гада этого похож, что боюсь не сдержусь, да грех на душу возьму, придавлю подушкой.
Поохала Верка, да куда деваться? Вроде как и правда грех на ней. Виновата она перед дочкой. Да и Петька внук ей.
Всяко исхитрялась Верка. Пришлось ей перевестись в телятницы, чтобы побыстрее домой возвращаться с работы. И с собой Петьку брала, и одного дома оставляла. А уж как подрос, так легче стало.
Люди Верку жалели, сочувствовали ей, и осуждали непутевую дочь, которая нагуляла парнишку, да на бабку бросила. Никто ведь всей правды не знал про Петькино рождение. Были конечно пересуды да сплетни, но Верка быстро их пресекла, мол не правда, и всё тут.
Предлагали Верке Наташку прав родительских лишить, да опеку над внуком оформить, мол хоть деньги платить за него будут, да Вера отмахивалась, мол как же, вдруг одумается дочь, и вернётся?
Не одумалась. Как в воду канула. Верка искала её, и обращалась везде, вроде как даже на передачу писала, в жди меня, и всё без толку. Так и пришлось оформлять внука, чтобы всё по закону было.
Петька был красивым ребёнком. Белокурый ангелок, не иначе. Только рос, как трава. Угрюмый, молчаливый, жестокий , словно понимал своим детским умом, что никому не нужен. Ни отцу, ни матери, ни бабке. К своим пяти годам разговаривал плохо, чаще мычал, у да ы. Бродил по деревне, пакостил.
Соседи то и дело жаловались Верке на внука. То курицу палкой огреет, да лапу ей сломает, то котёнка в луже утопит, то щенка замает до с@ерти. Ни один забор, ни одна калитка не была преградой для этого мальчика. Везде залезет, везде просочится, набедокурит, и бежать.
Ребятишки Петьку не любили. Да и за что его любить, если дерётся безбожно? Кому песка в лицо сыпнет, кого палкой огреет.
Верка Петьку лупила всем, что под руку попадётся, а ему хоть бы хны. Насупился, смотрит исподлобья, и молчит, ни писка, ни слезинки не проронит.
Дальше- больше. В школу пошёл Петька, так вовсе ни дня не проходило без жалоб. То окно разобьёт, то нос кому. Верка рукой махнула, мол будь, что будет.
Когда впервые попался Петька, да забрали его в колонию для несовершеннолетних, вся деревня выдохнула спокойно. Так тихо стало, спокойно.
До совершеннолетия едва дожил он дома, да опять угодил в колонию, только уже серьёзно, за разбой на 5 лет.
Верка ещё не старая была, а болела уже сильно. Всё боялась, когда выйдет Петька, да домой вернётся. Опять ведь начнётся.
Вернулся Петька, и опять началось веселье. Пил безбожно, нигде не работал, брал всё, что плохо лежит, да на Верку руку поднимать не стыдился. Люди шептались, мол от греха родился, сорняком и вырос. Хоть и жалко Верку, так ведь предупреждали ее, что дети- не трава, сами по себе не растут, а если и растут, то сорняками да колючками. Хорошим человеком стать не просто, тут постараться надо. Детей воспитывают, пока они поперёк лавки лежат.
Не удивительно, что вскоре опять загремел Петька в места не столь отдалённые. Верка опять вздохнула спокойно, а потом позвонил ей внук, мол прощай, бабка, на @Язва Алтайская. в@йну ухожу, предложили мне искупить вину свою перед родиной.
Верка не поверила, мол кому ты нужен там, на @ойне? Посмеялась ещё, мол горазд врать- то, Петька!
А Петька, который не особо разговорчивый был, такую речь ей высказал, Верке- то, всё , что на душе долго копилось, просто выплюнул.
— А что мне терять- то, бабка? То ли нужен я кому? Отец сбежал, мать бросила, ты всю жизнь меня пинала. Что толку от меня? Сорняк и есть. Правильно люди говорят, что от греха родился, сорняком и вырос. И сам путём не живу, и ты со мной маешься. А ведь это ты виновата, бабка! Я ведь тебе на зло всё делал, всё ждал, что пожалеешь меня, поговоришь может. Да ты же и себя не любишь, куда тебе других любить? Я вот всё думаю, может лучше бы было, если бы в детдом меня сдала? В общем прощай, бабка Верка. Если не вернусь отсюда, так может тогда люди перестанут говорить, что я сорняк?
Верка тогда , после разговора с Петькой впервые за всю свою жизнь задумалась. А ведь правильно сказал внук. Себя она сроду не любила, с чего ей кого-то любить? И сама не жила, маялась, и дочке жизни не дала, загубила её молодость, и у внука жизни не было.
А вдруг да по другому бы всё сложилось, если бы говорила она с Петькой, воспитывала его, как положено, а не отмахивалась от парнишки, как от мухи назойливой? Что видел он в жизни?
Даже всплакнула Верка, так жалко ей стало и себя, и дочь свою непутевую, Наташку, и внука.
Ай, да что сейчас говорить да себя поедом есть? Прошло время, не вернуть его. Что было, то было, по другому уже не сделается.
Наступил новый день, новые дела да заботы. Вчерашнее плаксивое настроение покинуло Верку, и по привычке махнула она рукой, мол сорняк он и есть, Петька- то.
Сорняк, не сорняк, а с гордостью в голосе всем да каждому говорила, мол внук мой там, на @ойне, сам вызвался, мужик настоящий. Деньги шлёт, помогает мне, не забывает.
Соседки даже зауважали Петьку, да выспрашивали, что да как.
Петька звонил редко. Может некогда ему было, а может и не охота. Разговаривал поначалу без настроения, на вопросы бабкины и вовсе отмалчивался, мол хорошо всё. Потом опять как прорывало его, долго говорил, всё рассказывал, как домой хочет, как страшно тут, и помирать ему, молодому, совсем не хочется. Планы строил, мол денег заработаю, дом куплю, женюсь, работать стану, а может и учиться куда пойду. Не дело это, без профессии жить, бабка. Дети если родятся, то любить их буду, как меня никто и никогда не любил. Другую жизнь начну я, бабка! Не хочу в тюрьму больше.
Ахнули люди, когда через время в отпуск приехал Петька. Совсем другой человек, не тот Петька- сорванец, не тот бандит да хулиган. Худой, осунулся весь, а на голове седина и в глазах что-то такое, новое, незнакомое. Словно узнал он какую истину, никому доселе неизвестную.
Верке цветы привёз, большущий букет, в руки еле поместился. Веру и не видать было из-за того букета. Плакала Вера Ильинична, и сама от себя не ожидала таких сантиментов, а внука обняла, прижалась к нему, мол Петька мой, внучок.
На радостях за бутылочкой сбегала, стол накрыла, так Петька поел, а стопку отставил, мол не буду, баб, страшно, вдруг сорвусь.
Говорил, говорил Петька, а Вера слушала его, прикрывала рот рукой, и плакала, до того ей нехорошо было от тех рассказов, прям наяву представлялись ей те страшные картины, что внук пережил.
— И что теперь, Петька? Всё, насовсем отпустили тебя?
— Отпустили. Искупил я свою вину.
— Дальше что?
— Назад пойду. Отдохну, сколько положено, и назад.
— Не ходил бы, Петька! Хватит уж, раз искупил.
-Не могу. Нужен я им. Пацаны мои там. Мы ведь все сроднились, бабка. Там я человек. Никто косо не глянул, никто за сорняк не посчитал, и прошлым не попрекнул. Вот закончится всё, тогда вернусь. Ты жди меня, бабка, не смей помирать.
***
Дождалась таки Верка внука. Долго ждала. Долго искали его., переживала бабка, то ли жив, то ли нет.В цинке вернулся. Не сорная трава, герой.
Основано на реальных событиях.
Язва Алтайская
