Под утро Витька Гусев, по прозвищу Гусь, вышел из избы по малой нужде. Крышу сарая припорошил пушистый снег. Первый снег хрустел под ногами, лежал на цыплячьей клетке, на собачьей конуре. Легкий морозец, градусов до трех-четырех, бодрил. Из конуры вылез запанный пес Фингал.
– Ну, Фин, – потрепал хозяин пса по загривку, – пора прогуляться нам. Снежок выпал.
Пес одобрительно завилял хвостом.
Гусь зашел в дом, посмотрел на часы. Было без четверти пять. Взял в ладонь старенький «Samsung», ковырнул слайдер прокуренным пальцем и нажал кнопку вызова.
– Ал-лё, Сапог? Здорово! Спишь? Теперь уже не спишь? Хы-хы-хы… На улицу ходил? Нет. Тогда в окно глянь. Что скажешь? Пойдем? Ну, давай. В шесть около моста.
В шесть часов утра они встретились около моста через речку Журавейку. Вместе с Гришкой Сапоговым был племянник Петя, двадцатилетний деревенский дурачок.
– А этого на зачем взял? – спросил Гусев, указывая головой на слабоумного. – Вместо собаки что ли?
– Да кто его брал? – огрызнулся Гришка, закуривая от досады. – Он от сестры молока принес и не отстает от меня. А ружье увидел – вообще ум потерял: «Охота! Охота!» Теперь не прогонишь. Пусть идет. Жалко тебе что ли?
– Да, пусть идет, – согласился Виктор, – только под ружье пусть не лезет.
Дурачок, услышав согласие Гуся, радостно замычал. Двинулись дальше. В поле.
Дошли по полю до овражка, поросшего молодым красноталом. Разошлись по сторонам, Фингала пустили вперед. Минут через пять Фин залаял, поднял зайца и погнал на охотников. Русак выскочил с левой стороны и летел вдоль оврага, прямо на Гришку. Гришка прицелился и выстрелил, но промахнулся – в последний момент Петя, спасая зайца от неминуемой смерти, успел толкнуть своего дядю в спину. Косой шмыгнул в заросли краснотала и был таков. Подбежал запыхавшийся Фингал, непонимающе-огорченно смотрел на Сапогова, нюхал заячьи следы, поскуливал. Подошел к горе-охотникам и Гусев. Он видел, как дуралей помешал Гришке сделать прицельный выстрел, и поэтому спросил, досадуя:
– Ну, Сапог, этого зоозащитника будем сразу расстреливать или потом?
Петя понял, на что намекает Гусь, обзывая его «зоозащитником», и стал отчаянно мычать:
– Ны-ны-ны нада! Ны нада! Пе-пе-тя харо-оо-ший!
Гришка, не глядя на Гусева, сказал с еле скрываемой болью:
– Вить, не пугай племянника. Он у нас и так богом обиженный.
Гусь понимающе кивнул. Закурил и сказал дурачку, ободряюще и весело:
– Не ссы, Петр, расслабься! Расстрел отменяется. Ты молодец, спас зайца-партизана! Петя – герой!
Петя замычал. Широко заулыбался, замотал от радости головой.
Зайцев больше не было. Ни одного. Напрасно пёс рыскал по оврагу в надежде вынюхать хоть какого-нибудь задрипанного зайчишку. Было обидно. Первый выход в сезоне и – ни хрена тебе.
– Григорий, слушай-ка, – сказал вдруг Виктор, – а, может быть, на пруд сходим. Рыбкой разживемся. Там карпа еще не всего выловили, я видел вчера – еще черпают. Может, и нам чего перепадет.
– Пошли, – согласился Сапогов на предложение друга, – может быть, и перепадет. Не с пустыми же руками возвращаться.
Они пришли к частному пруду вовремя. Рабочие только что сделали неводом очередной заброд. Жирные килограммовые карпы били хвостами по земле и жадно глотали ртами ноябрьский воздух. Рыбаки складывали рыбу в корзины и грузили в кузов машины. Всего было пять человек. Все неместные, из района. Неудачливые охотники стояли за березами, растущими по берегу шлюза, и наблюдали за происходящим. Просить рыбы было бесполезно – сам хозяин рыбхоза сидел в кабине «Газели».
– Что делать будем? – спросил Гусь закадычного друга. – Домой пойдем или устроим экспроприацию? Этот буржуй в машине ни одного хвоста не даст. Совхозный пруд «прихватизировал», пользуется трудами наших дедов и отцов, а хоть бы кому из местных килограмм рыбы по дешевке продал. Никому! Жадный.
– Это точно, – согласился Сапогов. – Раньше все ловили, а теперь – фиг вам! Теперь, частная собственность. Скоро и на охоту не выйдешь, и по грибы не пойдешь. Давай, экспроприируем. Начинай. У тебя язык подвешен. Если что, нас тут не было, а племяш – недееспособный…
И Гусь начал вести переговоры.
– Эй, браконьеры! – крикнул он вниз, обращаясь к рыбакам. – Вы окружены! Прекратить незаконный отлов рыбы!
Рабочие прудового хозяйства повернулись на голос. Хозяин вылез из кабины «Газели» и крикнул в ответ:
– Чего тебе, чудило? Чего орешь? Ты кто? Иди сюда.
Гусев продолжал в том же духе, оставаясь за деревом:
– Я рыбинспектор Кашкин. Прекращай ловить рыбу!
Хозяин водоема вынул из кармана смартфон, навел его на берег и повторил:
– Иди сюда. Кино «Ты – мне, я – тебе» будем снимать. Слышишь, Кашкин?
Гусь ответил, не выходя из укрытия:
– Прекрати незаконную видеосъемку, положи телефон на землю. Иначе – буду стрелять!
Витя взвел оба курка двустволки, Сапогов повторил те же действия. Щелканье ружейных механизмов отчетливо прозвучало в прозрачном осеннем воздухе. Рабочие замерли. Хозяин пруда опустил на землю телефон. Потом заговорил, беспомощно прикрываясь рукою от нацеленных на него ружейных стволов:
– Тихо, тихо, мужик. Ты чего? Говори, что надо, только не стреляй. Говори… Мы сделаем…
Витя Гусь повернулся в сторону Сапогова и Петьки, подмигнул им, улыбаясь, а жирному хозяину пруда крикнул:
– Всем повернуться в сторону воды. Пока не скажу, сюда не смотреть.
Мужики и их начальник выполнили Витькин приказ – повернулись лицом к пруду. Пока Мухомор держал бригаду на мушке, Гришка с Петькой спустились к машине и вытащили из кузова корзину с рыбой. Переложили карпов в рюкзаки и поднялись на крутой берег к Гусеву. Потом все вместе рванули от водоема в сторону деревни. Погони не последовало. Кому охота лезть под пули…
Один рюкзак с рыбой охотники выменяли на три литра самогона у местной шинкарки Клавдии Рощиной. Второй рюкзак принесли с собой в дом Гуся, который, после развода с женой, жил один. Рыбу почистили и наскоро пожарили. Потом накормили дурачка и проводили его домой, наказав никому ничего не рассказывать. Сами гуляли всю ночь. Такой удачной охоты у тридцатилетних друзей-одноклассников еще не было. Утром их, тепленьких, в наручниках увезли в район. За разбой впаяли им порядочно: Вите Гусеву – семь с половиной лет, Грише Сапогову – ровно семь, а Пете – ничего. Петя хороший.
