Вера Ивановна смотрела в зеркало, и ей очень не нравилось, то, что она видела. На неё смотрела седая старуха. Она давно уже прекратила бессмысленную борьбу с быстротекущим временем, но смириться окончательно никак не получалось.
«Почему говорят, что время берёт своё? — подумала она — Время берёт чужое». Вот и у неё коварное время украло молодость. Вера не любила «старушек-веселушек», которые бесконечно молодятся и демонстрируют на публике оптимизм и так называемую «молодость души». Ей всё это казалось кривляньем. Также она не любила тех, которые постоянно брюзжат, говорят, что раньше всё было лучше и прекрасные принцы толпами падали к их ногам.
Говорили, что Вере не хватает общения. Но это было не так. У неё были самые лучшие собеседники — книги. Чтение всю жизнь было для Веры страстью. Она просто проглатывала книги и девяностые годы вспоминала с радостью, потому, что тогда в страну хлынул поток литературы, которая раньше была недоступна. Вера часто представляла себя героиней повести или романа, и мир вокруг становился похожим на произведения писателя, которыми она увлекалась в данный момент. Так в юности она воображала, что она гриновская Ассоль. В это время даже обычная улица казалась ей дорогой к Лиссу или Зурбагану. Когда она представляла себя Патрицией Хольман из «Трёх товарищей» Ремарка, ей казалось, что она больна туберкулёзом, и мир почему-то был чёрно-белым. За длинную жизнь она пробовала на себе множество женских образов.
Про таких, как Вера, обычно говорят «жизнь не удалась…». Но сама она так не считала. Ну и что, что у неё никогда не было семьи и детей! Зато были другие счастливые моменты. Эти моменты случались не часто, но тем ценнее ей сейчас казался каждый из них.
***
Это случилось почти полвека тому назад на Московском ипподроме. Туда её привёл сосед по подъезду Петька, наездник второй категории. Вера ему нравилась, он пытался за ней безуспешно ухаживать, даже подарил ей настоящую подкову на удачу. Эту подкову она потом много лет брала с собой на бега. Вере на ипподроме понравилось. Она не была азартна, но там были какие-то элементы нездешней жизни. Конечно, это не скачки в Эскоте, где строжайший дресс-код запрещает дамам платье выше колен и обязывает надевать шляпку, а джентльмены имеют право снять фрак, только если температура воздуха будет выше +30 по Цельсию. Но ей нравились трибуны и вестибюли. Было приятно услышать, как диктор произносил: «Для расчётов по взаимному пари…».
Это было что-то из другого мира. Она внимательно изучала программу. Ей было интересно читать необычные имена лошадей. Эти имена обязательно должны были включать слога из имени матери и отца. Классный Парень, Коллекционер, Домовой, Реальная Герла, Лавиола Лок. Ей казалось, что только из перечисления лошадиных имён можно написать рассказ, и собиралась этим заняться, да всё руки не доходили.
Она с большим удовольствием читала описание формы наездников: «Камзол и шлем белые, угол на спине жёлтый с синим», или «камзол черный с белым, кокетка золёная, шлем белый», или просто «камзол и шлем красные». Это был какой-то отсыл к рыцарским временам. Но на самом деле мастер-наездник нёс на себе основные цвета, а его пацаны, наездники первой и второй категории, обязательно включали эти цвета в свои камзолы.
Поначалу Вера ощущала себя на ипподроме в образе Анны Карениной. Но Вронского не наблюдалось не только сейчас, но и в перспективе.
Вера играла понемногу, с переменным успехом, и обычно уходила с тем, с чем приходила. Она не мудрствовала, а ставила в основном интуитивно. Но были у неё и любимые лошадки.
Проходя мимо мужчины, который склонился над программкой и что-то вычислял с мученическим выражением лица, она сказала:
— Ставьте на Травку, — это была в тот момент её любимая гнедая кобылка, очень аккуратная и изящная.
Мужчина посмотрел на неё с удивлением и побежал к кассам.
Раздался гонг, двинулась стартовая машина, заезд начался. Трибуны замерли, зрители пристально следили за происходящим.
— Бег ведёт Меценат, на втором месте Травка, — раздавался голос диктора из громкоговорителей
— …Меценат сбоил, — трибуны взревели. Меценат был фаворит, и его играли многие.
— …Меценат совершил проскачку и будет дисквалифицирован. Бег на первом месте ведёт Травка. На втором месте Ковчег Завета.
— …Бег на первом месте закончила Травка, Ковчег Завета на шею сзади.
Ипподром гудел: вместо явного фаворита первой на финише была лошадь, которая в этом заезде считалась бесперспективной.
Вера ставила на Травку, и выигрыш, даже в одинаре, был вполне приличным. Те же, кто с Травкой играл двойной одинар, или тройной экспресс, получат весьма значительные суммы.
Проигравшие, как всегда, говорили про купленный заезд. «Меценат проскакал специально» — ну и всё, что обычно говорят неудачники.
Мужчина ждал её у выхода.
— Я хочу вас пригласить в ресторан.
— Ну почему? Вы же меня не знаете.
— Вы подсказали мне про Травку, я выиграл и хочу вас отблагодарить.
Они пошли в ресторан «Бега». В те годы это было весьма демократичное заведение. Там можно было увидеть и какого-нибудь дедка в валенках и душегрейке, и дам в вечерних платьях с бриллиантовыми колье. Это были в основном те, кто выиграл, или наоборот, проигрался на бегах.
Верин спутник заказал черной икры, осетрины, дорогой коньяк, котлеты по-киевски.
Они познакомились и разговаривали. Мужчина сказал, что его зовут Константином, что он архитектор и работает в одном из Моспроектов. От него ушла жена два года назад, о чём он не жалел.
На десерт принесли светящийся ананас. На блюде стоял ананас с вырезанной сердцевиной, в кожуре были проделаны отверстия, а внутри горела свеча. Вокруг лежали изящно порезанные кусочки ананаса. Стоило это целое состояние. Вера упрекнула Костю, что тот зря тратит деньги на этот выпендрёж.
— Эти деньги шальные. Они не приносят счастья. Их надо спустить как можно скорее, — и это ему безусловно удавалось.
Веру несколько раз приглашали танцевать жители кавказских республик. Она не отказывалась. Ей нравилось внимание и ухаживания. Но кавказцы становились всё настойчивее, время было уже позднее, пора было идти домой. Костя пошёл её провожать. Он что-то сжимал в руке, и Вера спросила, что он держит.
— Это нож. Я стащил его из ресторана, чтобы вас защитить, если кавказцы будут нас преследовать.
Вера расхохоталась и долго не могла успокоиться. Ресторанный нож был изделием практически декоративным. Им невозможно было ничего отрезать вообще, а про «защитить» и говорить не стоит. Тем не менее, ей было приятно иметь даже такого, декоративного защитника.
Они стали встречаться, ходили вместе на бега. Однажды Костя пригласил Веру на выставку постмодернистов, где была его картина. Как многие архитекторы, он увлекался живописью. Картина называлась «Портрет моей жены». Там была изображена женская задница, затянутая паутиной. Вере показалось, что это костина изощрённая месть бывшей жене, но он стал что-то говорить про особое видение и духовность.
Вскоре они стали жить вместе. Вере было хорошо, но ей всё время казалось, что она проживает чужую жизнь. С ней такого произойти не может. Вскоре новизна и восторг исчезли, а рутина стала напрягать обоих. Через год они решили разойтись, без скандалов и нервотрёпки. Ну было и прошло. Надо жить дальше. Уходя, Костя попросил что-нибудь на память. Вера подарила ему свою подкову, с которой не расставалась. Больше они не виделись. Через общих знакомых Вера узнала, что Костя уехал за границу, жил в Америке, женился, имел детей, а сейчас, наверное, и внуков.
Она никогда не пыталась его найти, хотя в наш век соцсетей и поисковиков это было вполне возможно. Почему об этом вспомнилось именно сегодня, Вера не знала. Она не сетовала на судьбу. Это бесполезно. Всё равно ничего невозможно изменить. Но сердечко почему-то ёкнуло.
***
В дверь позвонили. На пороге стояла женщина средних лет. Впрочем, сегодня трудно говорить про возраст. Выражение «бальзаковский возраст» вошло в обиход после романа «Тридцатилетняя женщина». Сейчас тридцатилетние — это ещё ранняя молодость. Гоголевской Пульхерии Ивановне из «Старосветских помещиков» всего пятьдесят пять лет. Там она уже глубокая старушка, а сейчас ещё даже пенсионного возраста не достигла бы. Мария Гавриловна из «Капитанской дочки» Пушкина была не молода, ей шёл двадцатый год.
— Вера Ивановна?
— Да.
— Извините, я без звонка. Я пришла к вам по просьбе Константина Михайловича Глазьева. Вы такого помните?
Помнит ли она? Да только что вспоминала! Просто мистика какая-то.
— Как он? — хрипло спросила Вера Ивановна. У неё от волнения сел голос.
— Константин Михайлович скончался три месяца назад. Я его дочь, меня зовут Вера. Он знал, что умирает. И просил меня, когда я буду в Москве, а я часто тут бываю по работе, передать вам это.
И она достала из сумочки коробку и протянула Вере Ивановне. В коробке лежала та самая подкова, которую она ему подарила почти полвека назад.
— Отец сказал, что эта подкова принесла ему счастье, и хотел вас поблагодарить. Я вас не знаю, но отец часто вас вспоминал. Я много бываю в России. Скажите, если вам что-то надо — я сделаю.
Вере Ивановне ничего не надо было. Она испытывала то, чего не было давным-давно. Кто-то про неё помнил и думал. Скоро они, возможно, встретятся на небесах, в которые она не верила.
***
Вера с тех пор заходила к Вере Ивановне — каждый раз, когда бывала в России. Они много разговаривали и даже ходили в театр. Теперь у Веры Ивановны есть новая цель — дожить до следующего приезда Веры. Пока ей это удаётся.
—
Автор рассказа: Елена Кучина
