Аня собирала мужа обстоятельно, не упуская ни одной детали.
-Так, вот вам с Пашкой пирожков даю, в голубеньком пакете — с капустой, в прозрачном — с мясом.
-Ага, — Михаил Петрович, скривив лицо на сторону, добривался подаренной сыном электробритвой, то и дело выглядывая из ванной и кивая Анечке.
-Чай налила, кипяток, с сахаром. Будешь мальцу давать, проверь, а то обожжется!
-Ань, ну, ты уж меня за дурачка-то не держи. Вон седых волос на голове, что деревьев зимой, а ты все учишь, учишь!…
Анна Васильевна вздохнула.
-Ну, да! Знаю я тебя, это ты сейчас тихий, интеллигентный, а как игра начнется, то все, нет моего Мишеньки. Вместо него диавол с горящими глазами. Ты, Миша, помни, это просто игра, Пашенька первый раз на хоккей идет. Не испугай его! И, вообще, ты, как-никак, солидный, пожилой мужчина, веди себя достойно!
-Обижаешь, Аня, я всегда веду себя, как положено! — громко ответил ей муж. — Как положено по ситуации.
Это он добавил уже тихо. А руки уже тряслись в предвкушении скрежета клюшек о лед, в глазах рябило от этих бешеных скачков шайбы, черным углем носящейся по игровому полю…
…На хоккей Михаил Петрович не ходил давно. Кажется, целую вечность. По телевизору иногда смотрел, но все реже. Глаза уставали от мелькания экрана, да и все больше тянуло на природу, на дачу, где и дышалось легче, где не так ныли суставы, а Аня, суетливая, многозначная в своем стремлении заботиться, обустраивать, наконец, отставала от мужа…
Вот то ли дело много лет назад…
…Мишка, молоденький, с лихо закрученным чубом, торчащим из-под шапки, носился по катку с соседскими ребятами. Шайба, единственная, ценная, метеором скользила по льду, оставляя тонкий, четкий след, а потом меткой пулей улетала в ворота противника. Ребята с Несвижского, конечно же, задиристо спорили, доказывая, что гол засчитать нельзя, что «Языковцы» жулили, но потом, обиженные, надутые, расходились по позициям. И игра продолжалась…
Мишка, красный, вспотевший, возвращался домой и, на радость матери, трескал жидкий, едва-едва сдобренный мясным жирком суп, заедая все это черным хлебом, а потом, обхватив руками кружку с чаем, взахлеб рассказывал, как он плел, юлил, хитрил на игре, а ноги под столом так и плясали, повторяя движения коньков…
— Ладно, хоккеист! Иди умывайся и спать ложись! Уроки сделал? — перебивала мать, чуть заметно улыбаясь и сметая крошки с клеенки.
-Уроки? — задумчиво протягивал Миша. — Уроки-то сделал, сделал…
-Проверить?
-Не, мам! Там все хорошо! — и бежал подальше от внимательного, хитро прищуренного мамкиного взгляда. А то еще и правда проверит…
…Став взрослым, Миша стал сам ходить на хоккейные матчи. Там сначала приглядывался, учился мастерству того, как «болеть» за своих, что приносить с собой, что кричать, а когда помалкивать. Однажды он так опозорился, закричав своим баском: «Давай!», когда все трибуны притихли и смотрели на решающий бросок… Шайба прошла мимо, отрикошетив от штанги ворот, на Мишку шикали, освистали, чуть не обвинив парня в проигрыше команды. Втянув голову в воротник пальто, Михаил быстренько подхватился и ушел, а потом еще долго оглядывался, не идут ли за ним расстроенные болельщики, чтобы «научить уму-разуму»…
…Всякое было. И без билета прорывался на игру, беря штурмом вместе с такими же, как он, ворота стадиона, и лил в грелку «горячительное», чтобы не так ныли на морозе пальцы, чтобы сердце, толкая горячую кровь по молодым, непокорным жилам, не замолкало, не переставало кричать во все горло молодым, срывающимся голосом, болея за любимую команду.
А однажды хоккей даже спас Михаила от неудачной женитьбы. По молодости, глупости и Бог весть каким еще соображениям, парень надумал жениться. Невесту он знал так себе, ну, гуляли, целовались в подворотне, она что-то рассказывала о звездах, о романтике, он кивал, ковыряя травинкой в зубах, а зимой взял, да и сделал ей предложение.
-Ирка, давай поженимся?! — полушутя сказал он ей шепотом.
-Чего?
-Что слышала! Я, вообще-то, серьезно, а ты…
Она мялась, ломалась, больше, конечно, для виду, потом согласилась. Оба тогда учились на третьем курсе в медицинском.
«И украдкой мама плакала от радости» за них. Но накануне свадьбы друг подбил Мишку сходить на хоккей. В толпе, берущей нахрапом, с победным криком: «Поднажали!» вход на стадион, в этой давке и притирке плеч, рук, спин, в клубящейся белым паром смеси дыханий азартно шумящих людей, Миша потерял паспорт.
Потом хватился, стал шарить по карманам — нет… Проверил все, даже подкладку хотел отпороть, мало ли, завалился в дырку важный документ. Но, нет. А уж какая тут свадьба без паспорта… Обещал быстро сделать, уговаривал работников зарегистрировать его так. без паспорта, обещал принести потом, но вопрос решился не в пользу просящего…
Невеста ревела белугой, проклиная избранника и выкинув в окно колечко, рассорилась с его матерью и ушла из института. Говорят, перевелась в другой, но Миша особо ее и не искал, не пытался вернуть, потому что на горизонте его жизни появилась Аня…
…Он заметил ее в тот злосчастный, «паспортопотерянный» день на трибуне, в красной, горящей победным вымпелом шапке, коротенькой куртке и штанах, чуть пузырящихся на коленках. Девчонка размахивала руками, горячилась, толкала соседей, «болела», одним словом, не хуже, чем самый рьяный мужчина на трибуне.
Аня была из «заводской» семьи, в выражениях особо тогда, по молодости, не стеснялась, говорила все, как есть. Иногда даже взрослые, бывалые болельщики оглядывались на нее, уважительно кивая.
-Во дает, девчонка! Огонь! — усмехались они.
И никто не говорил тогда Ане, что надо быть спокойнее, что девушки так не кричат и не подпрыгивают в ожидании гола, что это вообще не «женский» вид спорта.
Аня была неудавшейся балериной. Оттарабанив у станка в балетном училище совсем немного, она поругалась с руководителем этого прекрасного заведения, потому как та была недовольна бедрами воспитанницы, а Аня в них такой проблемы не видела вовсе. И скоро, с приказом об отчислении и гордо вскинутой головой, Аня собрала свои вещи и, вильнув на прощание вахтеру слишком широкими для большого искусства бедрами, ушла восвояси.
Бурный темперамент, доставшийся от матери, жгучая, постоянно горящая натура, бесовские огоньки в зелено-карих, с загадочными прожилками, как космическими тропами, глазах делали Аню такой пугающей, такой странной и в то же время притягательной!… Миша шел «на нее», как на призрачный болотный огонек. Опасно, знаешь, что опасно, что погибнешь, пав от чар колдовства, а обратно повернуть уже не можешь…
Познакомились они там же, на трибунах. Красная шапка болела за одних, Миша — за других. Красная шапка закашлялась, сорвав голос, Миша осторожно предложил чай из термоса.
-Да знаю я ваши чаи! — Аня скривилась. — Не пью я эту бурду!
-Это на самом деле чай. Просто чай, и все. Ну, с облепихой еще, очень полезно! — обиделся Михаил. Тогда он был уже почти врач, радел о здоровье организма и даже бросил курить…
Аня, прищурившись, посмотрела на владельца облепихового чая… И он уже в западне, в ловушке, барахтается в ее космически- исчерченных прожилками глазах, тянет нити Ариадны, ища путь ко спасению, не находит и все больше тонет в странном, где-то в горле застрявшем чувстве немого восторга…
-И незачем так кричать! — Аня осторожно взяла из рук парня чашку с чаем. — Что вы разошлись!
-А вы?! — Миша наблюдал, как Анины губы осторожно, словно жеребенок лакает воду из поилки, дотронулись до края чашки, как она отдернула голову, потому что было слишком горячо, как расширились ее ноздри, поймав удивительно терпкий, сильный, подхваченный морозом дух дачной облепихи, разлившейся своим нутром внутри чая «со слоном на упаковке».
-Нет, это невозможно! — втянув напиток тонкой струйкой, Аня затрясла головой. — Это немыслимо!
-Да что?! Они просто играть не умеют! Вы на их движения посмотрите! — Михаил махнул, было, рукой на игроков «Аниной» команды, но девушка энергично затрясла головой.
-Нет! Чай у вас немыслимый! Всё, я с вами дружу! — улыбнулась она…
Вместе ходили на матчи, теперь уже «командой», договорившись болеть за одних и тех же, вместе допивали остатки чая, вместе жевали бутерброды и свистели, подбадривая спортсменов.
А потом хоккей для обоих закончился, прервался, рассыпавшись искрами в глазах Миши от удара по голове. Аня еле вытащила своего горе-болельщика из вспыхнувшей на стадионе драки, отволокла подальше, все хлопала по щекам, называя то по имени, то ругая и кляня, на чем свет стоит… Таких выражений Миша не слышал от нее ни до, ни после этого случая. Отец-фронтовик невольно вложил в Аню дар крепкого словца, без которого, как говорится, ничего и не сделается… Неудавшаяся балерина с большими бедрами ловко подняла Мишу и повела прочь. Прочь от лихой молодости, от хрипоты в горле после оголтелого крика «Шайбу!», прочь от месива людей, голосов, рук и вихря ледяных стружек, летящих из-под коньков… Прочь… Почему? Потому что испугались. Они оба вдруг испугались, увидев разъяренную толпу, струсили и бежали, как могли, от своего страха, чувствуя в руке родную, трепещущую руку…
…Поженились, когда Миша более-менее поправился. Голова иногда еще гудела, на затылке, под густыми волосами, прятался шрам от того удара.. Аня переехала к Михаилу, оба закончили институты и рванули по Мишину распределению в небольшой городок в Сибири, на помощь больным.
Аня устроилась в местную школу, вела все, что просили, но больше всего любила заниматься с детьми рисованием. Миша расправлял крылья, принятый на работу в больницу…
Жили, родили сына, потом дочь. Всех поставили на коньки лет с трех, Мишка научил сына, Олега, всему, что умел сам, сколотил из местной детворы команду, купили клюшки, залили лед, и вперед, за маленькими дворовыми победами!…
Лишь изредка, приезжая в Москву по делам, Миша покупал билет на хоккейный матч, потом, чуть напряженно, опасливо садился на место и тихо следил взглядом за игрой. Внутри все кричало, рвалось наружу, сжимались кулаки, иногда мужчина подскакивал, но тут же садился обратно. Не солидно, не по возрасту уж теперь ребячества искреннего восторга от, по сути, детской игры, ставшей вдруг взрослым развлечением…
Аня на матчи вообще больше не ходила, давно выкинула свою красную шапку, горящую когда-то на ней победным, смелым вымпелом, остепенилась, одергивала детей, если уж особо «расходились» перед телевизором, наблюдая за игроками в тяжелой, противоударной форме и шлемах.
-Это только игра! — строго повторяла она. — Не теряйте головы, это никуда не годится!…
… И вот теперь, когда сын, Олег, уже давно вырос и сам стал отцом, а Михаил дедушкой во всех смыслах этого слова, когда заиграла, заискрилась белым ледком седина на его голове, уже не скрывая красно-бурый шрам на затылке, ему вдруг доверили внука, Пашу. Михаил тогда уже был на пенсии, постигая искусство любить жизнь даже в таком ее состоянии. Колени ныли к дождю, голова болела к солнцу, газета с кроссвордом заставляла вздыхать, ругая мелкий шрифт, а очки постоянно терялись где-то…
-Пап, нам обои надо в Пашкиной комнате поклеить. Ты с ним не посидишь? — Олег позвонил вечером, как всегда, оторвав отца от ужина.
-О чем речь! Вот только чем нам заняться? Скучно ему у нас, да и баба Аня приболела…
-Я купил вам билеты на хоккей, пап! Все нормально, часа три там пробудете, а дальше посмотрим.
-Да? На хоккей? На настоящий? Молодежный? — по-детски восторженно прошептал отец.
-На настоящий, на трибунах будете сидеть, все чин чином! Ладно, завтра позвоню, все расскажу…
Миша задумчиво положил трубку на рычажки.
-Ань, готовь теплую поддеву! — крикнул он жене.
Та, выглянув из кухни, удивилась.
-Куда собрался?
-На хоккей с внуком идем! На настоящий!
-Да ты что… С Пашкой, что ли? Ну, да, с Пашкой, остальные-то все у нас внучки… Не… Ну…
Она тянула, пожимала плечами, потом уходила в комнату и возвращалась к Мише и телефону.
-Да как же… Сейчас опасно! Сейчас по телевизору страх, что показывают на матчах этих! — заводилась Аня. — Это Олег придумал? Олег? Не пущу! Тут посидите, ничего!
-Ань, — тихо начал Михаил, но она не слушала. — Ань! — сказал он чуть громче, а потом рыкнул, заставив жену замолчать.
-Что?
-Сходим мы. Все будет нормально, там не очень крупный матч будет. Надо парню показать, как дед его болеет! Надо!…
…И вот уже Михаил с внуком сидят в такси, едут «на матч». Пашка, шестилетний тихоня, хватает деда за руку, как будто проверяя, на месте ли якорь, что не даст улететь от земли, потеряв голову от тревожного восторга, ведь на хоккей идут! На хоккей!
А рядом с дедом трясется в такси, плещется термосом рюкзачок, что собрала баба Аня…
…Музыка взрывалась в голове фейерверком эха, яркая форма игроков мелькала перед глазами, стучали клюшки о гладкий, только что отполированный лед, ледовая арена, большая, холодная, спрятанная под высоченной крышей, проглатывала возгласы болельщиков и выплевывала их где-то там, высоко, в сизо-голубом, промерзшем небе…
Паша все подскакивал на месте, не успевая следить глазами за лихими атаками, Миша пытался объяснять ему тактику, ошибки и заслуги игроков, а потом, взглянув в совершенно безумные, с космическими бороздками, карие глаза внука, махнул рукой и только довольно кивал, когда Пашка ойкал и всплёскивал руками. Именно такой, наверное, и должна быть первая, «живая», вдыхаемая тобой игра… Звуки, движения, блеск ледовых искр, черно-белые полоски на форме судей — все должно осесть в памяти, устаканиться…
Паша пугался громких криков болельщиков, хрипатых, грубых, злых, и хватал деда за руку.
-Все ли в порядке? На месте ли спасительный якорь? На месте! можно выдыхать…
Михаил только качал головой. Ему вдруг стало жалко внука. Сколько еще будет всего, что испугает, что заставит судорожно искать тот якорь, что удержит на месте, не даст отбиться от родного берега и спасет, взвалив на себя всю тяжесть беды…
Паша незаметно поглядывал на деда. Тот разошелся примерно к середине второго периода, уже не сидел, тихонько оглядываясь, а тоже подскакивал, что-то кричал, качал головой, объяснял, поправлял, замирал и шумно выдыхал. Он как будто и помолодел лет на пятьдесят, так хорошо, так живо стало внутри! Все уже вроде бы по-другому, все покрылось глазурью нового, «не Мишиного» времени — гамбургеры и попкорн в руках зрителей, девушки в коротких юбках, танцующие на трибунах в перерывах между периодами, мягкие, тканые сидения вместо холодных, жестких пластмассовых…
Но было и то, что осталось для Михаила неизменным — это шелест коньков по накатанному льду, плетения, развороты — цок-цок, трынь-трынь; глухой удар шайбы о бортик, треск клюшек, сцепившихся в честном бою, свисток, что возвещает о чем-то важном… А еще облепиховый чай, что, как и тогда, греет руки, да девчонка на соседней трибуне, звонкая, шумная, скачущая в своей красной, мелькающей победным вымпелом, шапке.
-Не Аня ли? — прищурился Михаил.
-Что, дед? Я не слышал, что ты спросил? — Паша, обхватив ладошками чашку, втягивал тонкой струйкой горячий напиток.
-Ничего, показалось, ничего! Ты вот пирожки-то ешь! С капустой, с мясом… Я забыл, что в каких пакетах, ты уж сам…
А красный вымпел победы — над грустью, над болячками, что, нет-нет, да заглядывали в квартиру Михаила и Ани, над тоской по прошлому, молодому, легкому, радостному, — развевался, украшая головку девчонки, которая однажды, быть может, спасет Пашу от беды, возьмет его за руку и поведет вперед…
Нет ничего нового под этим ослепительно сияющим солнцем, все это уже было — и чай, и крики, и первый матч, который запомнишь навсегда, и первая победа «твоей» команды, которую ты видел своими глазами. Все уже было, но в то же время будет впервые, отражаясь в глазах нового писателя этой жизни…
…Миша потрепал внука по голове, улыбнулся и крякнул от удовольствия. надкусив пирожок с мясом…
…-Ну, что? — Олег встретил Пашу и внимательно заглянул в его глаза. — Как?
-Нормально, — пожал плечами Паша. — В следующий раз пойдем с бабушкой, а то дед там какую-то девчонку себе выбрал в красной шапке, как бы жениться не надумал!…
-Паша! — невестка Михаила всплеснула руками.
-Ничего, ничего, это хоккей! — глубокомысленно изрек мальчик и ушел к себе в комнату. Там, в углу, стояла дедова хоккейная клюшка. Надо бы вынуть, подготовить все к игре, ведь Паша обещал дедушке, что в следующий раз на льду будет он, Павел, а дедушка Миша будет сидеть на трибуне и «болеть». И тогда Паша обязательно выиграет! Дай-то Бог дожить!…
