— Нет, ты, Мань, конечно, извини, мож, и не в своё дело лезу, но есть у меня для тебя важная информация: твой–то…— Варвара Петровна вздохнула, нагнетая обстановку и наблюдая, как остановилась рука Маши, шустро нарезающая лучок для будущего рассольника, как напряглись ее плечи, как стала она дышать быстро–быстро, покраснела и резко обернулась.
— Ну! Что замолчали? Уж договаривайте!
— Дык мож и не надо, а?.. Мож, показалось только мне… Но вот что я тебе скажу! — тут Варвара совсем близко пододвинулась к девчонке, задышала ей в ухо чесночным передыхом и зашептала:
— Игоречек твой на сторону смотрит! Точно тебе говорю! В измене я его еще не уличила, но все ж признаки на лицо! Как еще только шею не свернул, на эту кикимору глядючи! Ты–то у нас и красавица, и мастерица, вон, какие вкусности готовишь, а ему, поди, послаще надо…
Варвара как будто сочувственно зацокала языком и протянула руку, чтобы погладить Машу, но та отшатнулась, как от чумной, закусила губу и, закашлявшись, выскочила из пищеблока на улицу. Там, спрятавшись за дровяником, она тихо застонала, размазывая по щекам горькие, соленые, как море, слезы. Лицо горело, сердце бухало о ребра, не давая вздохнуть, потом уперлось куда–то вверх, будто в горло, заколыхалось там и упало обратно, на свое законное место. Разбилось? Нет еще, но больно ему, словно острой спицей проткнули и поворочали ею, раня самое нежное…
Варвара оглядела притихших поварих.
— Ну, зачем ты?! Опять сплетни принесла, не сидится, что ли?! О своей жизни переживай! — строго глянула на незваную гостью Павлина, пожилая работница, давно знакомая с острым и злым языком Варьки. — Молодая Машенька еще, только поженились они, мало ли, что там, а ты уж и выводы сделала! Ай, Варька, вот гнилая ты, как яблоко, изнутри вся коричневая, негодная, хотя снаружи еще ничего…
— А ты помолчи! Нашлась тут заступница! Ты, Павлинка, язык свой усмири. Думаешь, не видела я, как ты глазки нашему директору строишь? Я, детка, всё вижу, всё замечаю. И молчать не буду. У директора тоже семья есть, вот там и расскажу о твоих надумках.
Варвара Петровна победно выпрямилась и двинулась к выходу.
— И когда у тебя язык уже отсохнет, сорока бесхвостая?! — буркнула ей вслед Павлина, вздохнула и, поправив фартук, стала резкими, уверенными движениями перемешивать тесто. Потом, разглядев в окошко, как стоит Маша в одном платьице, а ветер рвет на ее голове косынку, всё бросила, вытерла руки о полотенце и пошла за девчонкой на улицу.
— А ну марш на кухню! — скомандовала она. — Нашла, кого слушать! Варька эта соврет – недорого возьмёт. Ты – девка, молодая, наивная, а ведь жена уже, ведь замужняя барышня, должна мужу–то доверять! На этом брак и держится. Вот принесет тебе такая сорока весточку, мол, гуляет твой ненаглядный, а ты гони ее в шею. Гони, даже если правду она скажет. Дело это ваше, семейное. Не позволяй чужим нос свой совать.
— А… А… Она… — Маня, заикаясь от рыданий, топталась на месте. — Она правду сказала? Про Игоря моего правду?
— Да тьфу на нее и ее важную информацию! Врет, точно тебе говорю. Сама всю жизнь прожгла свою, прогуляла, теперь чужая ей покоя не дает. Пойдем, застудишься, потом хлопот не оберешься. Пойдем, я тебе говорю!
Женщина потянула Машу за руку, та послушно зашагала рядом.
— Ну, что рты пооткрывали! Кому тут еще сплетен мало? За работу. Сейчас мужики придут, а кормить чем будете? Баснями наши работники сыты не бывают, им котлет да супца навернуть, компотом промыть да и мякишек хлебца в придачу Так что шевелимся!
Павлина чуть виновато посмотрела на товарок. Она над ними главной не была, ровня каждой. Командовать кухней поставили Машу, выпускницу кулинарного техникума. Но та пока осваивалась, многого из бытовых вопросов не знала, приходилось помогать…
… Игорь, сняв спецовку, умылся над раковиной, одной из пяти, что торчали снаружи пищеблока, отфыркивался, с удовольствием обдавая лицо холодной водой, потом вытерся рукавом рубашки, чуть взъерошил волосы и зашел внутрь столовой.
За ним потянулись и другие работники. Токарные станки на время обеда отдыхали, капали масляными лужицами на пол, пахло в цехе разогретой железной стружкой и солидолом, рядом с каждым рабочим местом стояла тележка с заготовками, висели на своем месте очки, темными глазницами смотрели на недвижимый агрегат лампы.
Работники, наполняя уютную столовую своим басом, подходили к окошку, забирали обеденный набор и усаживались за столы.
С приходом Марии Назаровой здесь многое изменилось – чище стали шторки на окнах, появились клеенки на столах, пол всегда был чистым, и в воздухе приятно пахло готовкой.
Машка всё свое детство прожила в коммуналке. Разных ароматов и смрадов на общей кухне перенюхала ворох и маленький пучок в придачу. Не ворчала, нос не морщила, а подмечала, запоминала, наблюдала.
Была у них соседка, тетя Инга. Женщина она была какая–то «нетутошняя», как будто из полубогов спустилась она на землю, чтобы научить нехристей культурному существованию. Инга гоняла жильцов за крошки, оставленные на столе, требовала чистоты на полу, плитах и раковине. Высокая, статная, бывшая балерина, она не чуралась и самой с тряпкой по полу ползти, пятна отмывать. А готовила она… Манну небесную создавала, а не простую кашу да щи…
Машулька, махонькая еще, а уж сидит рядом, пока мать в магазин пошла, наблюдает за ловкими руками Инги. Ложатся соломкой морковка и лук, шкварчит на сковородке поджарка, а Инга уже колдует над кастрюлей, всё травки какие– то сыплет, приправы. Захватит их между пальцами из коробочки, сама понюхает, Маше даст чуть вдохнуть, потом поясняет, что для чего. Девочка запоминает, всё ей интересно, всю на пользу.
Травки да приправки свои Инга привозила из деревни, где, как говорила, родители ее живут. Но соседи уверяли, что ведьма она, Инга–то, что выгнали ее из балета за колдовство, а сухоцветы свои рвет она в полночь под красной луной. Говорили так, потому что завидовали стряпне её. А Маша просто наслаждалась. Ни разу не просила она пробу снять. Инга ее иногда угощала сама. Нальет тарелку супа изысканного, где–то во Франции познанного, сядет напротив и велит пробовать. Маша ищет глазами хлеб, но Инга строго одергивает – нет, мол, распробуй без мучного, не перебивай вкус! Маша послушно кивает, дует на ложку с дымящимся лакомством, потом мигом съедает и жмурится от удовольствия.
— Вот, девочка. Вырастешь, все премудрости тебе передам свои. Нравишься ты мне, загогулинка!
Так и называла она всю оставшуюся жизнь Машу «загогулинкой», всё–всё ей рассказала, всему научила. А как умерла, Маша горевала долго, на кухню зайти не могла, всё ей казалось, Инга там готовит и поет…
Выучилась Мария на повара, получила документ и по распределению попала в пищеблок машиностроительного завода. Территория завода огромная, много людей, много цехов. Все не успевали пообедать в означенное время. Тогда директор распорядился построить еще одну столовую. Завезли оборудование, поставили столы да скамейки, наняли работников, а главная над ними – Мария Назарова.
— Ишь, ты! Только под столом пешком ходила, а уже власть! — шептались сначала поварихи. — И мы как будто ее подмастерья. Гляди, как нож–то держит! Сейчас начнет пулеметом строчить, всю морковку нам перемолотит!
Смеялись, смеялись, а потом, как приготовила им Машка свой фирменный, «французский» суп, так и замолчали, уважать стали. Еще больше зауважали, когда «пробила» Мария у начальства им в столовую украшательства всякие – картинки на стены повесили, клеенки, вон, с цветочками, на столах, у входа рукомойники велела разместить. Всё чин чином, любая санитарная проверка одобряла. А мужчины, что в большинстве своем жили в общежитии, своего уюта не имели, и подавно любовались такими изысками.
Любовался и Игорек. Парень работал у токарного станка уж много времени, продолжал, так сказать, дело отца. Маленьким был, бывало, заболтает сторожа на проходной, и бегом к бате. Тот ругается, не велено посторонних пускать, мало ли что, а Игоряша не уходит, возьмет с крючка очки, вперится взглядом в детальку и смотрит, как срезается с нее серебряная стружка, вертится, извивается, точно змея.
Как подрос мальчишка, школу окончил, стал учеником у отца. Институты мимо себя пропустил, дело руками делал. Ловко у него выходило, быстро, споро. Бригадир хвалил, отец гордился, сам Игорь наслаждался, точно и есть у него одно этой земле дело – детальки точить…
А потом появилась в его жизни Маша. Выглянула она как–то в окошко раздаточное, посмотреть, кто тарелку разбил. А это Игорёк. В другой раз бы парень и бровью не повел, а тут покраснел, смущенно пробормотал извинения, стал осколки убирать.
— Оставьте, я сейчас веник принесу. Не трогайте, порежете палец еще! — Маша скрылась за ширмочкой, потом вышла из боковой двери и принялась заметать рассыпавшиеся белые осколки.
— Давайте, я сам. Я не хуже вашего смогу! — топтался рядом с ней Игорь.
— Ладно, держите. А у меня дел еще много. Да не расстраивайтесь вы, как будто не знаете, что посуда бьется на счастье!..
Игорь усмехнулся, но девочку приметил. Никогда до этого так на женщину не смотрел, а тут словно прилип, околдовали его Машины глаза, руки, талия тонкая, ножки быстрые. Но это было во многих до неё. Что же еще? Смотрела она как–то по–особенному, серьезно, недосягаемо благородно и чисто… Этим и взяла…
Свадьбу сыграли в этой же столовой, всех пригласили, директор даже был, сам лично слово говорил, счастья желал, подарил новобрачным путевки на море, сервиз новый и люстру.
— Теперь дело за малым, Игорь! Квартиру вам нужно, я спрашивал, справки наводил, пока не дают. Ждите! — подвел он итог и пожал жениху руку…
… Радужно всё было у ребят, ровно, гладко. Даже если ссорились, то вечером обязательно мир налаживали. Так учила Игоря мама.
— Ты, Игоряша, запомни, как бы днем не ругались, как бы не обижались, а ко сну надо отходить в дружбе. Иначе плохой сон будет, душа коверкаться станет, рваться птицей. Не отдых это будет, а мучение! — Игорь слушал мать и примерял её слова на их семью. И правда, если в ссоре отец с матерью, то к вечеру обязательно мирятся, добреют.
Так и в своей семье, с Машей, Игорь никогда не оставлял черные мысли на ночь, всё смывал под водой, а жену целовал и прощение просил…
…Но вот как жизнь устроена – одним от чужого счастья еще радостнее, а другим – черным–черно. То ли зависть это, то ли обида, что не у тебя, а у них так хорошо жизнь проходит. И тогда надо это счастье разрушить, разбить. Пусть, вон, помучаются, пусть поплачут, не заслужили хорошей жизни!
Так и Варвара думала, когда Маше про Игоря нашептывала. Сама Варя жизнь прожила сумбурную, то любила, то прогоняла мужа своего, то ревновала, то на коленях ползала, чтобы простил за ее похождения. А потом мужа не стало. Нет, не к другой ушел, а на тот свет отправился. Варвара волосы на себе рвала, что не в мире и согласии с ним перед кончиной была, прощение всё у могилки просила, да, видно, не услышал ее муж, не дал ей покоя в душе. Так и вертелась Варвара меж чужого счастья, то там кольнет, то тут пнет, чтобы не сильно радовались…
Маша в общем–то была ей за пустое место. Ну, пришлая, ну, говорят, готовит отменно, ну и на лицо ничего. Так и что с того?! Чем она заслужила такого умницу Игоря? Тот и почетный работник, и балагур знатный, и на отца похож… Вот! Вот где кроется беда Варькина! Отца Игорева, Андрея, любила она, долго обхаживала, в гости зазывала, пироги пекла, а он на другой женился. Ох, и злая тогда была Варька. Со зла и мужа себе выбрала. А Андрей будто и не заметил…
Варя тогда обиду проглотила, гордо вскинула голову, зашагала павой. Да только у Андрея ребенок, у Варьки никого, у Андрея внуки скоро пойдут, а у Вари опять никого… И ведь не ее вина, мужнина…
— Вы, женщина, на стороне кого найдите, что ж так мучиться! А мужу скажете, мол, есть чудеса на свете. Мужик, он существо доверчивое, особенно в таких щекотливых делах. А ребенок на соседа родится похожим, так скажете, что все мы от одной обезьяны произошли, он и успокоится! — наставляла Варвару пожилая, уставшая от женского нытья акушерка.
— Да как же?.. Дык скажут же! — испугалась Варвара и не стала совету следовать. А теперь и поздно…
Варвара работала сборщицей, в цех входила как в дом родной. Он, собственно, её, детдомовскую, и на ноги поставил. Входила, всех оглядывала, здоровалась, а с Игорем особо.
— Тёть Варь! — удивлялся парень. — Да что ж вы ко мне так по–царски? Перед другими неудобно, будто я вам родственник!
— А ты наплюй на всех. Отца твоего я знаю хорошо, человек он отменный, значит и тебя не грех заприметить…
Примечала… Всё–всё примечала.
Поставили к Игорю ученицей Ленку Коновалову. Так–то особо на станки женщин не брали, у них после работы руки вибрировали, ныли, жуть! Но Лена сама вызвалась. А охота пуще неволи, да и распоряжение по ней пришло от высокого начальства.
Работать Лена любила, а вот мужиков–токарей стеснялась, дрожала прям вся, если рыкнет на нее наставник. С одним попробовала она работать, с другим – все страшные. Тогда Игорь предложил себя. Да он на нее и не глядел как на женщину, работник она, и всё тут!
Стоит Коновалова рядом, шею вытянула, наблюдает, а Игорь ловко так, аккуратненько ей всё рассказывает. Шутку еще вставит, подмигнет, отстучит ногами ритм залихватский. Потом стал работницу ставить у станка, сам рядом был, глаз не спускал.
— И зачем тебе это, Лен? — удивлялся он. — Руки, вон, тонкие, мягкие, а будут грубые, потом пожалеешь!
— Не пожалею. Я упрямая, не переубедишь! Вот научусь тут у вас всему и изобрету детали, чтобы горя на земле не было. Вот!
Она зло поправила косынку и отвернулась.
Родители Лены разбились на машине. И не уснули за рулем, и дорога была хорошая, да только какая–то деталь переломилась, треснула и полетела на асфальт, а вслед за ней две души в небо устремились, крылья расправили… Лена тогда у бабушки гостила, а то бы и ее на этом свете не было…
— Ладно, будет! Будет плакать! Слезы обзор портят, успокойся, и продолжим.
Игорь слегка погладил Лену по спине, дотронулся до щеки.
А Варвара тут как тут…
Уже бежит, чавкает ботиками по грязи, в столовую запрыгивает, еле отдышалась и юркнула на кухню.
— Выйдете! Сюда посторонним нельзя! — крикнула ей Маша. — Не положено! Освободите помещение!
Маша видит, что по её душу Варвара Петровна пришла, аж распирает её всю от новостей гадких. Нет! Не будет Мария ее слушать! Хватит, пусть эта страшная женщина и дорогу сюда забудет!
— А ты не голоси, мала еще, чтобы на меня голос повышать! Не хочешь, чтобы я тут с тобой говорила, с глазу на глаз, так я прилюдно скажу! А знаешь, что скажу я? Что твой Игорь сегодня, да и вчера, ученицу свою, Леночку Коновалову, по щечке гладил, по спинке ее костлявенькой, ласковые слова шептал. Будто учёба у них… Ха! Знаем мы такую учебу, проходили! Она приникла к нему головкой, счастливая такая… Тьфу! Ведь на глазах у всех милуются! Тебя, Маша, на посмешище выставляют! А ты кого гонишь? Меня! Защитницу твою! Твою заступницу!
Варвара разошлась, раскричалась, и вдруг ойкнула, почувствовав, как Павлина ткнула ей в спину скалкой.
— А ну пошла! — рявкнула повариха. — Давай, руки в ноги и ушла отсюда! Исчезни, муха ты назойливая, слепень ты душегубный, вша кусачая! Да что ж тебе не сидится спокойно?! Мож, работы нет? Так вмиг уволим! Что? Глазки–то забегали? Испужалась? Ну, так шуруй прочь, проклятущая блоха! Сорока трескотная!
Павлина даже сама удивилась своей многословности и смелости. Просто Машу было очень жалко. Она, ранимая, тонкая, доверчивая, Варьку слушала, вон, уж и подбородок дрожит…
— Не верь ей, слышишь?! Одумайся, Игорь твой хороший, мало ли, что там было! Если поверишь, любовь свою в грязь втопчешь! Окстись!
— Спасибо, теть Павлинушка, спасибо…
Маша вытирала слезы, вздыхала и строгала бесконечные овощи, следила за товарками, пробовала, досаливала, перчила…
…Пришедшие на обед ели молча, удивленно переглядывались, кривились, но ни слова не говорили. Павлина коршуном зыркала на них через окошко, осаживая болтливых.
— Хороша изба углами, а хозяйка пирогами… Да что–то сегодня хозяйка загрустила… — обсуждали, идя обратно. — Игорь, ты давай–ка, наладь там всё, мы питаться хорошо привыкли, не лишай последней радости!..
Сам Игорь шел хмурый, отмахивался от обращенных к нему шуточек, сердито пинал камушки, попадающиеся на дороге.
Обычно Маша встречала его улыбкой, сама наливала суп, второе давала, потом кивала, мол, до вечера, не скучай…
А сегодня даже не посмотрела, точно в душу плюнула! До вечера теперь ждать, чтобы ситуацию прояснить…
… Мария пришла домой раньше мужа. Не включая свет в комнате, забралась на кровать, сжалась в комочек, забилась в угол и сидела так, грела озябшие на улице пальцы. Надо ужин подогреть, белье там кое–какое простирнуть, хотела еще почитать книгу, что из библиотеки взяла… А сил нет. Как будто всю Машу выпили, всё нутро ее, душу, оставили одну оболочку твердую, а что она без внутренней силы? Да ничто…
Игорь пришел чуть позже, чем обычно. По дороге всё думал, что же стряслось, от того и задержался, мысли скорость отнимали…
— Маша! — позвал он в темноте, потом щелкнул выключателем.
Заметив сидящую на кровати жену, испугался.
— Ты заболела? Плохо тебе? То–то я гляжу, бледная вся, трясет тебя! Врача позову, ты лежи! Лежи!
Он, было, кинулся набирать номер неотложки, но Маша усмехнулась.
— От этого врачи не лечат, Игорёк… — прошептала она. — Ты только правду мне скажи, слышишь? Давно у вас с ней? Мужикам рога наставляют, а женам что? Как это называется?
— Ты чего несёшь? Ты про кого вообще?! Нет, это какой–то цирк! — Игорь бросил куртку на стул и, сев на него верхом, уставился на Марусю.
— Я про ту девушку, что с тобой работает. Обнимаешь ее, да? Целовались, поди?! Ну и как? Нравится? Хорошо тебе?! — Маша расплакалась, как ребенок, некрасиво скривив рот и шмыгая носом.
Она не чувствовала той холодной злобы, что рождается в душе взрослой женщины в ответ на измену, она скорее была обижена. Было больно и удивительно страшно, как будто тебя с головой опустили в холодную бочку и не дают выплыть…
— Печки–лавочки! Да ерунду ты болтаешь! Ух, надо же – с Ленкой я целуюсь… Да кто ж такое говорит? Кто посмел тебя так обмануть?! Маша, ты что! Я только тебя люблю, о других и не думаю! Лена ученица моя, мне она что парень, что девка, всё едино! Да я… Ой! Ну, люди! Кто же так подшутил надо мной?! Над нами подшутил? Маша, кто?!
— Тетка Варвара вас видела. Не шутки это. А ты мне сам врешь! Больно… Игорь, как же это больно, когда тебя предают…
Однажды так говорила Инга, та самая балерина, что научила Машеньку готовить. Ингу тоже предавали. Тогда она тоже садилась в темноте на кровать и вздыхала, а Маша, сунувшись, было, к ней в комнату, уходила, испугавшись чужого горя…
— Варвара, значит… Варвара…
Игорь пнул ножку стола, вскочил и стал расхаживать по комнате, словно лев, которого заперли и не дают воли.
Маша следила за ним, не понимая, то ли тот переживает, что раскрыли его путаницу, то ли что вранье Маша принимает за правду.
— Не отрицаешь? Значит, правда… — Мария встала, медленно стала собираться. — Тогда я пойду, пожалуй…
Она уже раскрыла чемодан, чтобы собрать вещи, но тут в дверь позвонили, в коридоре раздались шаги, и кто–то постучался, зовя Игоря.
–— Лена? Что ты тут делаешь? — Игорь растерянно отступил, пропуская девушку. — Лен, вот не до тебя сейчас, правда! Гостей не ждем…
— Да уж вижу! Ну, Игорь, чай нам соорудите, пожалуйста. Вот тут торт, надо порезать и тарелочки принести. Ну, что стоим, кого ждем? Поговорить нам всем надо, прояснить ситуацию. Вино я не пью, так что чай!
Она указала Игорю глазами на дверь, тот растерянно подчинился.
А когда вернулся, Маша, румяная, веселая, во всю смеялась вместе с гостьей. Они то и дело понижали голос, шушукались о чем–то, потом следовал очередной взрыв смеха. Комната снова стала добрая, ласковый свет люстры лился на накрытый угощениями стол, на стене крутили глазами ходики, а на окошке трепетала листиками герань. Кажется, и она воспряла, распустив свои красные бутоны–корзиночки, украшая эти посиделки.
— Мне Павлина всё рассказала. Ух, и змея эта Варвара–краса! Надо же такое про меня сочинить! Ведь не только тебе, Маня, она эту историю преподнесла, ведь по заводу растрезвонила. Видать, работы мало, надо бы норму ей увеличить, а, бригадир?! — Лена повернулась к Игорю и подмигнула ему. — Проучить надо, ребята! Таким спуску давать нельзя!
— Да что ты… Как?.. Просто не обращать внимание, и всё. Могила таких исправит…
… На следующее утро Варвара, остановившись на проходной, удивленно уставилась на сторожа. Тот, перегородив женщине дорогу, кивнул, мол, иди домой, не пропущу.
— С чего вдруг? Карантин или выходной? Ты здесь не начальство! — прошипела она.
— Дык директор приказал. Несознательная, распутная ты баба, сказал, гнать тебя в шею! — сторож на всякий случай отступил назад, чтобы увернуться, если Варька начнет драться.
— Это откуда ж такая информация?! — взвизгнула Варвара.
— Так люди видели, потом пересказали. То ты к Михайлычеву станку подойдешь, что–то там шепчешь, то к Федькиному, того вообще за руку держишь, дуешь на мозольки… Ай–яй! А еще ведь вдова! Потом к Николаю плывешь, потом к… Ох, всех не перечислишь!
— Да замолчи ты! Я же просто здороваюсь, я же ничего такого! Я по знакомству просто! Ну люди, ну трепачи! Надо ж такое придумать! Опозорили! Честное имя моё опозорили! — Варвара застрекотала, стала прорываться к цехам, но тут подоспели мужчины, встали рядком, замотали головами, мол, не пройдешь ты, Варька, вертай взад.
— Как же?! Что же?! Мне ж прогул поставят! Я… Вы… Вы.. Уууу! — затрясла она кулаками, стала топать и проклинать работников. Тут ей на плечо легла чья–то рука. Директор…
— А что это вы, Варвара Петровна, тут стачки мне устраиваете? Это запрещено, я вам выговор вынесу! Все по своим местам, работаем! А вас, Варвара, я прошу зайти ко мне, ознакомиться с приказом…
Варвару Петровну услали подальше от людей, на склады, считать, учитывать, кропотливо вписывать всё в журнал… В полутьме, тишине и грусти Варвара, нет–нет, да и вздохнет… Надо же, как опозорили её злые люди! Слухи такие пустили, что ввек не оправдаться… Ужас…
…А Лена, Маша и Игорь теперь дружат. Часто Лена у них в гостях бывает, много у них с Марусей общего, смеются, шутят, пекут пироги и горя не знают.
В столовой опять сытно, вкусно и светло. Радуются рабочие. Наладилось всё у Игоря с Машей…
Через года три и Лена замуж вышла, за хорошего парня, работящего, веселого. Теперь ребята вчетвером в походы ходят, песни поют, Новый год встречают и желают друг другу счастья…
Зюзинские истории
