Запах пирогов распространялся по всему дому. Катя отложила свои конспекты и, зажмурившись, сладко протянулась. Учёба учебой, а бабушкины пироги, это то, ради чего и душу можно продать.
Она услышала как открылась дверца духовки и железный противень стукнулся о стол.
— Пора, — улыбнулась Катя и, соскочив со стула, побежала на кухню.
Дедушка тоже отложил газету и, шаркая растоптанными тапками, шёл по коридору.
— Я первая, я первая, — как в детстве смеялась Катя, опережая деда.
Тот улыбнулся в свою седую бороду и, присев на своё место за столом, сказал:
— Правильно, Катерина, в большой семье клювом не щелкают.
Её ещё в детстве смешило это выражение. Она представляла большую семью воронов, где каждый, садясь за стол, щелкал клювом и страшно шипел. Почему шипел она не знала, но ей казалось, что вороны жадные и ни с кем не хотят делиться. А представив деда в обличии ворона Катя начинала смеяться. Это уже потом, когда она подросла, ей стал понятен смысл этих слов, но было непонятно какое отношение оно имеет к ним. И она, в один из таких вот выходных, когда аромат бабушкиных пирогов расползался по всему дому и они с дедом на перегонки бежали в кухню, спросила:
— Деда, почему ты всегда так говоришь? У нас же достаточно еды и пирогов всегда всем хватает, даже остаётся на завтра.
Дед, откусив ароматный кусок пирога с капустой, прожевал его, пригладил бороду, и ответил:
— Да, внучка, ты права, сейчас еды-то хватает, да и всего другого вдоволь. Но были времена, когда каждая крошка хлеба была на вес золота.
Нас в семье было семеро, пять сестёр, и мы с братом. Жили не богато, но и с голоду не пухли. Всегда был на столе хлеб, пусть серый, но хлеб, картошка, да крынка молока. А по праздникам мать всегда пекла каравай белого душистого хлеба. Мы уже с вечера, когда она ставила в кадушке тесто, с братом лежали на печи и толкали друг друга в бок. Это мы так спорили кому первому достанется кусок, который с горбушкой. Ведь мякиш быстро исчезал, а корочку можно было положить в карман и, бегая по улице, по крошечке отщипывать.
Мать пекла два больших каравая, чтобы хватило и на завтра. Один она ставила на стол и шла в сенцы за крынкой парного молока. А отец в это время резал каравай на девять частей. Сестры любили мякиш, поэтому им всегда отец отдавал середку. А нам с братом доставались куски с корочкой. И чего мы за эти горбуши спорили я и сам не знаю. Наверно, натура у нас такая была — спорчиская.
И вот как-то сидим мы, едим свои куски каравая, запивая молоком. И тут слышу свист на дворе. А с вечера мы с другом Петькой договорились утром на речку пойти. Я отложил свой каравай, подбежал к окну, чтобы махнуть Петьке рукой. Возвращаюсь к столу, а от моего куска остался маленький кусочек, а брат сидит и рот рукавом вытирает. Он всегда ел быстрее меня, жадный был до еды. А я любил растянуть удовольствие.
— Ах ты, проглот несчастный, — закричал я, замахнулся на брата.
Мне было очень обидно и хотелось его поколотить. Ведь я ещё с вечера предвкушал, как в моём кармане весь день будет лежать корочка ароматного каравая и я буду её отщипывать и мне весь день будет вкусно.
— А ну цыц мне, — стукнул кулаком по столу отец. Он не позволял нам драться и всегда говорил, что брат должен быть за брата. — В большой семье клювом не щелкают. Сел за стол есть так ешь, а не скачи, как блоха. В следующий раз будет наука.
Да, в следующий раз я уже был умнее, да и жизнь потом такая началась, что и картофельным очисткам рады были.
Катя тогда слушала деда и те вороны, которые в её воображении были жадными и злыми, теперь вызывали у неё жалость. Ведь они шипят не от жадности, а от страха, что кто-то отнимет их кусок каравая.
За окном, на большую липу прилетела ворона и в её лапах был зажат кусок горбушки белого хлеба. Она отщипывала по кусочку и, поднимая голову, смотрела на Катю.
А Катя ела свой ароматный пирог с капустой, смотрела на своих любимых дедушку с бабушкой и думала, как хорошо, что кусок с корочкой достаётся всем поровну.
