— Зоя, ты чего тут сидишь? — Тамара, только что быстро поднимающаяся по лестнице к своей квартире, удивленно остановилась и посмотрела на соседскую девчонку, восьмилетнюю Зою Раисову, что жила с матерью этажом ниже.
Тамара только недавно переехала в этот район, выкупив квартиру у родни после долгих тягостных делёжек имущества.
Женщина ещё не знала всех соседей, но Зою часто встречала во дворе, поэтому уже познакомилась с ней. Мать, кажется, Юля, жила с девочкой одна. Отца у Зойки не было. Нет, биологически он наличествовал, но дочка его никогда не видела. То ли развелись, то ли и не были расписаны, – таких тонкостей Томка не знала, слышала только, что мать последнее время совсем как–то опустилась, попивать стала, благо в «Напитках» работала, было, откуда приносить. Пару раз в квартире снизу слышались мужской смех, песни и веселые посвисты. Кто–то играл на аккордеоне, пели «Стаканчики гранённые». Потом, часам к двум ночи всё стихало. Тамара решила тогда, что, может, день рождения у женщины или какой другой праздник, и вот собрала она гостей, поэтому шум простила и в полицию звонить не стала…
Зоя часто одна гуляла во дворе после уроков, копалась в рыхлом, ноздреватом снегу, скатывалась с сугробов и прыгала по лужам на асфальте.
— Зоя, а мама где? — спрашивала Тамара, кивая девочке.
— На работе, конечно, где же ещё?!
— Ну понятно. Не промочила ноги–то?! Сыро везде уже, ты бы не лазила по мокроте! — качала головой Тама, разглядывая курточку и дерматиновые штаны, натянутые у Зойки на белые колготки. Как из школы пришла, так и нарядилась…
— Нет, тёть Том, не промочила. Ну я дальше пойду! Дела! — важно заявляла первоклассница, натягивала верхнюю губу на пустые, с ещё не проклюнувшимися зубами десны и сломя голову бежала куда–то. У Зойки было много забот – котята из подвала, которых надо обязательно потискать, если выйдут погреться на солнце, палки и шурупчики, валяющиеся на пустыре за домом, которые надо непременно собрать и зарыть в ямку, сделать секретик. Девчонка собирала валяющиеся на тротуаре крышки от бутылок, набивала ими старый носок и, завязав его узлом, «метала гранаты» на металлическую крышу гаража, принадлежащего инвалиду из соседнего подъезда. Если мешочек перелетал через постройку, то особым удовольствием было перелезть через заборчик, огораживающий палисадник, и искать снаряд в сугробах. Если же носок скатывался с крыши, то надо было ловко поймать его, тогда Зоя считала, что произошёл недолёт и стоит повторить попытку.
Развлечений во дворе хватало, тем более весна – хочешь, палкой для ручейков дорожки проделывай, хочешь – бегай по просохшим на солнце тротуарам, рисуй мелками, запускай мыльные пузыри и смотри, как они, надувшись радужными фонариками, улетают высоко в небо, блестят там, на фоне голубовато–белой атмосферы, а потом уносятся прочь, отражая в себе частицу солнца…
Но почему–то Зоя сегодня ничем этим не занималась, она просто сидела на корточках у Тамариной двери и сосредоточенно перебирала в руках бусики – шарик за шариком, как чётки, что только молитву не читала.
— Что случилось? Почему ты не гуляешь? Домой не идёшь? — Тамара подошла к квартире, вынула ключ и отперла дверь. — Иди скорее, мама хватится, будет волноваться, что тебя нет!
— Не хватится. Мама спит. Можно, я у тебя посижу? — покачала головой Зоя. — Мне там с мамой страшно.
— Почему? — Тома зашла в прихожую, положила на тумбочку букетик тюльпанов, сняла пальто и серьёзно посмотрела на ребёнка. — Что страшного? Мама поспит, устала с работы, встанет, и будете ужинать.
— Нет. Она стонет, я не люблю, когда она вот так стонет. У меня мурашки бегать начинают. Можно, я у тебя в уголочке тут посижу? — упрямо шагнула вперед девочка, а потом вдруг обхватила Томкины ноги и прижалась к ним крепко–крепко, дрожит вся, руки холодные.
— Ты что? Ну что ты? Ладно, заходи. Промокла? Ну я же говорила, Зоя! Я просила не лезть в лужи! — Тамара запричитала, усадила гостью на табуретку, сняла с неё набравшие воды сапожки, стянула комбинезон и велела идти в комнату.
Глядя, как Зойка шагает кривыми, колесом, ногами по паркету, как размахивает руками, женщина невольно улыбнулась. Её племянница, Маша, вот также ходила по коридорчику, важно стучала пятками по полу, за что была прозвана соседями ткачихой. Шустро барабанили её ножки, туда–сюда, туда–сюда…
— И во что же мне тебя одеть? — покачала головой женщина, глядя на усевшуюся в кресло девочку. — Ну хорошо, есть у меня одно платье, нарядное, красивое, тебе как раз будет. Я его племяннице шила, да уехала та, теперь трудно переслать будет, да и выросла она уже из него. А я его берегу, сама не знаю, почему. Видимо, чтобы тебе передать! Но ты учти, платье непростое, — говорила Тамара, открыв шкаф и передвигая вешалки с одеждой. — Оно волшебное. Оно чтобы желание загадывать. Сожмёшь кулачки, закроешь глаза, прошепчешь, чего хочешь, и сбудется! Вот так!
— Не сбудется, — равнодушно покачала головой Зоя. — Никогда не сбывается. Я вот сколько раз на Новый год загадывала, ничего не сбывалось.
— Ну не знаю. У нас всегда всё сбывается. Давай–ка попробуем! Примерь! И как раз к празднику! Знаешь, какой завтра праздник?
Зоя пожала плечами.
— Восьмое Марта. Но это для взрослых тётенек, а мне–то куда? Нам мальчишки в школе так и сказали, что это у тех праздник, кто взрослый, а нам, девочкам, подарков не положено.
— Соврали ваши мальчики. Всем положено! Надевай, а я носочки поищу, может, что найду. Так… А твои вещи надо постирать. Потом зашить… Или выкинуть?..
Тамара крутила перед собой только что бывшие на девчонке протёртые на пятках колготки, капающие на пол грязной капелью штаны, свитерок с пятнышками чего–то красного. Наверное, малиновое варенье…
— Как же выкинуть?! Ты что, тёть Том! Меня мама убьёт! Нет, ты мне пожалуйста это всё верни, я заберу. Мама очень расстроится, что одежды нет, будет ругаться. Мама добрая, ты не думай! Просто разве дело, когда нет одежды?! Расстроится, в общем, мама! Не выбрасывай.
— Ну раз расстроится, то верну. Постираю, заштопаю и верну. Договор?
Тамара протянула Зойке руку. Та крепко пожала её.
— Скажи: «А то век воли не видать!» — приказала девочка и подняла на женщину глаза.
— Не буду я всякую ерунду говорить. А ты–то такое откуда знаешь? — Тамара в отчаянии подняла брови, мол, чем только голова у ребенка забита!
— Дядя научил. К маме вчера дядя приходил. У него, тёть Том, на плечах рисунки, красивые–красивые, синие–пресиние. Я хотела рассмотреть, но он меня из комнаты выгнал. Так вот, он и говорил так, ну про эту волю! — увлеченно рассказывала Зоя, сопровождая Тому к ванной комнате и наблюдая, как её вещи погружаются в стиральную машинку, как крутятся там, закрываясь постепенно воздушной пеной стирального порошка. От стиралки исходил свежий, приятный аромат. Зоя втянула запах маленькими, остренькими ноздрями.
— Альпийская свежесть, — уверенно бросила она, развернулась и пошла обратно в комнату. — Спасибо, тёть Том!
— Пожалуйста. Всю рекламу что ли наизусть знаешь? Зоя, зря ушла! Иди–ка ты помойся!
Зойка поморщилась, оглянулась и, исподлобья посмотрев на женщину, протянула:
— Не, не хочется чего–то.
— А у меня шампунь с запахом апельсина, — Тамара потрясла в руках флакон с красивой картинкой. — Может передумаешь? Да и платье не сработает, если не помыться.
Зоя помялась, поёжилась, потом кивнула.
— Ладно. Только я сама буду мыться. Уйди.
— Договорились. На пол воду не лить, шампунем голову тщательно промывай, чтобы чистенько всё было, хорошо? — Тамара с сомнением посмотрела на закрывшуюся шторку, услышала «угу» и вышла, положив на стульчик полотенце.
И что теперь делать? Надо бы к Юле Раисовой сходить, предупредить, что дочка её здесь. Сейчас пойти, пока Зойка моется, или потом, когда уже выйдет? Звонить по телефону бесполезно. Его Раисовым отключили еще полгода назад за неуплату. Неблагополучная семья, мать–одиночка, ребенок, считай, один растёт.
Вспоминали, что не всегда Юля такой была. Что–то надломилось в ней как будто. И не понятно, от несчастной ли любви или от каких других терзаний…
Говорили, что всё началось после её увольнения из ресторана, где она работала официанткой. Уволилась, одним днём прямо, потом долго дома сидела, выйдет только в магазин, Зою отведёт в школу, заберет, ну и всё. А так всё дома сидит, в темноте да духоте. Что? Почему? Не рассказывала. А было что…
Раисова приглянулась хозяину ресторана, он стал оказывать ей знаки внимания, ухаживать, приманивал, одним словом. А потом решил, что слишком уж ломается девка, надо бы показать ей, кто тут главный. Показал… Юля отбиться не смогла. Потом в ванную ходила каждый час, Зою боялась к себе прижать – вдруг та запах одеколона его, обидчика, почувствует… И понеслось… Один раз попробовав запить горе, Юля стала входить во вкус…
Соседки рассказывали, что иногда к Раисовым приходили из опеки. Тогда Зоя хваталась за мать, как обезьёныш, висла на ней, пряталась в материной кофте, лишь бы только не забрали в детдом.
— Не бойся, кровиночка моя, не бойся. Не отдам тебя! — гладила по голове дочку Юля, Зоина мать. А у самой язык еле ворочается.
— Опять пила? Раисова, ты доиграешься! Ну что такое?! Давай работу тебе найдём другую, — по–хорошему говорили гостьи, заполняя какие–то бумаги и оглядывая кухню.
Та, кстати, была чистенькая, пол вымыт, посуды в раковине грязной не наблюдается.
— Хорошо хоть дом в порядке держишь! — хвалили представители опеки. — Хозяйка!
Юля кивала, удивленно осматривала кухню, как будто впервые её видела. А Зоя, уткнувшись в её грудь, довольно улыбалась. Это она вчера вечером, как будто шепнул ей кто на ухо, убралась, как могла, всю пустую тару на помойку отнесла, когда стемнело. А что было недопитое, в буфет засунула, за бадьи с мукой. Мама не велела выкидывать бутылки, где ещё что–то есть. А раз так, то надо просто их убрать. Тёти из «органов» не любили почему–то прозрачные, звенящие от удара друг о друга бутылочки, значит, те надо попрятать, а как гости уйдут, шепнуть маме, где её вещи схоронены.
Раисова была «на карандаше», её проверяли, инструктировали, брали какие–то подписи. Зою тоже спрашивали, хорошо ли дома, не бьют ли её? А кто же её ударит?! Мама не позволит! Мама свою Зойку любит больше жизни, она сама так говорила. Был один гость у матери, дядя Гена, Зоя его рюмку случайно опрокинула, когда за колбасой потянулась. Дядька тот Зою оттолкнул, да так, что она в стенку впечаталась лбом, аж звон в ушах пошёл. Юля тогда вскочила, подхватила Гену за грудки, поставила на ноги, отхлестала по щекам, тот даже икать начал. А потом прогнала.
Голова у Зои с того раза гудела еще с неделю. Мать уложила девочку на кровать, села рядом и, шепча извинения, заплакала.
— Мам! Ты чего? Это же не ты била, а он! Пусть он и извиняется! — быстро вытерла слезы с маминых щёк Зойка. Ну куда ей понять, что кто в дом чудовище привёл, тот и виноват…
Юля всхлипывала тогда, качала головой, а потом легла рядом с дочкой и уснула, горячо дыша в Зоино ухо…
… — Зоя! — Тамара заглянула в ванную. — Пару–то напустила! Пару! Хоть топор вешай! Слушай, я мусор сейчас схожу, выкину. Не пугайся.
— Тёть Том, оставь. Я сама потом схожу. Ты сама–то ела? — деловито булькнув, поинтересовалась Зоя.
— Не ела. Вместе поужинаем. Так, а мама–то что? Надо предупредить её, что ты тут.
— Не знаю. Мама, кажется, заболела. Она сказала, чтобы я шла гулять, потом стонала сильно. Я ушла, потому что она так сказала…
— Хорошо. Я разберусь.
Тамара прикрыла в ванной дверь и, сунув ноги в сапожки, вышла на лестничную клетку.
Спустившись вниз, она остановилась перед Юлиной дверью. Позвонила в звонок. Тишина.
— Юля! Раисова, откройте, пожалуйста! — крикнула она, потом засмущалась, оглянулась, не высунулись ли из соседних квартир любопытные соседи.
Тамара подёргала дверную ручку. Дверь открылась. Тонкая полоска света упала на пол прихожей, точно ножом разрезав царящий там сумрак. Женщина несмело всунула голову в квартиру. Пахло гуталином и старыми газетами. А ещё чем–то приятным… Что это? Цветы? Нет… Мыло. Точно! Нежный такой, легкий аромат…
Тамара зашла внутрь. Нет, страшно ей не было, скорее неудобно, потому что врываешься в чужую жизнь, вторгаешься туда, куда тебя не звали. Но там, наверху, в Томкиной ванной плещется Зоя, значит Юля должна об этом знать.
— Юлия Александровна! Я к вам по поводу дочки вашей. Я соседка сверху, Тамара Павловна, недавно сюда приехала…
Но ей никто не отвечал. Только откуда–то из комнаты послышался не то вздох, не то стон. Задернутые шторы не пропускали ни капли света с улицы. Тамаре стало жутковато. То же самое испытываешь, наверное, когда идёшь ночью по кладбищу. И не потому, что боишься духов, те могут только видом своим испугать, непонятностью. А потому мурашки бегут по коже, что много лихого, вполне себе телесного люда бродит вместе с тобой в темноте.
Гостья дошла до комнаты, прислушалась. Юля была где–то там, внутри черной коробки.
— Можно, я включу свет? — прошептала Тамара, как будто боясь нарушить эту зловещую тишину.
— Не надо. Я сейчас сама включу настольную лампу. Ну как же вы все надоели, а! Вы специально выбираете время, когда я такая, да? — зло, со звенящими в голосе слезами спросила Юля. — Да где же этот чёртов выключатель?! А вы опять меня укорять будете? Мораль читать? Ходите, бумажки пишете, а дальше что? В детдом Зою? Мать у неё асоциальная, мать плохая, а детский дом хороший, да? Сладко будет Зое там? Как думаете? Вот вы, я знаю, факты собираете, мол, я за ребенком не слежу, я не ухаживаю…
— Да ничего я не собираю, с чего вы взяли?! — сердито буркнула Тамара, щелкнула выключателем. Под потолком вспыхнула люстра. Абажур, веселенький, напоминающий ванильную розочку, только перевёрнутую, мягко проливал на пол желтовато–белый свет. Вспыхнул на полу красным квадратом шерстяной ковёр. Из угла, скомкавшись на тесной полке, смотрели Зоины игрушки – медведь, заяц, маленький пингвин, большеногий гусь и мягкая, набитая ватой кукла.
Тамара перевела взгляд на фотографию за стеклом, висящую на стене рядом с барометром. С чёрно–белой фотокарточки на Юлю, сидящую на кровати и обхватившую коленки худенькими руками, смотрела женщина. Она улыбалась, но не губами. Те были вроде бы серьезными, а вот глаза… Вот–вот смешинки побегут от них, защекочут во рту и вырвутся наружу смехом.
— Кто это? — тихо спросила Тамара, подошла к Юле, села рядом. Та чуть отодвинулась.
— Где?
— Там, на фото.
— Мама, — всхлипнула Юлька. — Только эта картинка от неё и осталась. Она умерла, когда мне было пять. Я её плохо помню, лицо не помню, а руки… Руки теплые, большие ладошки, пальцы пухленькие… Она гладила меня по спине, было так приятно… Она была хорошей, очень хорошей! А когда умерла, отец сдал меня в детдом. Пять лет… Я потом на Зою смотрела в этом возрасте, ну совсем же личиночка, головастичек! Как можно было?! А он смог. Женился, родил себе еще двух детей. Живёт, наверное, сейчас где–то, дрянь! Или помер. Лучше бы помер. Ненавижу! — зло ударила кулаком подушку Юлия.
Тамара вздрогнула, посмотрела на Раисову. Пьяная что ли? Нет, не пахнет. Просто так, видимо, накатило…
— Не надо так говорить, Юля. Вы многое пережили, вам обидно. Но прошлое – оно нам тоже для чего–то было нужно. Юль, ведь завтра праздник, весна, а вы так себя изводите! Зоя очень за вас переживает. А знаете, пойдёмте–ка ко мне. Зоя, наверное, уже заждалась.
Тамара потянула Юлю за руку. Ну сколько между ними разницы? Лет десять, может быть, или двенадцать. Эта молодая женщина могла бы быть Томкиной младшей сестрой, например. Тамара не испытывала к этой странной, забившейся в свою норку женщине отвращения, презрения, неприязни. Она не была еще похожа на алкоголичку. Томка видела женщин–алкоголичек, глубоко больных, запойных, когда практику в медицинском училище проходила. Да и не женщины они уже, особи женского пола, без каких–либо признаков тонкой организации. У них хриплый голос, лицо будто грубо вылеплено из гипса, походит скорее на мужское. Говорят, у таких больных происходит что–то с гормонами, вот и становятся они похожи на мужчин. Они не умеют уже любить, заботиться… А Юля умеет. Ну видно же!
— Куда? Я не пойду. Вы же меня куда? — беспокойно завозилась Юлька в своём гнезде из одеял и подушек. — Я не хочу!
— Да пойдём, глупенькая! Ко мне, этажом выше. Поужинаем, заодно познакомимся. Ну что же это такое – праздник скоро, 8 марта, а мы, две женщины, сидим по своим каморкам, носа друг к другу не кажем! А ну вставай и вперёд!
Тамара протянула руку соседке. Та, пожав плечами и глянув на Тому как на сумасшедшую, встала, надела носки, сунула ноги в шлёпанцы и почапала следом.
— Интересно, — думала Тамара, пока шли к двери. — Почему все вот такие женщины, грустно–обесточенные, печальные, всегда носят носки и шлёпанцы? Надо купить ей тапки. Нормальные, красивые тапки. Цвет? Размер?.. Хм… Ладно, потом узнаю!
Они медленно поднялись по лестнице, Тамара открыла дверь своей квартиры, пропустила вперед Юлю, зашла сама.
— Ну вот, добро пожаловать! Юля, можно я окончательно перейду на «ты»? Проходи, ужинать сейчас будем. Мы с то…
Юля схватила Томку за руку, дернула, как будто хотела заставить ту замолчать, и показала рукой в кухню.
Там, напевая что–то, вроде бы «Стаканчики гранённые», суетилась у стола Зоя. В нарядном платье, что дала ей Тамара, в носках почти по колено, потому что это оказались Томкины шерстяные гольфы, с какими–то немыслимыми начёсами на голове, Зоя поставила на стол вазочку, которую нашла на подоконнике, в неё сунула тюльпаны. На стол выставила чашки с сушилки, тарелочки, разложила вилки и ложки. Так учила её когда–то Юля. Она одно время работала в службе организации банкетов, умела красиво положить салфетки и порезать яблоко так, чтобы оно походило на лилию. Не велика наука, но и это нужно, и это пригодится. Яблоки резать Зоя не решались, а вот остальное – пожалуйста. Веселые лягушата из белых Тамариных салфеток притаились рядом с тарелочками, а найденные на полке свечки, маленькие, с ароматом корицы, ждали, пока их зажгут.
— Зоя? — Юля тихо позвала дочку, еще крепче схватила Тому за руку. — Зоенька!
Девочка обернулась. Она не смеялась, нет. Губы как будто хранили серьезное молчание. А вот глаза… Те самые, бабушкины, вот–вот выпустят наружу смешинки, те разлетятся бабочками по комнате, сядут к Юле и Томе на плечи и защекочут щёки.
— Ты заметила, Тамара?! Ты это заметила?! — прошептала Юля.
Она точно проснулась от какого–то тягучего, душного сна, когда одеяло превращается в кокон, по телу бегают мурашки, а перед глазами только муторная темнота. Но вот глаза открылись, пару секунд ты не понимаешь, сон это ещё или уже явь, ещё сердце бьётся как у загнанного зайца, но мозг уже посылает ему сигналы, чтобы унять аритмичный стрёкот.
— На ту женщину похожа, да? С фотографии! На маму твою. А ты говоришь, скучаешь по ней. Да вот она, ходит перед тобой, деловая такая фрося! Ну иди уже, садись, котлеты разогрею. А завтра пир горой будет, понятно? Готовить–то умеешь? — поинтересовалась Тома.
Юля, сев на стул и прижав к себе ластившуюся Зою, кивнула.
— Торт «Наполеон» умею. Пойдёт?
— Чего? Даже я этого не умею! — в шутку возмутилась Тамара.
— Тётя Тома! Мама умеет! Она пекла! Там сложно, но она очень хорошо всё знает, да, мама? — Зоя повернула лицо мамы к себе, потом, пощекотав Юлину шею, провела руками по её спине. Теплыми руками с пухлыми пальчиками.
Юля на миг замерла и, уткнувшись в Зойкины праздничные начёсы, заплакала.
— Тётя Тамара! — когда уже мыли посуду, шепнула Зоя соседке. — Платье сработало. Я загадала, чтобы мама выздоровела. Сработало! Может тебе что надо загадать? Ты надень, хоть на пальчик! Сбудется!
Тамара и сама не знала, есть ли что–то такое в этой жизни, что надо загадать… Она не спешила замуж, ну нет пока жениха, значит. надо подождать. Не мечтала о куче денег – хватало и тех, что были. Машины, дачи… Нет…
— Я пока не решила, чего хочу, Зойка. А вот для мамы твоей надо тапки. Я с утра схожу завтра, куплю. Размер ноги у неё какой?
— Тридцать шестой, — уверенно ответила Зоя.
— Ну вот и отлично…
На следующее утро в Томкиной квартире стало непривычно суетно и весело. Звонил телефон, кто–то поздравлял с праздником, приходили какие–то мужчины, женщины, все улыбались Тамаре, Юле и Зое, потом уходили, желая хорошего дня. На кухне две хозяйки, сталкиваясь локтями, создавали кулинарные чудеса. Если бы Тома была одна, ни в жизни никакой курицы запекать не стала бы и салат не резала. А тут целых три женщины собрались по случаю своего праздника, ну как не начать кухарить?!
Юля колдовала над тестом для «Наполеона», потом варили с Зоей крем, мазали слоёные коржи, посыпали какао…
Юля иногда замирала, удивленно оглядываясь на Тамару и Зою, хохочущих у раковины. Так не бывает же! Ну не может быть, чтобы всё было плохо и вдруг стало хорошо!
А оно и не стало. Оно только началось, зародилось – новое, чистое, доброе.
У Юли впереди ещё долгий путь, очень–очень долгий.
Будут они ещё с Томой разгонять бывших Юлиных ухажёров, так и норовивших принести горькую и посидеть за кухонным столиком «по–семейному», будут готовить Юлю к поступлению в колледж, вместе плакать над списком с галочкой «зачислена», будут учить Зою всему тому, что знают сами. Это всё впереди, когда–то это случится…
А пока у них праздник, 8 Марта. Все нарядные, по–весеннему свежие, с кудельками и загогульками на головках, в новых тапочках и торжественных платьях, с тортом «Наполеон», поданным к чаю, и смехом Зои, разлетавшимся по кухне звонкими колокольчиками, они сидят за столом и удивляются, как же это раньше не знали друг друга?! Где были, как жили? Почему встретились?! Кто так им помог? Никто не скажет… Только маленький ангел, заглянув в окно Томкиной кухни, тихо исчезнет в небе. Он улетит туда, в безбрежную глубину космоса, чтобы передать Юлиной маме, что дочка в надёжных руках, что радость пришла в её жизнь вместе с новой подругой…
… из серии «Мартовское чудо»
Зюзинские истории
