Пал Палыч был еще не стар, шестидесяти не было. Только жизнь деревенская скрутила его, да поясница побаливала. Все приходилось самому делать, и по дому, и в огороде. Раньше, когда Нюра была жива, она за домом смотрела. А он в поле на тракторе отработает и домой, к вкусным щам и блинам с маслом.
В огороде работал сам. Нюра только помогала иногда: сорняки выдергивала, да за цветами своими смотрела. Астры там всякие, ромашки в пол человеческого роста. Это была ее забота.
А сейчас он цветов не держал, не знал, как за ними ухаживать. Овощи растил, да и то без души. Зачем они ему? В магазине можно купить, или сосед принесет, у них всегда излишки.
В этот вечер сосед Виктор пришел к нему с бутылкой своей сивухи. Ее он сам втихаря гнал, да нет-нет и заглянет к нему, посидеть по-мужицки. Пал Палыч картошки сварил, огурцов и помидоров нарезал, достал две банки рыбных консервов, сообразил закуску.
Только Виктор какой-то загадочный был, все ухмылялся себе в усы, никак сказать чего хочет. Они с женой Анной дружно жили, никогда не ссорились. Как и Пал Палыч с Нюрой. Только теперь он один, и Виктору втихаря завидовал.
— Карточка Нюры-то твоей совсем выцвела, — сказал Виктор, взглянув на ее портрет на стенке. — Надо бы в рамку да под стекло. Скучаешь, брат?
— Да как не скучать? Два года уж как схоронил, а снится чуть не каждую ночь. Посидит рядышком, улыбнется и исчезнет. Все жду, когда с собой позовет, — невесело сказал Пал Палыч и утер набежавшую слезу.
Виктор наполнил граненые стаканы и сказал:
— Это ты зря, брат. Рано тебе еще туда. Ты мужик видный, седина и то голову не припорошила, как у меня. И бабенки поглядывают, что Клавдия из магазина, что Михайловна, вдова.
— Ты что, сватать меня пришел что ли? – не удержался Пал Палыч. – Так я в женихи не гожусь. Стыдоба одна!
— Да ты не гоношись, Палыч. Сватать не сватать, а дело хочу сказать. Ты мужик хозяйственный, крепкий. Жену схоронил, дети разъехались. Чего тебе одному маяться? Сеструху мою двоюродную знаешь, Тоську из соседней деревни?
Пал Палыч призадумался. Видел, вроде как-то у Виктора. Но припомнить толком не мог. Соседняя деревня Ясеньки была не так близко, и он туда не ходок. Ему и в своей неплохо живется.
— Она, Тоська, одна живет. Дом большой, старый, правда. Хозяйство не очень, куры да утки. Корову не держит. Ей пятьдесят по-моему, молодая бабенка.
— А муж где же? – спросил Пал Палыч, не понимая, куда сосед клонит.
— Мужа прогнала. Он городской был, пил безбожно. И руки не из того места росли. Вот она его обратно в город и отправила. Разошлись они года три уж как.
Пал Палыч отпил глоток и посмотрел на Виктора с вопросом: и что, мол, с того?
— Ты бы наведался к ней, познакомился. А чего, глядишь, и сладилось бы у вас. К себе бы забрал, у тебя домишко-то покрепче будет. Ее бывший мужик не приспособленный был. Ни ремонта не сделал ни разу, да и по хозяйству ноль без палочки. Вдвоем-то вам полегче жизнь коротать будет.
— Твоей Тоське, значит, жить плохо в дырявой избе, так ты ее ко мне решил пристроить?
Виктор обиделся.
— Зачем так-то? Я тебе как лучше хочу, а не ей. Она баба, сама за собой присмотрит. А тебе подмога нужна в доме: и сготовить сытно, и белье постирать-поштопать. Не мужицкое это дело, чай. А ты снова кормильцем, мужиком себя почувствуешь. Ей-то ни дров не наколоть, ни воды не натаскать, чтобы огород полить как надобно. Вот и весь интерес.
Но Пал Палыч отверг его предложение. Не жених он, и Тоська ему без надобности. Сам справится.
А через день спину так прихватило, продуло, видать, что два дня с постели не вставал. Хорошо, что Виктор зашел за чем-то и узнал про его хворь. Они с женой Анной его быстро на ноги поставили. Растирания всякие, отвары.
И вот сидит он и думает: «А может и прав Виктор? Вдвоем-то сподручнее. Нюра в обиде не будет».
И в эту ночь она снова приснилась ему. Иди, говорит, Павлуша, в Ясеньки, там тебя ждут. А я дорогу покажу, чтобы не заплутал. Проснулся он в холодном поту и подумал, что он не заплутает. А раз Нюра благословила, то может и впрямь сходить? Хоть взглянуть на эту Тоську.
Виктору он ничего не сказал. Надел рубашку свежую, брюки, которые с похорон Нюры не надевал ни разу, сандалеты удобные, да и отправился. Как раз и попутка была: чего-то их механику там понадобилось.
Приезжает в Ясеньки, спросил, где Тоськин дом. Ему тут же и показал мужичонка в кепке:
— Прямо иди, как развалюху увидишь, вот тебе и Тоськино жилище, мимо не пройдешь.
Подошел он к дому. Матерь божья! Забора нет, только частокол покосившийся вокруг двора, вместо калитки доска наперекосяк. Во дворе все бурьяном поросло, сарай без крыши, сгнил почти. Подошел к крыльцу, а на него и ступить-то боязно, кабы не рухнуло совсем. По двору куры да утки облезлые бегают. Кормила ли она их?
Окошки все перекосило, стекла не мытые лет пять, а на веревке белье сохнет: женские причиндалы кружевные, он таких отродясь не видал. Платье прозрачное в цветах, куда в таком? И платочки с вензелями. Вот так Тоська, неужели такое носит?
Не успел он додумать свою мысль, как услышал издалека:
— Ты к кому это, мил человек? Домом никак ошибся?
По дорожке к частоколу бежала женщина. Юбка узкая, коленки не прикрывает, кофта в узорах невиданных, а на ногах туфли на каблуках, которые дырки в земле оставляют.
— Я к Таисии, проездом, — не нашелся на большее Пал Палыч.
— Так я Таисия. А ты кто таков будешь?
— Я сосед брата твоего двоюродного, Виктора. Вот заехал по делам с механиком. А он привет тебе просил передать.
— А-а-а, ну заходи тогда. Чай пить будем.
Женщина ловко взбежала по крыльцу, виляя нехилыми бедрами, открыла немудреный замок и пригласила гостя в дом.
Сама Таисия в кудрях наведенных, губы накрашены помадой цвета пасхальных яиц, ногти жгуче красные, будто она их в кровь макала. А духами пахло так, что хоть нос зажимай.
— Садись, чего встал? – скомандовала она, когда Пал Палыч было к двери попятился.
Но сел, неудобно как-то стало сбегать. Огляделся вокруг и диву дался: в углах под потолком паутина цветет пышным цветом. В углу стола посуды немытой целый ворох, кругом какие-то ведра, да банки-склянки грязные на полу.
Зато чайник электрический, не хухры-мухры. Зашумел тут же. Она ополоснула две кружки, а воду прямо на пол и выплеснула. Налила чаю, конфет каких-то в грязное блюдце насыпала. А крошки со стола смахнула полотенцем цвета его старых портянок.
«Ну и хозяюшка», — мелькнуло у него в голове.
— Скажи Виктору, я в город собралась переезжать. Пусть курей забирает, да дом приедет заколотит. Скажешь?
— Отчего ж не сказать, скажу. Ну, мне пора, спасибо за угощение.
И бегом назад, благо, механик еще не уехал. Вернулся он домой, подошел к портрету Нюры, погладил любимое лицо и сказал тихо:
— Нет и не было у меня женщины лучше тебя, Анечка. И хозяюшка, и приветливая, и ласковая. И никто мне больше не нужен. Прости, что сглупил и поехал к этой Тоське. Прости, родная.
И горячие слезы потекли по его щекам, от стыда, от обиды на судьбу и от тоски по своей единственной и незабвенной.
