Квартирка, в которую я переехала после развода, вполне меня устраивала: чистенькая, светлая, в самом центре города. И, главное, тихая. Небольшой двор с высокими тополями, толстые стены брежневской еще застройки… Измотанная затяжным разводом, я надеялась здесь хоть как-то прийти в себя и снова научиться жить. Уже одна.
С соседями знакомиться не спешила, но часто видела из окна немолодую пару, которая каждый вечер, в одно и то же время, отправлялась на прогулку. Он — высокий, худощавый, но весь какой-то выцветший, ссутулившийся, бережно поддерживал под локоть грузную, совершенно седую женщину, тяжело переставляющую ноги. Иногда я встречалась с ними около лифта. Мужчина вежливо раскланивался, а женщина равнодушно смотрела куда-то в сторону. Одутловатое лицо-маска, глубокие морщины у крыльев носа сильно старили ее. И еще этот взгляд… Впрочем, какое мне до них было дело?
Не помню, с чего началась моя странная дружба с Евгением Игоревичем. Кажется, он поднес мне тяжелые сумки до лифта. Потом подсказал, где находится один чудесный магазинчик, потом…
Только не подумайте, что между нами завязались какие-то романтические отношения. Он ведь был намного старше меня, да и не подходил как-то на роль героя-любовника. Просто милый сосед, с которым приятно перекинуться словечком и посоветоваться насчет текущего крана, а в случае чего — попросить помощи. И он охотно откликался: отремонтировал тот самый кран, прибил полочку на кухне, перенес розетку. Я же за это всегда угощала его своими пирогами и поила чаем. Один пирожок он всегда заворачивал в салфетку:
— Отнесу Верочке, она так любит домашнюю выпечку! — и поспешно удалялся.
— Как ребенку малому, — думала я, удивляясь его суетливости, когда речь заходила о жене.
Однажды он опять помог мне, уставшей от суматошного дня и мечтающей поскорее забраться в теплую постель, дотащить неподъемную сумку до квартиры. И, сгрузив все эти килограммы на кухонный стол, вопросительно глянул на меня.
— Чайку? — вежливо спросила я в надежде, что он откажется.
Но Евгений Игоревич, будто ждал этого предложения, согласился:
— С удовольствием.
Мы пили чай, беседовали о ценах, как вдруг он неожиданно спросил:
— Вы, Ирина, наверное, не очень любите мою жену?
— Ну что вы! — фальшиво воскликнула я — у вас такая дружная семья!
— Семейное счастье, его беречь надо, — наставительно произнес он. И осекся.
— Виноват я перед ней сильно. Теперь вот несу свой крест. Хотите, расскажу, как все было?
— Хорошо, — покорно согласилась я, распрощавшись с мечтами о скором сладком сне.
— Понимаете, это у меня уже второй брак. — начал он. — Много лет назад, я, тогда молодой и перспективный аспирант, по уши влюбился в студентку — первую красавицу нашего факультета. Она и правда была очень хороша: глаза огромные, талия осиная и волосы такие белокурые, вьющиеся, чуть ли не до пояса. В общем, не девушка, а картинка.
Мне, конечно, ничего не светило, но я за счастье почитал хотя бы дышать одним с ней воздухом. Если шел дождик, стоял над ней с зонтиком, как ординарец. Носил ее портфельчик, делал за нее чертежи и радостно исполнял любой ее каприз. Думаете, она это оценила? Нет, Инга вышла замуж за другого — накачанного и мускулистого Эдика Лунева, профессорского сына.
Через семь месяцев у Инги родился сын, Никитка. А еще через год Эдик безжалостно ее бросил. По сути оставил с ребенком на улице.
Вот тогда-то и понадобился я: верный, заботливый, все еще надеющийся. Забрал ее к себе вместе с ребенком. И стали мы жить, как муж и жена.
Инга оттаяла, повеселела, снова расцвела.
Тринадцать лет прожили мы в гражданском браке. По тем временам такие отношения были чуть ли не преступлением. Но Инга ни в какую не хотела идти со мной в загс, сколько не умолял. Любил же ее без памяти все эти годы. И сына своего, то есть Пашкиного, тоже. Дома все делал: готовил, стирал, убирал… Пальчиком ей к грязной работе не давал прикоснуться. А потом…
Евгений Игоревич остановился. Ему явно было неприятно вспоминать то, что произошло после.
— В один прекрасный день она заявила, что выходит замуж за какого-то директора завода с Севера и уезжает с сыном к нему.
Я оторопел:
— Но ты же моя жена!
— Какая я тебе жена? — засмеялась Инга, — Ты сам прилип ко мне пиявкой и ничего под носом своим не видел. Неужели не замечал, что у меня любовники были? Акимов, Тищенко, дружок твой Костик? Слепец! Думаешь, я могла полюбить такого, как ты?
Я чувствовал себя совершенно раздавленным. Будто эту пиявку, которой она меня назвала, придавали каблуком. До конца не добили, а так, до полуобморочного состояния.
Я, мужчина, горько плакал, глядя, как они собирают чемоданы.
Тяжело мне дался разрыв. Пять лет словно не жил, а существовал. Мир казался пустым, несправедливым, горьким. Слишком велико было разочарование в людях. Вернее, в женщинах.
После работы я не спешил домой, и в хорошую погоду подолгу гулял в сквере. Как-то сидел на скамейке. Весеннее солнышко пригревало и я, смежив веки, наслаждался его мягким теплом. Неожиданно голос надо мной участливо произнес: «Простите, вам плохо?»
Я быстро открыл глаза и увидел перед собой женщину. Милую. С каштановыми волосами, собранными в пучок, и синими, почему-то печальными глазами.
— Это была Верочка! — сообразила я, пытаясь сопоставить только что нарисованный образ с образом угрюмой соседки. И подумала, что та сильно изменилась.
— Да, — улыбаясь своим воспоминаниям, сказал Евгений Игоревич.
— Тогда она была именно такой. И, главное, также, как и я, мечтала о семейном счастье.
Верочка оказалась прекрасной женой. Она вставала в шесть утра и готовила мне завтрак, тщательно наглаживала рубашки и была рада любому подарку, каждому ласковому слову. С ней было тепло, уютно, спокойно и… скучновато. Понимаете, Ингу я любил со всей страстью. А Верочкину любовь лишь принимал. Нет, по-своему я тоже ее любил, но…
— Понятно, — согласилась я. Главное, что вы ее уважаете. А для семейной жизни это очень важно.
— Подождите, еще не все! — нетерпеливо возразил он. И продолжил:
— С годами воспоминания об Инге как-то стерлись. Мы с Верочкой неплохо узнали друг друга, пообвыкли. Только детишек у нас все не было. Не получалось. А Верочке уже тогда сильно за тридцать было. И вот однажды она мне так таинственно говорит:
— А, знаешь, Женечка, я беременна. Не говорила тебе, боялась, что в любой момент сорвется. Но, кажется, все идет нормально.
Обрадовался я чрезвычайно. Верочку, само собой, окружил особой заботой, закармливал ее фруктами, выводил на прогулки и готов был заранее скупить все игрушки в детском магазине. Она же, не привыкшая к такой моей сентиментальности, буквально светилась от счастья.
Евгений Игоревич остановился и глубоко вздохнул, собирая силы для дальнейшего рассказа:
— Так вот, слушайте дальше. Верочка как-то сказала, что у нас закончился хлеб. Ну я и выскочил, чуть ли не в тапочках, в булочную. Вы ее знаете — та, что за углом. И… нос к носу столкнулся с Ингой. Десять лет не виделись, а тут встретились. В квартале от дома.
Красота ее несколько поблекла: светлые волосы потемнели и были коротко подстрижены, у глаз появились сеточки морщинок, а уголки когда-то ярких губ безвольно опустились вниз. Но ведь это была Инга. Инга!
Кажется, она искренне обрадовалась мне и потащила в соседнее кафе, не переставая задавать вопросы. Но о себе рассказывала скупо, а когда я расплачивался за кофе, задержала взгляд на моих довольно дорогих часах.
— А ты неплохо зарабатываешь, — констатировала она.
— Видимо, не больше, чем твой муж, — не удержался я.
— Муж — объелся груш — съязвила Инга. Старый козел и к тому же ловелас! Ему домработница была нужна, а не жена. Да ты не удивляйся. Я еще раз потом замужем была. Алкоголиком оказался пропащим.
— А сын?
— Сидит он. За грабеж. Одна я теперь. Болею вот. Да ты и сам это видишь.
Я смотрел на нее и ловил себя на мысли, что даже такая, она по-прежнему волнует меня. С ужасом я убедился, что власть ее не закончена, и что если только попросит или прикажет, снова пойду за ней, будто привороженный. И… робко попросил у нее номер телефона. Усмехнувшись, она дала.
— И вы стали с ней встречаться! — возмутилась я. — При беременной жене?
— Наверное, Инга не зря когда-то назвала меня тряпкой. Через неделю я снова был у ее ног, прекрасно понимая, что меня опять используют: подло, безразлично, грубо. Впрочем, игру она вела довольно тонко, мол, ты женат, поэтому не приходи, не звони. И добавляла, что только теперь поняла, как много я значу для нее.
В общем, сплошной «лед и пламень», который заставляет мужика сходить с ума и творить страшные вещи.
— И что, Верочка ни о чем не догадывалась?
— Как же, донесли. Она стала мрачной, медлительной и какой-то равнодушной к будущему ребенку. Целыми днями она сидела на диване, постоянно над чем-то размышляя. Она больше не доверяла моим сбивчивым объяснениям. Если бы я мог догадаться, что творится в ее головке, какое страшное испытание готовит она для всех нас! Но на меня тогда словно помрачение нашло. Я привычно лгал и не замечал, как ей больно. Или старался не замечать.
— Но вы же не ушли к Инге, — заметила я.
— Не ушел. — глухо отозвался он. — Верочка выпила целую упаковку таблеток. Очень сильных. И записку оставила с одним только словом: «ОТПУСКАЮ!»
Ребенок погиб, впрочем, и она фактически тоже — врач сказал, что у нее произошли необратимые изменения мозга. Верочку же после токсикологии в психиатрию перевели. А потом я забрал ее… Такую.
Иногда она вроде понимает что-то. А иногда смотрит, силится понять, а мысль не складывается. Как ребенок. Днем на работу ухожу и каждую минуту боюсь, что с ней что-нибудь случится. Сейчас она в больнице, поэтому и сижу у вас так долго, разговариваю. Впрочем, пойду. Поздно уже.
Обернувшись, он добавил:
— А Ингу я ненавижу. Ведьма она. Всю жизнь мне сломала.
Утром, поднявшись с головной болью, я решила, что все это мне приснилось. Весь разговор. Но, увидев в окно сутулую фигуру, медленно бредущую через двор к нашему подъезду, я поняла, что больше никогда не смогу с ним поздороваться. И что ничего, кроме презрения, он больше у меня не вызывает. И правда, тряпка…
Ирина Н.
