— А… Это ты, — Валька высунулась из–за двери, окинула меня грустным взглядом. — Слышу стук копыт, думала, уже не на белом ли коне принц за мной… Но нет, опять обозналась…
— Извини, что помешал ждать чуда, — буркнул я, вынимая ключи из рюкзака.
— Ничего. Саш, может плова хочешь? Марат наготовил, очень вкусно. Зайдёшь?
Я даже улыбнулся. Валька всегда была такой простой, что даже страшно становилось от её наивной открытости, а попросту глупости.
— Ты приглашаешь меня поесть плов, который сделал твой муж? — восхищенно ответил я. — Валь, ну ты даешь! Да еще такая вся волнующая, к поцелуям зовущая… — Это я про её коротенький бесстыдно–розовый халат с перьями и в тон ему тапки. А ноги–то, ноги… Валька всегда умеет встать так, чтобы её фигурка смотрелась наиболее эффектно. И там есть на что посмотреть! За эти вот формы Марат её и полюбил, водил по ресторанам, покупал всё, что она захочет, а потом, после свиданий, рассказывал мне, глупо улыбаясь, что он от неё без ума. Друг сидел у меня на кухне, пил липовый чай и часами рассказывал, какая Валька богиня, фея, муза.
— Да она же создана из лепестков орхидей! — с придыханием говорил он.
Валентина работала в цветочном магазине, и то, что вокруг неё были лепестки, я не сомневался, но чтобы вот прямо из орхидей… Нет! Валька – простая маргаритка или цикорий например. Красота есть, но без пафосности.
А вот Марат искренне не замечал этого, а я и не настаивал. Ну влюбился парень, с кем не бывает, пусть наслаждается моментом!
Момент ударил гулким набатом тогда, когда Валя заявила, что беременна. Марат, как благородный человек, сразу же на ней женился. Я был на их свадьбе, помню, сунул смущенно свой конверт с пятью тысячами, даже как–то виновато улыбнулся… Другие гости дарили молодым пухлые конвертики, раза в три больше моего…
Ну в общем, свадьба удалась, никто не подрался, хотя брат жениха, Марсель, на котором я в институте изучал анатомическое строение мышечных волокон, потому как Марсель был качком, и его тело представляло собой переплетение тугих тяжей, пульсирующих в ответ на каждое движение, так вот, Марсель–таки успел с кем–то повздорить, замахнулся уже, но тут его шею обхватила своими ручонками Валя, закружила в танце, что только не целоваться стала, а Марат только улыбался, мол, какая находчивая у него жена, такую ситуацию разрулила…
Ну и вот итог – Валя живет в трёхкомнатной квартире Марата с их общей дочерью Дашкой, потому что при разводе Маратик всё–всё готов был им отдать, лишь бы про него плохо не говорили. А бывший уже теперь муж переехал в однушку на Щелчке, где обреталась ранее Валентина.
— Махнулись не глядя? — спросил я друга, когда он пришёл ко мне после суда, сел на табуретку, пододвинул к себе пепельницу, потом покачал головой.
— А знаешь, почему мы разошлись? — вдруг спросил он.
— Знаю. Потому что Валя твоя та ещё… — Я не стал договаривать, потому что мой гость уже сжал кулаки.
— Нет, потому что ей не нравилось, что я курю, а я так и не смог бросить… Я слабак, я не стою её мизинца… А она растит теперь нашу дочку…
Чаем мы тогда не обошлись, пришлось доставать из буфета кое–что покрепче…
И вот теперь Валя стоит передо мной в розовом халате и приглашает на ужин, а я, дико уставший, с красными белками глаз, вообще плохо соображаю, что надо делать. Я не люблю все эти придыхания и переживания, я — машина, я создан для другого!
— Нет, я спать пойду, — наконец ответил я. — И ты ложись. Как Даша? Садик нашла для неё?
— Нет. У нас будет няня, — вяло протянула Валька, выставив коленку из разреза халатика. — Я Марату сказала, чтобы подыскал хорошую, через агентство.
Я фыркнул, еще больше зажмурился и, махнув рукой, ушёл к себе. Я устал, у меня завтра с утра смена, а в голове шумит, как будто я на море…
Зайдя в свою квартиру, я бросил сумку на пол, разулся, потом, не включая свет, прошаркал, как будто старик, на кухню, включил чайник.
— «Но на кухне синим цветком горит газ…» — просипел я, плеснул себе в большую чашку заварки, потом, размяв шею, постоял немного у открытого окна, глубоко вздохнул, улыбнулся.
За окном густо, сладко, тягуче цвела липа. Её круглые соцветия на тонкой, длинной ножке высовывались из листвы, как любопытные балерины, а длинный лист у основания казался выставленной в сторону ножкой. Того гляди начнут крутить свои фуэте, сорвутся и брякнутся на землю…
Сунув руку в баночку, я вынул горстку липового цвета, положил к заварке, дождался, пока закипит чайник, и, плеснув воды в чашку, еще долго потом сидел, дыша и постепенно засыпая.
И вот я уже не взрослый дядька, а снова мальчишка с выцветшей шевелюрой, который приехал к бабушке на дачу и теперь бегает с найденной на чердаке рогаткой, целясь в воображаемых чертенят, что расселись по углам. Я целыми днями пропадал с соседскими мальчишками в поле или лесу, бегал на карьер или собирал у железной дороги малину, густо перемазывая свой подбородок, а заодно и футболку, ягодным соком. Когда я наконец прибегал домой, чаще к ужину, бабушка, усадив меня за стол, угощала нас с дедом оладьями, блинами, сырниками или плюшками, подливая и подливая в кружки свой фирменный, с липой и мятой, чай. Она сама лазила к высоким веткам липового дерева, срывала соцветия, сохраняя стебелёк, а потом просила меня разложить эти запасы сушиться на крыше старого сарая. Я послушно тащил лестницу, приставлял её к стене, забирался наверх, обжигая ноги о раскаленное железо, и осторожно расстилал белую простыню. А потом высыпал на неё липовые цветки. Они томились там, на жаре, покуда бабушка не решала, что пришла пора всё спрятать в мешочки и баночки. Часть запасов раздавалась соседям и родственникам, а часть – оставалась в личных запасах, чтобы в такой пасмурный, какой–то серо–белесый, нудный вечер заварить липу, посидеть на кухне, вспоминая разогретую на солнце крышу, кудахчущих внизу куриц и кота Барсика, лениво бьющего хвостом по половицам…
Я устал. Дико, до темноты в глазах. Но я сам довожу себя до такого состояния, потому что тогда в голове становится пусто, точно всё обнуляется. Там просто чернота и вялость.
Отработав смену в травматологии, я иду в бассейн. Я устал от этих коленок, рук, ног, ушибленных и порванных голов, от страха в глазах взрослых, ужаса и недоумения в глазах детей. Мне надоело слушать, как напуганные матери пытаются объяснить мне, что их сын или дочка сами уронили, упали, разбили, наступили… Мне это уже всё равно, мне неинтересно, я устал. И тогда я молча киваю, а они думают, что я не верю им, начинают с ещё большей горячностью рассказывать, какие они хорошие родители, уверять меня, что тут имеет место быть просто случайность…
Мне всё равно, ребята! Я готов помогать, лечить, сшивать и склеивать, я могу вправлять то, что вырвалось не туда, вынимать то, чему в теле человека не место, но я не хочу слушать ваши оправдания.
Чтобы как–то перезагрузиться, отвлечься, обнулиться, я хожу в бассейн. Я нашёл единственный круглосуточный клуб с бассейном в радиусе километра от моего дома, купил туда абонемент и теперь каждый день, вечер, ночь, утро прихожу туда, надеваю плавки, поправляю очки и шапочку, делаю глубокий вдох и прыгаю с бортика в голубовато–серебристую воду. В ней дрожат отражения линий электроосвещения, ломаются белые полосы между плитками, в ней пропадает всё будничное, тревожное. Она безлика и прозрачна. Она моё спасение.
Я проплываю кролем пятьдесят, потом еще столько же, долго не выныриваю, чувствуя, как легкие постепенно опустошаются, сжимаясь во мне, подобно выжитым мехам. Я скольжу в толще воды, работая телом и отключая голову. Я — машина.
Тренер по плаванию так и говорил мне: «Ты, Феодосов, настоящая машина! Скорость, ритм, четкость – все это ты!» Да, я был машиной по чеканке медалей. Нет, до чемпионатов мирового уровня я не дошёл. Так уж вышло, что по собственной глупости я упустил себя, скрыв однажды травму. Для обычной жизни это пустяк, а для нагрузок спортивного уровня я быть годным перестал. Конечно, можно делать блокады, посещать массажи, позволять колоть себя иглами, но эффект временный, а тянуть звание «машины» нужно постоянно. И я сдался, бросил спорт, с головой ушёл в учебу, потом работу. Я нырнул туда, забыв, что надо дышать, мне не хватало воздуха, но я не замечал. Я – машина, я могу делать всё без дыхания вообще.
Я с отличием окончил медицинский, устроился работать в детскую травматологию, на работу ходил с энтузиазмом, а потом вдруг понял, что я на дне, и всплыть сил нет.
— Ты просто устал, Сашка. Ну куда это годится – три года без отпуска, все дополнительные смены берешь ты, работаешь на износ! — ругалась моя коллега, строгий, опытный врач, Елена Власовна. — Ты выгораешь, сам ведь всё понимаешь! А ну марш отдыхать! Люби девочек, гуляй, совершай глупости! Одним словом, живи, Саша, пока молодой!
Но я не хотел просто жить. Это для слабаков, для таких вот Валентин, которые существуют просто потому, что их когда–то родили на свет. А я — машина! Я выносливый, честный, внимательный врач, я должен набраться опыта, отплавать сотни дистанций и стать лучшим!
Дети не улыбались мне, их родители смотрели на меня зло, как будто я враг…
Когда я стал таким? Я не помню. Наверное, после того, как мы расстались с Катей Летнёвой из гематологии. Катя старше меня, опытнее, мне с ней было интересно, но однажды она прогнала меня.
— Почему? — глупо топчась у двери её кабинета, пролепетал я.
— Потому что я так хочу. Я нашла тебе замену, Саша. На этом всё.
Она поменяла меня на «машину» более высокого, представительского класса, связалась с новым завотделением…
Я тогда напился, приехал к её дому, орал что–то, просил не бросать меня… Глупо и бесхребетно, согласен! Но я её просто любил. Ребята, как же я её любил! Я мечтал привести её к себе домой, угостить липовым чаем, устроиться с ней рядом на диване, долго–долго не спать, слушая стук её сердца, а потом наконец провалиться в сон, один на двоих, сон длинною в жизнь.
Но она поменяла коней, списала меня, сдала в утиль. Это так ударило по моему самолюбию, что я назло Катерине переспал с половиной девчонок из нашего отделения, защитил кандидатскую, причём блестяще, впахивал, как проклятый, чтобы Летнёва поняла, кого потеряла. А когда она вышла замуж за другого, я вдруг погас. Я машина, у которой не заводится мотор, жизнь по инерции ползёт вперед, мимо людей, судеб, происшествий. Марат и Валя разошлись, а мне все равно. Бабушка в который раз зовет к себе, намекает на скорый свой уход, но у меня нет ни сил, ни желания слушать её воспоминания. Я пустой сосуд, даже налить в него что–то не получится, потому что я как улитка закупорился внутри своего существования и никого туда не пущу.
Каждый день я хожу в бассейн, проплываю столько, чтобы устать до изнеможения, потом иду домой и падаю спать. Я машина…
Я заметил её на соседней дорожке недели две назад. Эта женщина, явно бывшая спортсменка, плавно входила в воду, минуту или две просто стояла, наблюдая за другими, а потом, надев очки, тоже выполняла свои нормативы. Она долго, монотонно гребла и гребла от бортика до бортика, быстро вдыхая и долго потом не показываясь над водой. Она тоже машина! Руки, ноги, всё тело – единый механизм, он такой же, как у меня.
Да к тому же она была красива, стройна, ну, может, чуть полноватые бедра, но это делало её даже нежнее, сглаживало крутость плеч. Ноги, подтянутые, с упругими, тугими мышцами, делали небыстрые, спокойные движения, толкая тело вперед, но не стараясь набрать скорость. Женщина работала сосредоточенно, не обращая внимания на окружающих.
Как–то мы попали с ней на одну дорожку, молча кивнули друг другу, нацепили очки… И началась гонка…
В тот день я сильно устал. Это была усталость от глупости и недальновидности мира вокруг меня. Ребенок с укусом собаки, потому что решил погладить чужого пса, другой – с переломом ноги, потому что залез на дерево слишком высоко и решил спрыгнуть оттуда. Третий – с ожогами, потому что мать не доглядела, оставила мальчишку на кухне, а тот решил попить чай… Потом была череда переломанных рук, вывихов и сотрясений. Я машинально выслушивал, что произошло, делал своё дело и назначал пациентам следующую явку.
— Может чайку, Саш? — моя коллега, Аня, улыбнулась, протянула мне сушку, но я только покачал головой.
— Полный коридор народа, какой чай?! Кондаков, заходите! — крикнул я, чуть открыв дверь.
В кабинет вошёл паренек лет пятнадцати.
— Ты с кем? Родители где? — спросил я его, оглядывая разбитый нос и разодранный на локте свитер.
— Они на работе. Не надо им звонить, — прогундосил в распухший нос мальчишка.
— Ну это я уже сам буду решать, — одернул я. — Скажи их номера телефонов. Я обязан…
— Не надо, я прошу вас. Я же сказал, они на работе, не беспокойте их. Вы меня залатайте, и я пойду.
— Саш, я разберусь, бери следующего, — вмешалась Аня, повела парня в соседнюю смотровую.
Я почему–то разозлился. Надо всё делать по правилам, по инструкции, так правильно, а эти подростки всегда их нарушают, боятся наказания, скрывают, прячутся…
Я тоже был таким, и мне это стоило слишком дорого.
Те мои занятия плаванием… Как–то, улучив момент, когда ни одного тренера не было рядом, я поспорил с ребятами, что прыгну с бортика особым образом, кувыркнувшись и войдя в воду вниз головой. Мы хохмили, дурачились, толкали друг друга, а потом я прыгнул.
Кувырок удался, но почему–то, будто кто толкнул меня, я угодил плечом в стенку. Было–то и не особенно больно, даже синяк не расцвел на коже… Но с тех пор плавать быстро я уже не смог. Машина во мне поломалась, отвалились какие–то важные детали…
Тренеру и родителям я ничего не сказал, раздобыл обезболивающую мазь, глотал аспирин. Я тогда еще верил, как и моя бабушка, что аспирин – это средство от всего. Она пила аспирин по любому поводу – от головы, ног, зубов, горла, печени, почек и мозолей. Она была очень хорошей бабушкой, но аспирин её сгубил…
— Что происходит, Сашок?! Рука совсем у тебя плетью висит! Включай свою машину! — хлопал меня по плечу тренер, а я кивал и улыбался.
Расскажи я тогда все сразу, меня бы вылечили, но я упустил момент, затянул, и через два года, еще помучавшись, ушёл из спорта.
Здесь же, в спорт–клубе, я как будто возрождался, я снова был машиной, плавал свои стометровки и двести метров на спине, я работал четко и быстро, а дома пил «аспирин», чтобы не болело плечо.
Она, та женщина, тоже отлично плавала, техника, постановка гребка, работа ног, дыхание — всё говорило о том, что она «наш» человек. Поэтому я и решил соревноваться с ней. Улучив момент, я стартовал также, как она, краем глаза следил за её передвижением, а сам ускорялся и ускорялся. Я точно обогнал её!
«Вот сейчас еще соточку «баттерфляем» и пойду знакомиться! — решил я, захватил воздуха и погнал.
«Давай, машина! Вперед! Санёк, ты огонь!» — слышал я опять в голове, было приятно. А когда я наконец остановился, схватившись за бортик, сорвал очки и посмотрел на соседнюю дорожку, той женщины на ней уже не было. она ушла, даже не досмотрев мой заплыв.
Опять заныло плечо, я выругался и пошел в душ. В кои–то веки решил произвести впечатление на понравившуюся мне женщину, а она даже вниманием меня не удостоила!
Мы встретились в кафе на первом этаже. Она сидела ко мне спиной, смотрела в окно на лениво движущиеся по проспекту машины, пила что–то, кажется сок, иногда читала сообщения в телефоне.
Я заказал себе коктейль, уселся сбоку от незнакомки.
Она была красива, не тонкой, нежной красотой, а скорее какой–то решительно–грубой, смелой. Крупные черты лица, выдающиеся скулы, упрямый подбородок — она как будто спорила с самой жизнью, что–то ей доказывая. Я невольно залюбовался тем, как она морщит носик, потом чихает, снова морщит.
— Может быть еще что–то, Наталья Сергеевна? — услышал я вопрос официантки.
— Нет, Поля, спасибо, я поеду, пора, — улыбнулась женщина. — До завтра.
Я дождался, пока Наташа выйдет на улицу и как можно более равнодушно спросил:
— А я раньше этой женщины у нас не видел. Новенькая?
Официантка и бармен переглянулись, захихикали.
— Наверное, — кивнула Полина. — Молодой человек, мы закрываемся.
— Клуб же работает круглосуточно! — решил я немного покапризничать. Почему–то стало весело, хотелось задираться и петушиться.
— Клуб – да, а мы идем домой, — отрезала Полина.
— Ладно, ладно, я понял. Извините.
Я шел домой восторженный, глуповато улыбался. Сегодня у меня была красивая соперница и я победил, я точно это знаю. Скорость у меня была выше, да и выдержал я на воде гораздо дольше. Я – машина!
А потом, уже у самого дома, накатила усталость. А тут Валька со своим пловом пристаёт…
…— Ну так что, зайдёшь? — не отставала Валентина.
— Ладно, давай свой плов. Дашку не разбудим?
— Она в дальней комнате, — пожала плечами Валька, покрутила рядом со мной бедрами, призывно махнула рукой уже из кухни.
Я помассировал плечо, скинул кроссовки, прошлепал в носках за хозяйкой.
Мы о чем–то говорили, пока я ел Маратов плов, черпая его ложкой. Валя всё уговаривала начать есть руками, как это принято на востоке, даже сама показала, как это нужно делать. Она заигрывала со мной, но мне было все равно. Я вспоминал Наталью, ту женщину из бассейна.
— Дядя Саша! — завизжала Дашка, влетела в кухню, повисла у меня на шее. — Привет!
— Привет, егоза. Не спишь?
— Нет, не сплю. Тебя ждала. И мама ждала. Ты ешь, папа вкусно приготовил! — Даша открыла рот, прося угостить её парой ложек плова.
— Дашка! А ну быстро спать! — рассердилась Валентина. — Сколько можно укладывать тебя?! И ничего я не жала! — буркнула мне соседка. — Просто дядя Саша слишком громко ходит по лестницам!
Валя отвернулась, начала мыть посуду, сваленную в раковине.
Раньше, когда Марат жил здесь, в доме был порядок, всегда убрано и чисто. Валя старалась угодить мужу, а потом, когда они расстались, когда завертелась дележка имущества, ребенка и мира вокруг, Валентина как будто сдулась, плывет теперь по течению, берегов не замечает.
— Ну я пойду, пожалуй! — встал я. — Было вкусно, спасибо. Даша! Даша, куда ты полезла?! Валентина, её же током ударит! — закричал я и оттащил ребенка от розетки. — Валька, тебя надо родительских прав лишать. Я позвоню Марату, так и знай!
Дашу я знаю с самого рождения, иногда даже гулял с коляской, пока Марат устраивал «романтик» погрязшей в послеродовой депрессии жене. Даша была юрким, подвижным чертенком, слишком любопытным и непоседливым для такой фифы, как Валентина. Девочка запросто могла бы, мне кажется, слезть с балкона на нижний этаж, а Валя бы и не заметила.
— Не посмеешь, — прошипела Валя. — Я за своего ребенка горло перегрызу, понял! Марат и дома–то не бывает, у него все поездки, дела, куда ему еще Дашу?! Всё, иди с глаз моих долой! Предатель!
Она запустила мне вслед чем–то, я даже не обернулся, много чести…
Наташа… Она снилась мне, потом я просыпался, пил воду и снова падал на кровать. Я специально изматывал себя заплывами, чтобы хоть что–то чувствовать, кроме тупого оцепенения – усталость, злость на больное плечо, разочарование в своей работе. Я думал, что нашел своё призвание, я – герой, машина по спасению детей, я в той особой нише, где адреналин и скорость. Это, конечно, не Скорая помощь, ребята там делают гораздо больше в намного жестких условиях, но всё же и моя работа – это круто! Да, именно круто. Если девчонки спрашивали меня, кем я работаю, то я с гордостью говорил, что травматолог… Сначала это вызывало определенный фурор, потом всё сошло на «нет», новых знакомств не появлялось, а все «старенькие» уже не восхищались мной. Коллеги тоже не аплодировали мне вслед. Да и сам я перестал видеть в пациентах что–то живое, перестал чувствовать их…
Я резко сел на кровати. Вот оно – я перестал чувствовать. Я машина по ремонту таких же машин. Головы, руки, ноги, ребра – это всё детали, а душа… Душа — это не ко мне, это к психологам. Есть у меня знакомая, Танечка, вот она лечит души, беседует о чем–то, переливает из пустого в порожнее, уверяя, что её клиентам от этого легче, но я сомневаюсь. Мне кажется, люди переоценивают чувства, надо быть проще, делать свое дело, и всё. Мои родители так и жили – каждый выполнял свою функцию, зарабатывал, воспитывал, по выходным гулял, смотрел телевизор. Иногда функции менялись местами, но общий их набор был константен. Мать и отец никогда не целовались при мне. Я даже думаю, они вообще забыли, как это делается. Папа не дарил матери цветы, она не покупала ему носки на день рождения. Они просто жили вместе, растили меня, а когда отец умер, мама, погоревав, сказала, что настало наконец–то время пожить для себя… Поэтому я не верю в чувства, души, какие–то высшие силы. Всё намного проще, чем нам рассказывают. Даже мой друг Марат, уж на что романтик, а скатился в итоге до дележа имущества и развода. Это говорит о том, что химия чувств и переживаний – это наша выдумка.
Я стоял у окна, глядя, как за деревьями разгорается рассвет. Алая полоса медленно разливалась лавой по верху облаков, топила их в своей капкане, а потом, будто чудо–кит, поглотила тучи, вытянув вверх как сигнальный фонарь солнце. Мне пора было собираться на работу, ведь я машина по починке тел, опаздывать нельзя…
Опять люди, судьбы, оправдания, полиция, слёзы, крики, руки у меня в гипсовой жиже, потому что один мальчишка никак не хотел даваться зафиксировать свою ногу. Он отбивался и орал от боли, потом плакал, глядя на мать, а она шептала что–то, вся дрожа.
— Понимаете, он упал на самокате, это было ужасно! На моих глазах, всё внутри до сих пор как будто сжатое, — говорила мамаша Ане, пока та готовила все для гипсования. — Я же не смогу теперь спать! Я выкину этот самокат, Петя! Слышишь, выкину! Я и так вся на нервах, у меня на работе завал, а тут…
Я видел, как закипает Аня, как сжимаются все тоньше и тоньше её губы, как напрягаются мышцы лица. Если бы Анька была чайником, она бы вскипела и засвистела на всю гипсовую. Но Аня только человек.
— Вот, смотрите, руки до сих пор дро… — не унималась мать бедолаги Петра, но тут Аня засвистела–таки…
— А ну марш отсюда! Идите на свою работу, куда хотите идите! Руки у неё дрожат! А то, что шлем и защита ребенку для трюков нужна, вы не думаете! Ему страшно и больно, а вы всё о себе! Вон отсюда, ждите в коридоре!
— Да как вы смеете?! — зашлась женщина, но Аня, не обращая внимания на то, что руки у неё в гипсовом растворе, взяла даму за локоток и вывела вон.
— А теперь, Петр, давай–ка по–взрослому. Можно кричать, выть, корчить гримасы, а вот трогать меня и дергаться нельзя. Это будет твой взрослый поступок, хорошо? — Аня так смотрела на парня, что тот даже дрожать перестал, кивнул и, обреченно глянув на меня, схватился руками за кушетку…
Длинная смена, рабочие моменты, часы на стене дергают стрелками, солнце катится с востока на запад, я — машина, мой двигатель работает исправно, только ломит от вчерашнего плечо.
— Наташа… — протянул я в задумчивости. — Наталья Сергеевна…
— Кто это? — подняла голову Аня.
— Кто?
— Наталья.
— А… Так, новая знакомая.
— Ну наконец–то! — выдохнула Анька.
Я возмущенно вскочил.
— Что значит «наконец–то»?! Да как ты, Аня, вообще можешь?! — зарокотал я.
— А вот так. Ты последнее время, ну, года полтора, как робот ходишь. Даже ребятишек перестал смешить. Раньше они от тебя выходили другими… Ты выгорел наверное, но теперь Наталья растопит твоё сердце, и тогда…
— И тогда, Аня, я тебя съем! — страшно зашевелил я бровями. Заглянувший в кабинет малыш исчез, в коридоре раздались всхлипы.
— Ну вот что ты за человек, а?! Пират, да и только! — сокрушенно всплеснула руками Аня. — Авоськины, проходите, не бойтесь!..
Зашли Авоськины. Их беду можно было кратко назвать «массовой дракой». Трое погодок решили выяснить, кто круче. Травмы, в основном ушибы, каждый из участников описывал подробно и обстоятельно, а я записывал… Я — машина, мне плевать на воспитание этих детей, для этого у них есть мать и отец…
Вечером я менялся с Колькой Рубиным, дежурил в больнице. Успеть бы утром в бассейн, может быть, там будет Наташа…
Но нет, по утрам она не ходит, так мне сказала Полина. Нет так нет, будем ждать вечера…
Мы пересеклись только через неделю. Наташа в своём темно –синем купальнике стояла у самого края бортика, разминала шею, гладила свои подтянутые, крепкие руки, крутила мысками. А я, выйдя к воде, любовался ею.
Вот она прыгнула, проплыла половину дорожки не выныривая, появились над водой её руки.
Ну и я тут как тут, по соседней дорожке, быстро, как только могу, стал догонять её. Догнал, обогнал, сделал три ходки туда–обратно, а она вдруг замерла, распластавшись «звездой» на воде. Я видел, как она дышит, наблюдал, как дрожат ресницы на её закрытых глазах.
Она сняла очки, те выскользнули из её рук и пошли ко дну. Ну а я опять тут как тут! Нырнул, вытащил, подал, улыбнулся.
— Спасибо, — равнодушно кивнула женщина. — Но я могу сама все сделать.
— Я просто хотел быть полезен. Меня зовут Александр, — болтался я на воде. — Вы тоже любите плавание? Занимались раньше? По технике видно.
— Люблю, занималась.
— Тогда, может быть, устроим соревнование? Я обещаю, что не буду слишком стараться! — кокетливо покачал я головой.
— Нет.
— Почему?
— Я прихожу сюда не для того, чтобы отработать свои сто–двести метров. Извините, не буду вас больше отвлекать. И кстати, на спине вы плаваете лучше, но плечо надо лечить. Вы сами же чувствуете, что не в полную амплитуду работаете. До свидания.
Я открыл, было, рот, но Наталья уже уплыла на дальнюю дорожку…
Она сегодня ушла рано. Я подхватился за ней и догнал уже в кафе.
— Разрешите? — кивнул я на место рядом с ней. — Нет и всё же, зачем вы сюда ходите? Мне просто интересно. Я вот, как бывший спортсмен, тренирую мышцы, работаю. Да и вы явно не из клуба оздоровительного плавания.
— Вы «работаете» здесь? — усмехнулась она.
— Да. Я люблю скорость, воду, люблю, когда не надо ни о чем думать. Я отключаюсь, становлюсь просто машиной. Это помогает снять стресс.
Наташа кивнула официантке. Та принесла нам кофе, хотя я и не просил, но приятно…
— А для меня дорожка – это время на раздумья. Да, плавать медленно не могу, привычка. Но пока я в воде, мне лучше думается, я начинаю анализировать что–то, понимать. Иногда на поиск правильного решения хватает двадцати пяти метров, иногда приходится делать несколько заходов. Я так и зову эти свои походы в бассейн – двадцать пять метров на раздумья.
Я кивнул, улыбнулся.
— И что, есть о чем думать? — нагловато спросил я.
— Да. На работе не удается уделить время себе, а здесь… — она обвела глазами кафе, — я сама с собой. Я вспоминаю свой день, то, что тревожит меня, злит или вызывает недоумение, обдумываю всё, принимаю решения. Вот, например решиться выйти замуж у меня заняло пятьдесят метров, а развестись – сто пятьдесят.
— Забавно, никогда не смотрел на тренировки в таком ракурсе. Так вы разведены?
— Да. Это вы четко выделили для себя… Но далось мне это решение очень непросто. Я все вспоминала то, что нас может связывать, что согревает; цеплялась за эти кадры из прошлой жизни. И их было много, очень много, а потом как будто выключили свет, и картинки померкли. А дальше экран стал показывать только плохое. Вот так и боролось это плохое с хорошим, пока я не поняла, что решение принято. Сто пятьдесят метров. А вы кем работаете? — вдруг спросила она.
— Я детский травматолог, тут недалеко наша богадельня.
— Вы говорите о своей работе презрительно. Не нравится?
— Не знаю. Она такая же, как все другие. Это раньше мне казалось, что я супермен, а потом первый запал прошёл, всё встало на свои места.
— Столько учиться, чтобы потом вот так мучиться и ненавидеть свою работу?! — удивилась Наталья.
— Я не ненавижу её, просто делаю, и всё.
— Вы машина, — вдруг кивнула она. — Вы работаете, как машина, плывете, как машина. Давно это с вами? Нет, не отвечайте, лучше вспомните самое яркое воспоминание из детства, доброе, такое, знаете, уютное что ли. Ну! Быстро!
Наташа вдруг вся разрумянилась, глаза её заблестели.
Я даже не задумывался.
— Липовый чай на даче у бабушки, — выпалил я.
— Поля! — Наталья обернулась, подозвала официантку. — У нас есть липовые соцветия, не та химия, которую вы пьете у себя в каморке, а настоящие липовые сборы?
— Да. Сделать? Черный или просто заварить? — улыбнулась Поленька.
— Саша, вы как любите? Вернее, как было в том воспоминании?
Я закрыл глаза и подробно описал всю процедуру заваривания «по–бабушкински».
Наташа кивнула, чуть дотронулась до Полькиной руки. Девушка ушла на кухню, что–то стала объяснять повару.
— Ну… — замычал я.
— Нет, стоп. Ждите, сейчас пока помолчим.
Наташа улыбнулась. Я кивнул, и тут у неё зазвонил телефон. Женский голос в динамике говорил очень громко, я всё слышал.
— Ну что ты решила? Я надеюсь, уже есть какая–то определенность? — строго спросили Наталью.
Она кивнула, вся как–то посерела, слетел с щёк румянец, плечи поникли.
— Да. Я отпущу тебя. Завтра оформим все документы. Напиши отцу, пожалуйста.
— Отлично. Когда тебя ждать? Или есть еще что–то, что нужно проплавать? — опять командирским тоном спросил голос.
— Яна, ложись спать. Я скоро приеду, надо закончить дела.
— Ну как обычно. Пока! — крикнула некая Яна.
Наташа вздохнула.
— Что–то случилось? — тихо спросил я. Полина принесла чай, разлила по толстым, керамическим чашкам, предложила сахар, но я отказался.
— Двести пятьдесят метров на то, чтобы принять решение отпустить дочь жить к отцу, — усмехнулась моя собеседница. — Просто отпустить. Знаете, это тяжело, чувствуешь себя преданной, но зачем держать, если это нужно только мне… Тяжело, больно. Вы понимаете меня?
Я — машина! Я давно отринул от себя чувства, но тут… Бабушка, липовые цветки в стеклянном чайнике, аромат детского добра и уюта, старый дощатый дом, весь залитый солнцем, теплые ступеньки крылечка, кошка у меня на коленях… Мне даже захотелось снова зарыться пальцами в её шерстку…
— Она вернется. Так бывает, что дети выбирают неверный курс, но потом возвращаются! Неделя, две, три, и она снова с вами! — горячо заговорил я.
— Нет, она уезжает к отцу за границу, будет там учиться и жить. Она считает, что папа даст ей больше, чем я, поэтому он лучше. Лет через семь–восемь она пришлет мне открытку, а потом и вовсе забудет.
— Значит ваша дочь просто использует каждого из вас. Кто сегодня полезен, тот и впереди. Но времена меняются, и когда становишься старше, больше хочется родного, сокровенного. Сомневаюсь, что у неё с отцом больше такого, чем с вами. Ну, зато вы будет свободны, можно уделить время чему–то другому.
Я пил липовый чай, смотрел на красивую женщину, сидящую напротив меня, мои ноги и руки обмякли, стало так хорошо, будто я и не в кафе вовсе, а привез Наташку на ту самую дачу, мы вытащили стол на улицу, сели под яблоней и вот пьем чай, а бабушка, хитрая, спряталась за шторкой и смотрит на нас, улыбается. И тут мне надоело быть машиной, захотелось чувствовать все до самых тонких нот.
— А вы любите музыку? Может быть, когда будете свободны, сходим на концерт? Симфонический оркестр, консерватория… — тихо предложил я.
— Извините, Саша, но я не хочу сейчас ничего менять в своей жизни.
Она быстро попрощалась и ушла, а я так и сидел, обняв руками чашку и закрыв глаза, пока Полина не сказала, что они закрываются…
Я шёл домой медленно, как будто в первый раз рассматривая мир вокруг. Лица людей, их разговоры, прикосновения — всё вдруг наполнилось смыслом. Я вспомнил сегодняшних Авоськиных, даже улыбнулся: забавные у них дети, крепыши, задиры… Я бы тоже таких хотел…
А кто еще был сегодня? Имена, фамилии, что у кого случилось? Я пытался вспомнить, но не мог. Я совершенно ничего не запомнил!
Я остановился как вкопанный, понял, что прогнил насквозь, очерствел. Мне стало противно от самого себя. Может, уволиться? Может и правда – перегорел?
Я вспомнил Наташу – для принятия решения она плавала… Попробовать? Да, надо так и сделать!
Я уже хотел вернуться в бассейн, но тут позвонила Валька. Она скулила и кричала в трубку, я ничего не понял, но помчался домой галопом, потому что разобрал на заднем плане Дашкин плач…
— Где она?! — ворвался я в их квартиру, оттолкнул Валентину.
— На кухне, я боюсь, Саша! Марат отберет её, если узнает! Давай не будем вызывать врача, а? Ты сам врач, ты посмотри, полечи, и всё!
Она хватала меня за руки, царапалась и ныла, но мне было тогда всё равно. Я рванул к Дашке, сидящей на полу.
— Кровь? Откуда кровь? Даша, что случилось, детка? Милая, не плачь, ты скажи, что такое?! — гладил я девочку по плечам, ощупывая и осматривая ее тельце в ночной рубашке.
— Саша, я специально поставила утюг повыше, чтобы она не трогала, я его на холодильник спрятала, но Дашка, зараза, потянула за провод, утюг ей на голову упал. Саша! Не вызывай скорую, я прошу тебя! Сашка!
Я отмахнулся от орущей Вальки, как от огромной мухи, ощупал Дашину голову, проверил зрачки. Я что–то шептал ей, глупое, ласковое, даже не знаю, откуда во мне столько чуши, чтобы успокоить ребенка. Но Даше всего пять, она совсем еще котенок, ей нужна ласка.
Девочка уткнулась в мои руки лицом, обмякла, пока я набирал на сотовом службу спасения…
Я не помнил, как ехали к нам в больницу, как я вез Дашку на каталке, как, оттолкнув Стаса, дежурившего сегодня, сам встал на его место…
Внутри всё клокотало, в висках стучало, как будто я интерн и Даша — мой первый пациент. В какой–то степени так и было. Я будто скорлупу скинул, а там… Нет, не цыпленок, там я, новый, живой.
Валентина болталась рядом, как кукла. Вся спесь с неё сошла, она даже как–то постарела, появились морщины.
… Дашу отправили в реанимацию. Закрытая черепно–мозговая, отёк, есть угроза нарушений функций мозга… Я был готов разорвать Вальку на куски, но не сейчас. Потом. Смешно даже – есть отцы, которым не хочется доверять ребенка, но есть и такие матери, хотя, казалось бы, ты сама родила этого котенка, должна на инстинктивном уровне его защищать, но…
Марат приехал через полчаса. Он разговаривал только со мной, а потом с приехавшей полицией. Валя стояла в стороне, потом допросили её.
— Да гори ты в аду! — прошептала она, проходя мимо меня. Возможно, там я и окажусь, потому что слишком долго был машиной, а не человеком, но я постараюсь измениться…
… Я медленно двигал руками, забыв о скорости, о плывущей по огромному секундомеру стрелке. Я погрузился в себя и вспоминал сегодняшних пациентов. Не всех, только тех, кто по каким–то причинам меня беспокоил. Я делал заметки в мозге, кого завтра навестить, кого ждать на приём. Надо же, я помнил теперь все их имена, да что имена – я помнил глаза! Детские глаза – это нечто особенное, это океаны, а в них столько всего понамешено… Я долго тогда не вылезал из воды, очень долго. Я учился тому, что делала Наташа – размышлять о своей жизни…
… Наверное, две женщины, Наталья и Дашка, смогли вытащить меня на поверхность, когда я тонул и не замечал этого. Я снова живу, я не машина, никто теперь не упрекнет меня в этом, не поставит в заслуги. Я человек, я чувствую все, что происходит вокруг, я излечился! Это удивительно…
… Наташа сказала, чтобы я сегодня не звонил ей вечером. Она должна побыть наедине с водой. Интересно, сколько метров ей понадобится, чтобы ответить на моё предложение?
Я заварю липовый чай, накрою на стол, сяду у окна и буду ждать её решения. Придут в гости Марат с Дашей, я угощу их пирожными и тоже напою чаем. Даша уже почти поправилась, это хорошо. Валентина и Марат снова живут вместе, пытаются начать всё с начала.
Наташа прислала мне сообщение: «250 метров. Да».
Ура! У меня будет семья, я не машина.
Зюзинские истории
