– Здравствуй, дедуль, – поздоровались два незнакомых мужчины, когда седой, но ещё бодрый старик, отворил покосившуюся дверь своего деревенского дома.
– Здравствуйте, ребята, чем могу помочь? – добродушно улыбнулся дед неожиданным гостям.
– Нет ли у тебя, дедуля, какого-нибудь барахла, старых ненужных вещей? Мы бы купили, – поинтересовался один из них.
– Отчего же нет, найдём, этого добра у меня полно. Вон валенки дырявые за дверью стоят, а вон в сундуке супруги моей покойной тряпьё. Если возьмёте, то могу и даром отдать.
– Нет, дедуль, ты не понял. Валенки и тряпьё твоё нам не нужны. Может, иконы какие есть, подсвечники, фамильное серебро, монеты, картины? У тебя они так же без дела лежат, пыль собирают, а мы бы тебе за них хорошо заплатили.
– Серебра с иконами, к сожалению, нет, а вот картина найдётся, – хозяин мотнул головой в сторону стенки. – Старая какая-то. Мне она от деда досталась, а ему от отца. Барин, когда за границу бежал, второпях две картины бросил. Прадед мой у него конюхом служил, вот их себе и забрал.
– А можно посмотреть? – заинтересовался маленький лысый мужчина.
– Отчего же нельзя – посмотрите, – дед, кряхтя, подошёл к железной кровати, над которой висела картина. – Мне она очень нравится. Река вон, деревушка на берегу, церквушка с куполами. Радуга после дождя. Посмотришь, и душа улыбается. Прям как с нашей Осиновки срисовали. Правда, художник китаец какой-то. Ху Ин Жи его фамилия. Вон в углу мелкими буквами написано.
Мужчины переглянулись. Лысый вытер выступивший пот и прошептал своему длинному очкастому компаньону:
– Куинджи, похоже. Вот это нам подфартило.
– Да тише ты, не ори, понял я, – одёрнул его тот и обратился к деду: – Дедуль, а ты говорил, что барин две картины оставил. А где вторая, сохранилась?
– А как же! В сундуке лежит. Показать?
– Покажи, покажи! – воскликнул очкастый, и стёкла его очков хищно блеснули.
– Ладно, сейчас поищу. Только мне эта картина не шибко нравится. Поляк какой-то намалевал. Гуген. Там тоже внизу подписано. Англицкими буквами. Мазня какая-то, да и поляков я не очень люблю.
Когда дед вынес картину и смахнул с неё пыль, незваные гости побледнели.
– Мама дорогая… – снова прошептал лысый. В горле у него пересохло. – Это же Поль Гоген!
– Да тише ты, просил же, не ори. Сам вижу, – опять одёрнул его длинный. Стёкла его очков снова хищно блеснули, но теперь ещё ярче.
– Чего это вы там, ребята, шепчетесь? – поинтересовался старик.
– Да, говорю, картина, дедуль, и, правда, так себе. Подумаешь, мужик с бабой на скамейке сидят. Да и нарисовано тяп-ляп. Одним словом – поляк, – ответил лысый.
– Ну, других у меня нет. Могу её подешевше продать. За сколько обе возьмёте?
– Значит так, дедуль, много не дадим, но и обижать не станем. В общем, за «поляка» даём тысячу, а за «китайца» – полторы, – ответил лысый и полез в карман за деньгами.
– Ну нет, так не пойдёт, – возмутился дед. – Ко мне вчера приезжал один из города. Торговался. За обе давал сто тыщ! У него при себе больше не было. Я и то отказался. Мы тут в глуши тоже не лыком шиты. Газеты читаем, радио слушаем. Евона они какие, старые картины-то, дорогие – мильоны стоят!
– Так то известные художники, с мировым именем! – вмешался длинный. – А у тебя что? Поляк Гуген, да китаец Ху Ин Жи. Кто их знает? Витя, ты таких слышал? Я – нет.
Лысый отрицательно помотал головой.
– Сто пятьдесят тыщ, и точка! Завтра вчерашний из города с деньгами вернётся и купит. Я подождать могу, мне спешить некуда.
– Ладно, дедуль, нам посовещаться надо, – сказал очкастый.
– Посовещайтесь, посовещайтесь. Я вас не тороплю.
Мужчины сели в машину и начали что-то обсуждать. Через пять минут они снова вернулись к деду и протянули пачку купюр.
– Дедуль, тут сто сорок три тысячи. Больше у нас нет. Честно.
Старик взял деньги и не спеша пересчитал.
– Хрен с вами, уступлю. Вижу, вы люди хорошие, – заулыбался он и спрятал купюры во внутренний карман.
Лысый взял «поляка», а длинный – «китайца».
– Ну, бывай, дедуля. Деньги не пропивай! – пошутил на прощание очкастый и радостно запрыгнул в машину.
– Бывайте, ребята. И вам не хворать.
Дед закрыл покосившуюся дверь и вернулся в дом. Включил чайник, плеснул из ковшика воды и достал из шкафчика банку кофе. Налил в кружку, закурил сигарету и посмотрел в окно.
– Эх, жалко, теперь уезжать придётся. Привык уже здесь. Хорошооо…
Допив кофе, он ловко раздавил окурок в пепельнице. Затем отклеил бороду, снял парик и вытащил из-за шкафа мольберт.
Художник Бобров повесил на дверь замок, отдал ключ соседке бабе Нюре, у которой снимал дом, и отбыл в неизвестном направлении.
Анастасия Меньшикова
