— Ну как дети? Разъехались, наверное? — Надежда задаёт вопрос за вопросом.
Мы с ней не виделись лет пятнадцать, а тут столкнулись у сберкассы — так у нас по старинке называют отделение Сбербанка. Раньше мы дружили — работали вместе. Потом она вышла замуж во второй раз и уехала.
— Сколько у тебя младшей-то? Невеста, поди, уже?
— Невеста, — говорю, — семнадцать исполнилось. Только она уже не младшая, ещё двое сыновей растут.
Надя округляет глаза:
— Ну ты даёшь! Это что, шестеро, что ли, у тебя? Когда и успела! Я, конечно, в шоке!
Потом, внимательно осмотрев меня практически со всех сторон (там и смотреть-то, в общем-то, нечего: старенькая дублёнка, пуховая косынка на шее, длинная чёрная юбка), выносит вердикт:
— Изменилась ты, мать, конечно. Но не критично, узнать можно. Даже в маске.
Мы обе смеёмся. Совсем как раньше, в нашей общей молодости…
— А старшая? Ксюшка, кажется? — продолжает расспрашивать Надежда. — Она где? Внуков, поди, нарожала тебе?
Отвечаю, что нет, не нарожала пока. А живёт далеко, аж в Екатеринбурге…
— Приезжает? Звонит хотя бы?..
Звонит, говорю. Часто. И приезжает. Вон, на Новый год дома была. Теперь летом собирается приехать.
Надя как-то сникла:
— А Лёлька мне не звонит… Тоже уехала за тридевять земель, внука родила — даже не показала. Я тоже к ней ехать боюсь сейчас. Да и не зовёт ещё…
— Надь, так ты сама звони почаще. Ей, наверное, некогда. С ребёнком времени ни на что не хватает…
— Ага, не хватает… Вон у мужа дочка тоже родила недавно, а всё равно звонит отцу. Хоть и живут недалеко. Он к ним ездит в выходные. А всё равно каждый день созваниваются. А моя… Я звоню — она иногда и трубку-то берёт. И не скажет толком ничего, сразу отключается, — Надя махнула рукой и вздохнула.
Видимо, это больная тема для неё. Задав ещё несколько вопросов, она прощается. Обмениваемся номерами телефонов, обещаем найти друг друга в социальных сетях. И расходимся.
Ох, Надя-Надя…
Не знаю, помнишь ты или нет наш разговор. Да-а-авний. Когда твоя Олька-Лёлька только пошла в первый класс. Она тогда хотела в музыкальную школу записаться — на баяне играть. Как папа. А ты возмущалась, что, мол, бывший муж ребёнка только и может научить, что на свадьбах лабать.
Папу, между прочим, Оля любила. Сильно. И он её любил. Хоть и выпивал. Из-за выпивки вы с ним и разошлись…
Я тебя тогда, Надь, ду*ой назвала. Ты обиделась. А я ведь всего лишь хотела донести до тебя, что нельзя отца при ребёнке «этим алког*ликом» называть. И лишать дочь мечты нельзя — только потому, что её отец тоже баянист…
Ты запретила Ольке в музыкалку ходить. Засунула её на танцы, а потом в художку. В результате она ни там, ни там не стала заниматься. А ты снова её ругала…
А котёнок? Помнишь котёнка, которого Лёлька притащила от подружки? Даже имя ему успела придумать, пока ты с работы не пришла. А ты вернулась, увидела это блохастое недоразумение и велела унести назад. Сама же рассказывала, что дочь полчаса стояла под дверью квартиры подружки с этим котёнком и плакала…
А в четвёртом классе? Когда в школе выпускной был? Помнишь? Олька хотела брюки с блузкой надеть, а ты ей платье купила. Красивое, конечно, платье. Но она-то хотела — брюки…
И увезла ты Лёльку отсюда тоже против её воли… Она хотела с папой и бабушкой остаться. А ты — увезла…
Надь, ты такая классная девчонка была, правда. Шебутная, весёлая… Если кому помочь нужно было — бежала бегом…
А Оле делала больно. Почему? Только потому, что она на папу своего сильно похожа? И внешне, и по характеру?
…Надь, я не знаю, чем сейчас тебе помочь
Я бы на твоём месте плюнула на всё и поехала к дочке и внуку. И попросила бы у Лёльки прощения.
Хотя… Чувствуешь ли ты свою вину перед дочкой? Мне кажется, что чувствуешь. Иначе бы не говорила о ней с такой горечью…
Мне так жалко тебя, Надька… И Лёльку твою тоже жалко… Ей ведь, наверное, так же тяжело жить с таким грузом в душе…
А может, вы ещё помиритесь?.. А?..
